Форум атеистов Рунета

Старичок – Родион Бленский - оказался тоже еще тот типаж. Дед его был незаконнорожденным сыном княза Оболенского, вот и получил такую усеченную фамилию. Отец Родиона был лакеем, мать кухаркой, и вместе со своим барином эмигрировали. Более того, со временем, кое-что заработав, они и открыли это самое кафе, популярное у русских эмигрантов. Так что хватало и самим прожить с тремя детками, и обнищавшему да оголодавшему своему барину кое-что подбрасывать. Во время войны Родион Бленский устроился лучше всей семьи – не на фабрике тяжко трудился, как старшая сестра, и не на вредном военном производстве здоровье гробил, как брат. Нет, Родион отправился на оккупированную территорию в качестве редактора местной русской газеты. Ах, какие статьи он писал: «Угнетенные русские крестьяне радостно встречают своих освободителей! Как дети, жалуются на обиды и притеснения от жидокомиссаров, и надеются, что наконец-то обретут свободу и счастье»…
- Значит, следующая твоя застольная речь станет твоей лебединой песней, гусак ты драный!, - подытожила Ксюха.
Как-то, уже давно, она читала о воздействии ультразвука – при определенной частоте это дает картину сердечного приступа. Ну, и отлично. То, что нужно. Оставалось только сконструировать ультразвуковой пистолет, имевший вид зонтика, и… «Умер во время своей пламенной речи перед немногочисленными соотечественниками о будущем освобождённой России», - гласила очередная статья за подписью "Раймон Сальваторе". «Старый маразматик так и не понял, что его обожаемая Россия всего лишь займёт, наконец, причитающееся ей место сырьевого придатка свободного мира», - едко откликнулся его уже привычный оппонент «Жозе Мимиля». Тираж газеты постепенно рос, а осведомлённые люди из числа нуменорцев только посмеивались.
В эти весёлые дни Ксюхе снова позвонил Сальваторе и загадочным тоном спросил:
- А не скажешь ли ты мне, Ксан (он называл ее так), что в средние века считалось экзаменом на звание мастера.
- Сделать какую-либо работу определенной сложности. Она называлась «шедевр», - не задумываясь, откликнулась она.
- Именно! Эта традиция сохранена и в Нуменоре. Сегодня на третьем ярусе открывается ресторан «Рыцарский замок». А его центральная фреска стала моим шедевром. И у меня приглашение на два лица. Так что жду.
Еще чрез несколько минут на личный интерком ей пришло сообщение забрать посылку из доставочного устройства пневмопочты в коридоре ее жилого блока. В простой картонной коробке (излишеств здесь не терпели) оказалось невероятной красоты темно-красное бархатное платье, и в тон ему головной убор старинного вида – в виде полумесяца. Очень кстати. Ксюха же отродясь была стриженая, а к такому платью это не шло. Ярлык изнутри на крышке коробки гласил: «Театральная костюмерная. Срок возврата».. и завтрашнее число. Ах да, там был еще талон в парикмахерскую на втором ярусе, на вечерний макияж
- Но не позже чем в двенадцать надо с бала возвращаться… - пропела она, одеваясь. Подошла к зеркалу, и не узнала себя. Была у нее такая особенность, словно бы вместе с одеждой и лицо менялось. Хотя раньше она не могла это в полной мере оценить, много ли было у нее шмотья-то? Да и здесь, в обстановке всеобщей деловитости, ей хватало джинсов, свитера, да нескольких футболок…
Ожидая своей очереди на макияж в парикмахерской, рассеянно смотрела на экран телевизора в холле – как раз шел сериал «Зена, королева воинов». Из таких зрелищ она уже давно выросла, поэтому обратила внимание только, что произносят «Зена», а пишется «Xena», почти что «Ксения»… Забавно…
Макияж она тоже оценила по достоинству – тем более что сама никогда не красилась. Где ей было этому учиться, в такой-то семье и с такой мамой?
На центральной фреске она, конечно же, узнала себя в образе Эсклармонды. Хотя платье там было другое. Стало быть, его прислал не Сальваторе. И уж тем более, это не было объяснением в любви. Ведь в виде полководца Раймона де Монсегюра он нарисовал не себя. Но несомненно, образ выбрал колоритный, яркий и яростный, вот только глаза печальные…
За столик уселись вместе, а тут и Генерал подсел. Теперь Ксюха почти не сомневалась в происхождении платья. Должно быть, хотел оценить, насколько органично она будет выглядеть в непривычной одежде и с сильно изменившим ее макияжем. И как видно, остался доволен, если произнёс, как ни в чем не бывало:
- Поздравляю молодых мастеров. И тебя, Сальваторе – или как мы тебя здесь называем, Раймон. И тебя, Ксения. Ведь ты тоже получаешь сегодня звание ратхантера за свой шедевр. Да, это был действительно шедевр, во всех отношениях: самостоятельно всё продумать, организовать и в одиночку исполнить. Разумеется, твое образование будет продолжено. Но первый шаг уже сделан. Я бы только советовал обратить особое внимание на физическую подготовку. Сама понимаешь…
О, да, она понимала, хотя всю свою небольшую покуда жизнь считала физкультуру досадной обязаловкой и откровенно посмеивалась над концепцией гармоничной личности.. Здесь всё было не так. И, чтобы сменить разговор, спросила:
- Так значит, я могу взять себе другое имя? Сальваторе стал же Раймоном.
- Вообще-то это совсем не обязательно. Но если хочешь…
- Да. Новая жизнь, новое имя. Зена Райт
- Превосходно, так и запишем, - кивнул Генерал
- Звучит почти как средство от прыщей – «Зинерит», - изрек Сальваторе. Не иначе, позавидовал: сам-то он у ратхантеров удостоился только должности технического специалиста, да разве что время от времени выполнял обязанности агента-наблюдателя. Конечно, и этим делом тоже нужно кому-то заниматься. Но молодость так амбициозна…
- В самом деле? – не осталась в долгу будущая великая воительница, - Ну, так я еще, надеюсь, не одного такого прыща гнойного изведу

_________________
Пока нас окружает ложь, в этом мире возможно всё. Значит, и для нас нет ничего невозможного

Ох давно не писал. Но сейчас как разра(о)жусь!
Итак, друзья читатели, мы оставили Николодемона в тот момент, когда его, в состоянии далеко не лучшем, погрузили в скорую помощь, и не просто какую-нибудь, а именно ту, которую прислали ему нуменорские друзья. Вероятно, и медицинская помощь ему требовалась какая-то особенная. За которую и принялись медики, как только машина набрала достаточную скорость, и все назойливые поклонницы отстали… и уж конечно, не могли бы увидеть своего кумира в одних его белых перчатках… ну, в смысле только в них. Но поспешу разочаровать тех, кто уже представил себе хилый и тщедушный организмик типичного «ботана». Как и тех, кто представил себе худощавое, но крепкое тело, какое и должно быть у репортера, которого настолько «ноги кормят». Зрелище было совсем иным – нечто вроде пластикового манекена, с человеческой головой, и с лючками на различных ответственных местах. Как раз один такой лючок, в грудной полости, врач быстро отвинтил и досадливо покачал головой: «Да, Николас, в этот раз тебя подвёл твой мотор. Во всех смыслах. Но кой чёрт было так геройствовать и рисковать? Хотя, по счастью, мы успели вовремя. Сейчас подключу резервный, а по прибытии починим как следует».
- «А зато какой эффект… и какой пиар… и этот, как его, ново-моднячее слово такое… Ах, да, хайп же»… - со своей обычной бесшабашной гордостью подумал Николодемон, уплывая в странный, неестественный сон. Наверное, ему что-то уже ввели, через тот же лючок, чтобы предотвратить повреждения мозга - даже ввиду такого кратковременного, но всё же выраженного недостатка кислорода…Хотя страха он не испытывал - мало ли было всяких опасных приключений в жизни самого отчаянного и самого популярного из местных журналистов? Впрочем, киборгом-то он стал совсем не поэтому…
[Далее я признал за благо подарить Николодемону начало биографии реального ребенка, со всеми ее перипетиями, которые в разное время становились мне известны, в основном в связи с моей работой - С.М.].
...Николка родился в чудовищно многодетной семье Маркела Добродеева – к моменту его рождения в ней было в ней шесть парней и одна девка, Клавка. Позднее, считая с Николкой, маманя довела счёт до 16 парней, а Клавка так и осталась единственной девкой. Назывались дети строго по святцам, и Николай в семье уже был. Но имевшиеся на тот же день в святцах Богдан, Дмитрий и Федот тятьку не вдохновили: «Так и запишите, Николай ВторЫй, в честь царя-батюшки, злодейски умученного от поганых жидокомиссаров». Ну еще бы! Маркел был ярый перестроечник, больше всего он ненавидел «грамотеев». И в первые дни после известного горбачевского выступления принес в известные органы придуманную им самим «Всевеликую стратагему спасения русской рассы», предполагавшую следующее [Текст подлинный, цитирую]. «Изничтожить всех грамотеев, от которых один вред. Каждую неделю устраивать соревнование, кто лучше выдумает смерть очередному грамотею. Приз – ящик водки и возможность сделать эту казнь самому. Баб-грамотеек кинуть толпе, их девок не выше тележного колеса отправить в приюты. А которы выше, так в кабинеты свободной православной развлекабли, чтобы все мужики могли получить своё круглосуточно, пока ихние бабы с пузом. А как эти наличные швали истреплются - рубить их на удобрение. Мужское отродье грамотеев также в рабы, только выложить как хрячков, чтоб не обскорбляли русскую рассу своими вылупками и служили пока позволят жить. И только некоторым особую милость, которы отрекутся от поганой своей грамотейской семьи. Ведь каждый русский воин в 6 лет должен убить своего первого врага, так оно на Руси исконя и было. Вот на этих и будут иметь практику истинно православные дитяти, а потом всех мужиков с 10 лет на праведную войну для захвата лучших территориев, и пусть каждый возьмет себе баб и рабов сколь пожелает. И через эту мою стратагему наша расса изничтожит всяку погань и будет стоять ногой на рабах по всему миру»…
Посмеялись, конечно, чекисты: Историю Маркела многие в городе знали, даже жалели его, считая, что у него "соскочило известное колёсико", когда, много лет назад, на глазах у него, тогда, еще дошколёнка, и его двоих братьев, которые были еще меньше, тятенька с особой жестокостью убил молодую мачеху. На которой только за три дня до того женился. Чего-то она не то вякнуть посмела, а бабе разве можно умничанье прощать? Мать же несчастных малышей, за неделю до того покончила с собой, выпив уксусную эссенцию. Считалось, что в приступе депрессии, после того как уронила на пол новорожденную дочку, причинив ей несовместимую с жизнью травму. В действительности же это тятенька хряпнул об пол неугодное отродье, прорычав: «И сколь будешь нечеловеков мне рожать – столь и кАзнить их буду. Мне нужны только мужики, ясно тебе?» …В общем, мальчики воспитывались у бабушки, которая им внушала, что и жить без советской власти было не в пример лучшЕй, да и тятенька сидит-страдает за правду, ибо мужик должен иметь право делать всё со своей семьей, что хочет, как пастух со стадом. Младший ребенок затем умер, от какого-то народного бабкиного лечения. Средний, чуть подрос – бежал из дома, и судьба его неизвестна. Но бабка считала, что его всенепременно злодеи на мацу пустили – злодеи, они такие, не могут без крови истинно праведных деток! Так что только Маркел стал беззаветным продолжателем дела тятеньки. Плодил детей, сам не работал, постоянно обивая пороги и что-то выклянчивая в социальных службах. Деньги в семью приносила только занятая аж на трех работах жена, не умеющая связать двух слов, с вечно испуганными глазами и трясущейся головой Манька, которую все окружающие считали слабоумной [Хотя, так оно и было – однако не от естественных причин. Но об этом речь далее].
И вот однажды, в порядке благотворительной помощи, в канун нового 1992 года, семья Маркела получила билет на концерт. Иначе как же было в перестроечные времена заполнить зал филармонии? – билет же стоил как четыре белых батона или пять «кирпичей» черняхи, а зарплату большинству месяцами не давали. Вот и раздавали выкупленные спонсорами билеты многодетным семьям. «Лучше бы жратвой расстарались» - прошипел тятенька и выдал таковой Николке – «…поди, посмотри, какую гадость варганят поганые грамотеи, и проникнись праведной ненавистью».
В тот год в рамках цикла «Новогодние встречи» гастролировала творческая семья из самопонятной страны: глава ее Лев Ш..ский (барочная скрипка), его жена Софья (клавесин) и их дочь Зося (продольная флейта). Исполняли они музыку эпохи Возрождения. По тому, как принимали их в других городах, и каким образом наполняли залы, ничего особенного они не ждали и в этот раз. Но всё изменилось внезапно, когда после первых же исполненных коротких вещей (в миноре, чтобы затем органичнее сменить темп) они увидели у барьера оркестровой ямы маленького бледненького золотоволосого кудрявого мальчика в каком-то тряпье не по росту. Вцепившись руками в барьер, он словно бы тянулся к странной, непривычной музыке и… плакал. Особенно когда звучал клавесин. Дальше, судя по его мимике, становилось понятно, что он чувствовал и настроение мелодии, и даже словно бы пробовал шепотом подпевать – ну хотя бы «тра-ля-ля» - притом движения его губ точно совпадали с сильными долями. «Наконец-то мы нашли своего благодарного слушателя» - шепнул растроганный глава семьи жене, пока конферансье объявлял очередную вещь – «Пляску Вальпургиевой ночи» великого Клода Жервеза… Малыш во время ее исполнения словно бы задыхался то от ужаса, то от восторга – ну такая это музыка, как американские горки. И не одна благовоспитанная мамаша в зале шептала своим детям: «Вот как надо музыку-то чувствовать! Маленький вонючий бичонок ее чувствует! А для вас я создаю все условия – так нет, вы чувствовать ее не хотите»…
Но всё изменилось, когда объявили антракт. Ангельское существо широко разинуло рот с еще молочными, но уже сплошь гнилыми зубами, и мерзким бранчливым голосом завопило: «Эй, вы, грамотеи е…тые, растак вас так! Быро х…чить, я сказал! Быро, суки, вам русский мужик приказУет х…чить и х…чить, пока скажу. А русский мужик – он такой, на весь мир! Потому быро, х…чить, а то маманю позову с топором!». Те из благовоспитанных деток, которые еще не успели покинуть зал, испытали чувство невероятного мстительного восторга, глядя на опешивших мамочек. А существо продолжало бесноваться, молотить кулачонками по барьеру оркестровой ямы и дико, бессмысленно угрожать.
И только Лев Ш..ский, не потеряв присутствия духа (ведь он когда-то, подумать только, жил в этой стране…), постарался как можно ласковее улыбнуться, и объяснил: «Скоро продолжим. А сейчас антракт, все пошли в буфет, есть пирожные и пить сок. Или кофе»… - «Так тут и жратву дают? Чего ж ты сразу не цынканул, грамотей… растак тебе в рот?» - завопило существо и понеслось вверх по ступенькам амфитеатра (хотя вообще-то следовало выйти в левую дверь на уровне первого ряда партера), по пути оря всем подряд: «Эй ты, сука грамотейская, быро колись, где тут жратва?»
Наконец найдя искомое помещение, он огляделся. Высмотрел лохушку, с которой безоблыжно сумел бы справиться. Неожиданно подскочил к ней, наклонился и с силой дёрнул ее за ноги. Она, не ожидая это, хряпнулась затылком о мраморный пол, а гордый победой Николка схватил добычу. Как называется эта охренЕнно привлекательная жратва – он даже не знал, не видев в своей маленькой жизнишке ничего кроме хлеба, картохи да хлЁбова (то есть, того примитивного подобия супа, когда всё, что найдётся, сваливают в чугунок – и в печку, «упревать» ). Отскочил в угол и начал смачно жрать, урча, чавкая и огрызаясь исступлённым матом на всех, проходивших мимо. Но лафА кончилась быстро. Какой-то огромный мужичина схватил Николку за шкварник, притом так натянув ворот свитера, что выскочить было невозможно. И спокойным, страшно спокойным голосом, даже этак певуче, спросил: «Ну, чей это гадёныш? Чей это малолетний бандит? Считаю до трех, затем поступлю так же, как поступил он с моей дочерью. Итак, раз! – он ловко перехватил Николку за левую ногу, так что тот теперь висел вниз головой. Два! – поймал его дрыгающуюся вторую ногу и начал приподнимать его, так, что Николка, со страху вестимо, повёл себя не как справный мужик, а как презренное грамотейское отродье: завопил «Дяденька, я больше не буду!», а когда тот в ответ только усмехнулся – пустил в ход последнее средство: «Помогите! Спасите! Погатый нЕрусь убивает русского ребенка! А-а-а!»
Но лица у людей были каменные. Возле лежавшей на мраморном полу малолетней лохушки в отвратительно белом платье уже возились поганые грамотеи. Николка уже знал, этот самый вредный вид дармоедов называется «врачи» (справный же мужик разве чем болеет окромя поноса да побоев? Николка был сроду истинно справный мужик и никогда ничем больше не болел). Из-под ее головы на белом мраморе растекалось алое пятно (там оно и теперь, только стало с годами бурым – кровь же с мрамора не смывается). И Николка понял: пощады не будет, сейчас этот страшный грамотей (подумать только, оказывается и они не все трусливые да хлюпкие бывают, как тятька говорил. А и как не грамотей, ежли так-таки он за это время ни разу еще и не выразился увесисто?). его со всех сил арярЯхнет об этот белый скользкий пол, такой чистый, что хотелось наплевать во все углы…
«Стойте! Стойте! – с пронзительным криком подбежала социальная инспекторша, - Понимаете, он из многодетной семьи! Он в жизни не видел ничего хорошего». – «Как фамилия?» - прорычал мужик. – «Добродеев он, Добродеев», - ляпнула инспекторша, как-то не подумав, что знатный лесоруб Эхель Тано спрашивает ее фамилию. Чтобы в суд подать - дескать, оставила без присмотра малолетнего психопата, опасного для окружающих, а должна была следить неусыпно, раз уж рядом нет родителей. «А-а, так это из тех Добродеевых! Старшие отродья которых прошлой осенью в парке впятером напали на старуху, ограбили, а поскольку ничем особым не поживились, в приступе праведного рыночного гнева забили ее камнями от фундамента цепочной карусели, что как раз накануне снесённой... Как и всё теперь на снос пошло»… Эта история была известна тогда всем в городе, из теленовостей и из газет [рассказывал и я ее здесь, на старом еще движке. Меня тогда еще спросили, почему их маманя вздохнула почти с облегчением – ну, ушли лишние рты! Тогда объяснения у меня не было, узнал лишь позднЕе, и уже в связи с историей Николки – но об этом речь далее]
Не знали многие тогда и того, что когда к Добродеевым по тому случаю пришла милиция, своих старших торопливо сдал следующий по счету, 10-летний Егорка. Он сам предложил – «Сдам, только не забесплатно». Детская оперша возьми да пообещай ему пачку печенья и банку варенья. На том и сговорились. Только чтоб варенье малиновое – он про такое в школе слыхал, когда еще туда ходил. А печенье овсяное, такое он как-то у вороны, недоклёванное, отобрал…Жалко только, что саму ворону при этом палкой убить не смог, улетела, стерва. А славная была бы жарёха…
Одного из старших взяли на базаре, двоих в магазине. Сожрав то, что было в сумке старухи, и потратив оставшиеся ее деньги на полбуханки черняхи и бумажный стаканчик развесного томатного соуса, они успели проголодаться, а значит, опять ладились что-то украсть. В свое оправдание они твердили только одно: «Так раз милосердный боженька подослал нам ее навстречу, значит, так и надо было. По морде видно, грамотейка какая, иначе чего ж очки напялила. Может, даже училка, над детЯми несчастными изгалялась» - да уж, младший из них тем себя и выдал, что с ее очками в ювелирную скупку побежал. Думал, оправа золотая. Заподозрившая неладное продавщица нажала тревожную кнопку, а тут еще охранник выскочил, да как вдандЫрит мордой в прилавок… Конечно, малолетние убийцы (от 15 до 11 лет) угрожали выйти и со всеми расправиться – продавщице ноги повыдёргивать, охраннику лафины повыковыривать, а уж у местной оперши при ней всю семейку ее поганую порешить, а ее нищевладельцам продать… Забегая вперед, скажу: из четырех парней не вышел никто – наверное, настоящего смирения не проявили, вот боженька и подстроил им разнообразные несчастные случаи. Как это – не боженька! А то ж еще! Духовные скрепы, тудыть-растудыть. Клавка же, отправленная «на исправление» в один из первых православных приютов, со временем выдвинулась, сама настоятельницей детского приюта стала… а еще спустя несколько лет приняла особо мученическую смерть во время бунта воспитанниц – столь же отчаянного и безнадёжного, как восстания узников концлагерей… [О, то была сама по себе эпичная история. Но пожалуй, я приберегу ее для другой задумки: своеобразного продолжения темы «Орлёнка», сочинённого достопочтенным Пумяухом…Старожилы-форумчане наверняка помнят, не так ли?]

_________________
Пока нас окружает ложь, в этом мире возможно всё. Значит, и для нас нет ничего невозможного

А что же Егорка? Тятька тогда немедля отнял у него печенье и варенье, и торопливо сожрав всё сам в один присест (Тьфу! Литруху малинового варенья, ложкой, как кашу – да с печеньем – как его от такой сладости не вырвало вообще?) и запив водкой, заорал дурниной: «Ты чего ж так мало нашакалил? Даже я не нажрался вволюшку! А про сЕмью - так ты не подумал?» И принялся Егорку вдохновенно тарлопАсить . Для счастливцев, не ведающих этого слова, скажу: тарлопАской именуется палка, обмотанная мокрым полотенцем. Снаружи – никаких следов, разрушения же со стороны внутренних органов могут быть вплоть до смертельных. Во всяком случае, когда выбежавший от озверелого тятьки на улицу Егорка упал на колени и стал блевать на тротуар кровью, сострадательные прохожие вызвали ему скорую. Так он попал в больницу, где, стоически превозмогая боль, тут же принялся отбирать у других детей конфеты и игрушки и запихивать в свою наволочку, а сопротивлявшихся – бить и кусать. А одной маленькой грамотейке с обеими загипсованными руками всё по лафинам целил, чтоб слепой навсегда осталась, ибо шибко аккуратно выражалась – а нехрен тут грамотейничать… Когда его пинками отогнали старшие ребята (были тут такие двое, непонятно называвшиеся «трамплинисты» – не иначе, новый изврат какой?), он отправился искать новую жертву, как можно более беззащитную. Но когда вырвал из рук нянечки тарелку с кашей, которой та как раз кормила лежачего, и заявил: «Мужик должен быть здоровым, все слабаки – отвались, ихное дело сдохнуть и не загромождать тут!» - разбираться пришла завотделением и заявила, что такого буйного мерзавца выпишет немедленно, несмотря на его состояние. Сначала тот пустил слезу: «Тётенька, вы же толстая, значит, добрая, дома живётся плохо, куда же мне там?» - а в ответ на ее сентенцию, что такого невоспитанного ни в нормальной больнице, ни в нормальном доме держать нельзя, только в железной клетке в психушке, завопил:: «А-а, коммунистка-сталинистка, я из машины орать буду, что из меня органы вынАют». Она просто и молча одной рукой взяла его за волосы, второй зажала ему нос. Тот моментально открыл рот, дышать-те надоть – и та же самая санитарка ловко наложила ему кляп в виде «японской петли» - ну, это когда рот тряпкой или марлей перетягивают, как удилами – и дышать можно, и блевать если будет – так тоже не захлебнётся. Затем общими усилиями закатали Егорку во что-то типа брезента (исполнявший обязанности санитара студент пугал его при этом здоровенным шприцем для промываний - а чтоб не дёргался). И отвезли домой – с кляпом и в брезенте, который он успел обгадить, потому таковой было решено здесь и оставить. То-то рада была Манька-маманька: «Во! Постирать - и простынёв новых не надо, для мелких». А поскольку старших за убийство старухи отправили кого в колонию, кого в спецшколу ("Во! - одобрил тятька, - Это и есть самолучшая школа жизни! Настоящими мужиками оттуда выйдут, зубастыми!"), и Егорка почувствовал себя вознаграждённым (он ведь и раньше молился, чтобы боженька старшИх прибрал, куда ни то). Теперь же с полным правом он мог бить младших и отнимать у них жратву, чем немедля и занялся…
Так было. И вот теперь повезло Николке. Как раз в тот момент, когда он уже готовился попасть в рай (а куда ж еще, при такой-то жизни?), малолетняя лохушка застонала, и жуткий мужичище, изменившияь на морде, кинулся к ней. Разве что перед этим как-то очень быстро и ловко, вбил Николке в рот остатки захваченной им у нее жратвы – и отшвырнув его, как поганую тряпку. Николай ВторЫй так и сидел некоторое время в углу, и едва справился с этой небывало вкусной жратвой (во дурак мужик! Мог бы отнять да сам дожрать такую вкусицу - ну и что, ежели на пол упала, он же тут чистый, не то что дома?) – как тут какая-то бабёнка с веселым криком «На-на-на» кинула еще какой-то кусок. И он, на четырках (ибо ногу он всё-таки сильно зашиб, когда тот мужик его этак шваркнул), помчался в ту сторону, и подобрал, и снова с наслаждением жрал, блаженно стеная и смачно чавкая… Ее примеру последовали и другие…
«Ну вот и новое: концерт превратился в зоопарк» - грустно вздохнул, стоя в дверях буфета, Лев Ш… ский, и добавил, - И устроил его снова этот, тройственный гибрид Янки-музыканта, Филиппка и Маленького Джимми в одном флаконе. Что ж, девочки мои, сегодня, я думаю, мы уже тут не нужны. Местное население куда как лучше развлекается без нас…». Его, планировавшийся в тот день к первому исполнению в финале, написанный в традициях барочной музыки реквием «Детям Варшавы», остался в тот день (да и вообще на очень-очень долгое время) не исполненным… На следующий же день Лев Ш…ский заявил об отмене дальнейших гастролей: от всего увиденного, с бедной Зосей сделался истерический припадок, на грани сердечного приступа была и жена, да и на него самого нахлынули тяжелые воспоминания [Хотя это совсем другая история, вечная его боль – и реальная, и фантомная. Да так оно вышло, что и не только его…]
Но зато какой шанс получил местный тележурналист, уже приготовившийся к скучно-слащавому репортажу о благотворительной акции по культурному просвещению несчастных обездоленных деток. А получился шедевр! Такой, что и поганые пиндосы, и другие «лЯмпортные» охотно купили. Места надо знать, где и кому предложить! Но, не останавливаясь на достигнутом, они с оператором да звукооператором, поделив прибыль по-братски, расчетливо побили друг друга, сняли побои (сказав, что на них напали какие-то грабители, пытаясь завладеть кинокамерой – обычное по тем временам дело! – менты подписали и даже не парились). А сами запросили убежище в одной спокойной северной стране - дескать, в страшной России их преследуют за показанную ими правду, и они только чудом спаслись из страшных пыточных застенков зловещего Кей-Джи-Би… Специальных контор по подобному отправлению желающих за рубеж тогда еще не было, да и такого количества афро-азиатских беженцев в развитых странах не наблюдалось, и разгул толерантности еще не наступил. Поэтому такое простецкое ноу-хау сработало хорошо… В ответ работники местного телецентра забабахали демонстрацию под лозунгами «Где родился – там и пригодился», «Крысы бегут с корабля - туда им и дорога», да «Кому вы там нужны, предатели?». Гнев был куда как праведным – ведь это же не они такое придумали, а теперь поздняк метаться, по второму разу не прокатит…
Вот только скоро в том же направлении отправился и Эхель Тано. Хотя и не своей волей. Леспромхоз же тогда еще работал, и в своей востребованности знатный лесоруб не сомневался (представляете, «знатный»» - так тогда еще именовали усердных работяг – но конечно, чуть позднее эта совковая отрыжка быстро сошла на нет…). С его дочкой Эдной, чисто физически, ничего особо серьезного не случилось: всего только обширная и с обильным кровотечением, но неглубокая рана на голове, да нетяжелое сотрясение мозга. Но психически – с ней произошло самое страшное, что только может произойти с живущим в России ребенком. Ввиду психотравмы, она не могла больше слышать русский мат. На второй день после выписки из больницы, она – и откуда что взялось? – с разбегу, ударом головы в живот сшибла мирно шагавшего по улице с матерными частушками пьяного (дык ить Новый год же!), и принялась пинать его своим валенком в морду, в погано орущий рот («Во отоваривает!» - восхищенно ахали случайные зеваки, но спешили разбежаться, чтоб не дай бог не попасть в свидетели). Не на шутку испугался и пьянчуга, решив, что если такая мелкая пиндюретка себе такое позволяет, то ясно, за ней кто-то стоИт. А ежели так, то тут только вякни, так к тебе же еще и придут, кишки выпустят, квартиру захватят, а бабу со спиногрызами и прочее имущество продадут… Кое-как поднялся, выплюнул с кровью пару зубов - и бежать. Но что может случиться в другой какой-нибудь раз? – эта мысль не давала Эхелю покоя. Но тут как раз собравшаяся драпать телецентровская троица подсказала ему, что в одной соседней северной стране есть землячество его народа – этнически родственного, кстати, тем жителям. Списался с ними (Интернета тогда еще не было, а звонить туда – денег столько не было). Те его поддержали, устроив хорошую шумиху (тем более что с жареными новостями в посленовогодние дни туго, а тут та троица хорошо подмогнула). Сами репортёришки были не из того народа, но заново проданный ими в той стране видеосюжет многих убедил. Хотя и с землячества того они кое-чего стрясли – рыночек же!. Во всяком случае Эхель Тано с дочкой Эдной (которая была - в данном случае к счастью - еще и сиротой. Ее мать незадолго до того умерла от онкологии – лекарств же многих не было тогда, даже за деньги, у кого таковые были) почти немедля получили вызов и скоро оказались в безопасности. [Что было с ними дальше, я не знаю. Вот только спустя много лет в очередном душещипательном новостном сюжете, как у отъехавших за границу на ПМЖ русских мамочек отнимают деток, случайно промелькнула такая история. Осевшая в той же стране – естественно, под предлогом бегства от «Батьки Луки», некая гражданка Белоруссии, всё жила на пособие, срок которого уже кончался, да еще возмущалась: «Мы вам не кто-нибудь, мы политические беженцы, мы просили дом у воды, а нам дали какую-то конуру-малосемейку с мебелью из «Икеи», и на дымной окраине. Да еще заставляют учить местный тарабарский язык и устраиваться на работу, жлобы такие! Это меня, журналистку-правозащитницу!» Короче, пришел наряд полиции под руководством некой Эдны Тауринь, суровой красавицы, лет двадцати тогда на вид. Та, на чистейшем русском языке пригрозила забрать деток, ежели завтра же мамочка не выполнит условий, общих для всех иммигрантов: запись на курсы местного языка и последующее трудоустройство. Но ведь на бирже труда вынужденных беженцев жалеют и очень приличные места предлагают: то ли в химчистку, то ли на бензозаправку. И на курсы поваров или пекарей направить могут. Или вот хоть аккумуляторщица на местную шахту как раз требуется. А которые шить умеют - так даже на фабрику Пекконена, знаменитые костюмы шить, не как-нибудь... Маманя же, зажав уши, вопила о жлобстве местного правительства и непонимании горькой участи противников то-та-ли… да что там, антинародного режима, и вся недолга. Ну, и выразилась, для увесистости. И тогда эта Эдна … уж не знаю, что она там говорит на кинокадрах – но схватила в охапку одного ребенка «правозащитницы», другого за ней нес один полицейский – и бегом, бегом оттуда, как если бы от пожара детей спасала. Второй полицейский в это время надел на «правозащитницу» наручники, а она всё выла, хрипела, брыкалась, и фашистами обзывалась… И затем скороговоркой голос диктора, что уже через месяц ее дети заявили, что в приёмной семье их хотя бы никто не бьёт, не орёт, и не морит голодом. А также учат местному языку и на следующий год запишут в нормальную школу ["нормальная" в данном случае наименование полной средней школы - а уж что диктор новостей выделил это особо гневно, так у него работа такая - С.М.]. А еще диктор сказал, что конечно, конечно, это зомбирование, определенно зомбирование, ибо не могут же православные детки признать, что кто-то лучше, чем родимая мамочка…].
Нет, я-то знаю, что такое вполне возможно - взять хоть того, же Николку. Нажравшись вдоволь всякой вкуснятины, которой накидали ему «сердобольные» граждане (поди-ка, еще и успели при этом порефлексировать на тему «А всё-таки я очень добрый и сострадательный человек») Николка прихромал домой, и разумеется, расхвастался: он-де, настоящий мужик, один на один завалил грамотейскую лохушку, у нее аж юшка цевкой из загривка свистнула, а все перепугались и накидали ему жратвы, лишь бы только он, славный и доблестный Николай ВторЫй, ихних уродов паразитских не тронул… А на рык тятеньки, чего ж он остальным-то ничего не принёс? – Николка ответил, как и подобало, в его понятиях, настоящему мужику: «А кто смел – тот и съел, прочие – отвались, а лучше пусть вообще сдохнут». Крыть тятьке было нечем, и он замолк, сказав только, что раз ушлый спиногрыз так хорошо нажрался, то на сегодня обойдётся и без вечернего хлёбова. И только собрался поделить на остальных освободившуюся порцию капустного месива с голыми костями, как таковой завладел Егорка, треснув по мордасам кого-то из младших, другого пнув ногой, а третьему угрожая пырнуть в глаз черенком ложки, ибо вилок в доме отродясь не водилось.
… Неизвестным осталось только то, при каких именно обстоятельствах Николка высказал тогда примерно следующее: «А там сегодни такая хрустальная х… ня так ладно х…чила. Я бы тоже хотел на такой х…чить, я бы враз постиг, а хрустЫ бы так и летели. И всегда бы было на вкусную жратву». О том, что именно это было сказано, говорили потом все свидетели... в смысле остальные дети. Их Манька-Маманька только раскачивалась из стороны в сторону и твердила: "Всё в руках Боженькиных!". Как и достаточно согласно передавали происшедшее далее. «Чаво-о! – взревел тятька, - Ты тоже мозгуешь грамотеем заделаться? Всякий нормальный мужик должОн хрястать и ишачить, а не то чтобы обо всякой хреновине мечтать. Признавайся, они тебя уже развратили? Развратили тебя? Развратили? Да я ж их… Да я ж с них… Мы же озолотимся… Но, проверив, так скажем, пальцем, и поняв, что тут ничего не светит, тятенька пришел в ярость. А поскольку штаны с Николки он уже всё равно снял, так почему бы его не отлупцевать, гадёныша, который настолько не думает об интересах семьи. Нет бы подставиться? На сколько бы ящиков водки тятьке хватило!
«Разлакомившись» лупцевать его проводом от недавно украденной на чьей-то даче настольной лампы, тятька решил «поиграть в колокольчик». Эта старинная забава описана еще у Краснова и Сперанского в издании 1904 года «К экспертизе семейного насилия». Жертва подвешивается за ноги, и истязающий раскачивает ее так, чтобы голова ритмично ударялась о стенку. Вот только после такой экзекуции тятька так и оставил Николку висеть вниз головой в холодном нужнике над толчком («Он же туда всё и изблевал, сука, всю вкуснятину. Нет бы тятька его в кухне повесил над тазом. Это ж всё равно что жванки, мы бы ложками сожрали, хоть по ложке каждому» - возмущенно скажет позднее малолетний свидетель, один из младших его братьев, приведя в дикой шок весь состав суда. Ах да – «жванки» - это изжеваный маманей хлеб, или каша, или другая жратва, которой прикармливают грудных - Чего? Какое детское питание? – Не-а, не слыхали, баловство одно…

_________________
Пока нас окружает ложь, в этом мире возможно всё. Значит, и для нас нет ничего невозможного

И только зашедшая утром «сделать мягкое внушение» социальная инспекторша услышала в сенях подозрительный хрип [ах да! Север же, и пригород деревенского типа. Так что ход в нужник из сеней - как и в дровяник, и в клеть, у кого таковая есть. А иногда и курятник, и хлев под общей же крышей]. Заглянув уже известно куда, она поняла: "не заметить" и этого - свыше ее сил. И немедля вызвала скорую помощь (сотовых тогда еще не было, но телефон-автомат на углу оказался, по счастью, исправен). Увы, помочь Николке было уже почти нечем: единственное, что он отныне мог – хлопать глазами, стонать, да требовать воды и жратвы. То ли от «игры в колокольчик», то ли от висения всю ночь вниз головой, он оказался полностью парализован, отныне представляя собой «Голову не-профессора не-Доуэля», как невесело шутят врачи…
Как раз тут подъехал заодно вызванный наряд милиции. Зайти в дом одна, социальная инспекторша не рискнула, там же, по угрозам Николки, тятька с ружжом и маманя с топором. Но когда все вместе всё-таки вошли, Маркел учинил новую подляну: «Манька, вишь эту тварь? Она меня хочет у тебя отбить, и своих полюбовников для того привела. А ну, фас ее!» И Манька бодро понеслась с топором. Ведь Маркел еще когда ее уверил, что все бабы мира только и мечтают, чтобы такого самолучшего, как он, мужика, от нее увести (как она этому поверила? А об этом тоже чуть дальше)… Два молодых милиционера от неожиданности остолбенели… Но инспекторша не сплоховала. Схватив попавшееся под руку помойное ведро, в котором к тому же плавали чьи-то какашки, она не то метнула его в Маньку, не то размахнулась и ударила им – она и сама позднее не могла вспомнить, кАк именно это получилось. Но во всяком случае удар был неплох, и пришелся точно в челюсть, Естественная биомеханика тела сработала известным образом, Манька полетела навзничь, треснулась основанием шеи о каменный печной шесток – и только раз ногами вздрЫгнула. Истонченные от недостатка кальция позвонки этой 35-летней глубокой старухи, с желтым морщинистым лицом и трясущейся головой, даже не сломались, а разошлись... «Ну ничо, - равнодушно сказал Маркел, - Бог освободил, обрыдла она мне., старая карга. Теперь на Катьке соседней жанюсь, девка что груздочек, 17 лет всего, такую и лупасить приятно. А лупасить придется много, надо ж из нёй ее десять классов выбивать. Как не отдадут? За меня-то?»…
И никак не мог понять, в чем он-то виноват. Он в семье своей хозяин, а Николке нехрен было об ненужном и вредном мечтать. Но, перехватив взгляды уже успевших выйти из остолбенения ментов, молниеносно метнулся за печку – а там лестница на чердак…
… Долго Маркел стоял на крыше – судя по последующим показаниям свидетелей, минут сорок, - вопя «Смотрите все, как р-р-русские мужики погибають!» и изрыгая всякие другие ненужные слова и лозунги. Наконец на крышу, со спокойным «Ну-ну!» - поднялась тоже прибывшая сюда детская оперша. Маркел ей кричал издевательски, что именно она-то первая и удирала от Маньки, когда припёрлася выяснять, почему Маркел тогда забрал детей из школы? – а ее ли то было собачье дело, не хватало еще грамотеев плодить… Да и как их не забрать, ежли училка мало что замечания делает, чтоб его потомственные спиногрызы говорили грамотно, так еще и, когда Маркел с ней разбираться пришел, не спугалась и ружжо у него отняла, не знавши, что не заряжено, да при всёим классе его же и прикладом (нос-то у Маркела с чего плюским стал и сопливым постоянно?), и ментам приехавшим сдала, вместе с ружжом (так потом и и не вернули его, сволочи). Да еще и дундит «С террористами разговор короткий»… Кто ж знал, что она – таёжница, а не полевИчка? - а такие ж отродясь не битые, дерзкие, вёрткие, и с карахтером непокорным [ах, да, полевиками в этих местах называют обычных деревенских жителей, занятых земледелием и скотоводством]. По примеру того, осмелели и все классы, где его детки учились и свои понятия наводили. Вот и начали все им спуску не давать – скопом ловили да били; кому «тёмную», кому «день пинания», двух старшИх и вовсе «в быки» даже, а со всеми же враз не справишься, тем боле без ружжа (хотя для всякого случая Маркел продолжал всех попугивать, будто оказали уважение менты справному мужику да вернули. Теперь ведь свобода, перестройка, и вообще скоро всех грамотеев к ногтЮ)… Вот тогда Маркел деток из школы и забрал – а с Николки начиная и вообще они туда никто не ходили. Пусть для семьи да для тятьки любимого промышляют, оно полезнее. Тогда и Маньку стал дрессировать, чтоб сама на всех кИдалась, его защищаючи. Вот только Манька как раз на большом сроке была, и впервой погонясь за поганой ментухайкой, упала. Клавка-то из нее и вылетела в секунд, сама оперша еще и скорую на то вызвала. А то бы ни за что, никогда в его елитной семейке не было бы ни одной девки. – так выхвалялся Маркел, стоя на крыше, чтоб все соседи слыхали, какой он герой, а все бабы его Маньке завидовали… «А что, были еще?» – всё так же спокойно спросила оперша (вспомнив при этом, как все коллеги тогда прозвали ее "акушеркой для бичухи" и недоумевали: да был же, еще тогда, пистолет, чего ж не стреляла? Правду тогда ответила: духу не хватило – стрелять даже вверх, при раздутой, как супоросая свинья, только на тонюсеньких ножках, бабе, хоть бы и с оголтелой мордой, и орущей безумную хрень. А чтобы всё-таки не зарубила, решила убежать да вызвать подкрепление, а оно вон как вышло). Но сейчас, похоже, рассчитала правильно: на провокационный вопрос Маркел - и ну хвастаться, что прочих нелюдяек после рождения, по тятенькиному завету, сразу же убивал, превращая это в своего рода впечатляющее действо для всех своих парней. А останки закапывал в грядку.. ах, какие огурцы растут на трупятине… Ну и Маньку лупасил, чтоб неповадно было нелюдяек рожать вместо мужиков... Но, пока он так выхвалялся, менты внизу растянули сетку, крикнули «можно», и сука-оперша пальнула ему в ногу – он и слетел с крыши туда в лучшем виде. А чего бы и нет - дом-то одноэтажный.
Прикинув возраст его имеющихся детей, оперша и так не сомневалась, что всё это правда. А тут и криминалисты приехали, снег растопили, грядку ту раскопали... Да и вездесущий Егорка предложит свои услуги свидетеля, но неперь уже "За косарь зелени, ибо тятьку продаю, не кого ни то". Но стоило пригрозить, что его посадят за сокрытие - начал слёзно просить хотя бы поступление в местный казачий кадетский корпус… А когда в тот же день там отказали ("не того роду, подлого") – снизил свои условия до поступления в обычный… [впрочем, это тоже отдельная история. Как и то, что через несколько дней, когда будут уже сформулированы все предварительные обвинения, Маркел помрёт в следственном изоляторе «от сердечной недостаточности», а его вывалившуюся до невероятия прямую кишку и перекошенное мурло с методично выбитыми зубами, медэксперты предпочтут «не заметить» - уж больно гад был человечишко, да еще и судебно-психиатрическую экспертизу сделать не успели, а значит, вменяемый по определению, понимал, что творил].
Маньку же вскроет, со всей тщательностью, сам профессор Лернер, и не в судебно-медицинском морге, а в легендарной секционной со стеклянной стенкой, за которой будет толпиться куча всяких грамотеев [И ваш покорный слуга тоже – мог ли, зная дикую историю этой семейки, такое пропустить?] О, это была сенсация – Манька оказалась КОЛТАННОЙ! Родившаяся за год до полёта Гагарина! – хотя и здесь, в глубинке. Невероятно! Невозможно! Это станет материалом для нескольких научных статей, индекс цитирования которых в ближайшие последующие годы во всём мире просто зашкалит… Окрылённый успехом Лернер, полный надежд, помчится на свою историческую родину, и даже обоснуется с семьей не абы где, а в Гамбурге... Но кто же знал, что советские дипломы не котируются, после того нашумевшего случая на олимпиаде в Инсбруке? - ясно дело, во избежание конкуренции - вот те вам и демократия с рыночком [хотя лично я сформулировал бы вопрос иначе: как было этого не знать, когда всё простонародье это знало? - другое дело, что интерпретировали иначе, ну так на то они и эти...]. А и назад дороги уже не было: квартира и вещи проданы, на прежней работе его место занял другой, да и самолюбие опять же. Так и пришлось многоуважаемому профессору бренчать на пианино в третьеразрядном кабаке (ладно еще, музыкальную школу окончил в детстве), его жене - дипломированному эпидемиологу - мыть посуду в том же кабаке. Да и то он еще выпендривался, в своих письмах на кафедру, что лучше так, чем нищенствовать и подвергаться унижениям в проклЯтой и прОклятой Рашке, и что ему даже искренне по-человечески жаль оставшихся там коллег... А потом еще и сюжет в местных новостях появился, в августе 2010 года - тот, знаменитый: "Да, да, мне двинул кружкой в ухо пьяный негр, а гипсокартонные перегородки моей квартиры обеспечивают слышимость еще похлеще хрущевки, но... Но вы-то все вообще здесь подохнете, чего я вам, впрочем, и желаю!" О-о, это был фурор среди местной интеллигенции. Но далее контакт как-то потерялся...
Ах да, главное-то забыл. На случай, если кто не знает. «Колтание головы» у девок, чтобы покорнее росли, издревле производилось следующим образом: жертва ставилась на колени со склонённой головой, и избивалась по затылку тяжелым предметом с мягкой поверхностью. Обычно для этого использовалась обмотанная тряпкой рубЕль – рубчатая доска, которой катали бельё. Болтающийся, как известно, в жидкости, мозг при этом – что? – правильно! – с силой бился о лобную внутреннюю поверхность черепа. А повреждение лобных долей формировало – кого? – правильно, покорное, добродушное и туповатое существо, которое не могло принимать самостоятельных решений, не отличалось изобретательностью, и с тихим равнодушием, без всяких там душевных переживаниев, переносило любые физические страдания и лишения… Словом, получалась идеальная баба, недаром колтанные девки ценились выше, их могли даже взять и без приданого, лишь бы покорпусистее, чтоб тяжелую работу ломить могла. Притом издревле было знаемо, что это хорошо удавалось только в возрасте около шести лет: раньше – могло не подействовать, позже – обычно приводило к смерти. Хотя оно конечно, девка есть девка… Парней же колтали крайне редко, и то за дело – за умничанье излишнее перед тятькой, да и юродивый опять же - он хорошо сбирать может… Вот ведь какой умный простой-то народ, до такой важности сам дошел, чисто-чисто емпирическим путем. И только в ХХ веке грамотей подлой нации Илья Сперанский объяснит это особенностями и сроками формирования лобных долей. Ишь слова-то какие умнявые – а нахрен, ежли и так всё ясно? Это в проклятые марксистско-ленинские времена всё наоборот стало – и Манька после двух-трех классов необучаемой признана была даже в школе спомогательной, а чего отчего – по ренгенту этому самому определить тогда нельзя было. И взамуж ее никто не брал – парни обкомсомоленные предпочитали девок быстрых да самостоятельных, а уж таёжниц и вообче. Так что ее шибко православные родители (в северной глубинке еще такие, до поры тайно, водились) уж как рады были, что заинтересовался ею Маркел. Да и то, свой, сам от антихристовой власти тятьку потерявший, уж у него баба не забалует…
Разумеется, при таком дефекте Манька с лёгкостью верила (и главное, подчинялась) всему, что скажет ей обожаемый муженек… Так что ее ничего не стоило уже за несколько дней надрессировать кидаться с топором на любого, на кого он покажет. Из того же корня шло и ее равнодушное про «лишние рты». Да и показательную семейную казнь рожденных ею «нелюдяек» она, вероятно, воспринимала аналогично: так – лишние рты, а так – полезное развлечение, да еще и нужное удобрение. Маркел же уважал огурцы солёные на закуску, жрать их никому другому не позволял, под страхом тарлопаски, да и ей могло дело не кончиться - пустил бы еще в ход традиционное полено в валенке… Кстати, вскрытие установило, что на момент смерти Манька снова была беременна, и снова девочкой…
Дальше всё было просто до скуки – как и бывало в те лихие девяностые. Оставшихся детей распихали по приютам. Дом семейки Добродеевых вскоре сгорел. То ли подпалил кто, дабы огонь скверну этого места очистил. А то ли ночевавшие бомжи сожгли случайно. Да и строиться на этом месте не нашлось желающих. Много лет самозваные гиды водили туда туристов, как в самое страшное и таинственное место этого небольшого отдалённого городишки. Версии высказывали кто во что горазд. Что Маркел был сатанистом и приносил человеческие жертвы. Или что был психопатом еще с детства (вообще-то вполне возможно). И вплоть до того, что он вообще не был человеком, а рептилоидом каким-то, поскольку языком мог достать свой нос (хотя вообще-то такое иногда встречается у шизофреников, как и явление «восковой гибкости» - ну, то самое, про которое поговорка «вот урод, ногу в рот») – да и то, до такого разлепёшенного тем прикладом пятака чего бы не достать?. Теперь, спустя много лет, на месте дома и огорода Маркела – как и всех близлежавших домов - «Новая свалка». Старую несколько лет назад закрыли и теперь «рекультивируют» - а еще вернее, пилят бабло, но об этом же говорить еще скучнее – и так всё ясно.
Николка же, естественно, попал в интернат для малолетних инвалидов. И, если верить медицинской карте, вёл себя там чрезвычайно плохо – ругался, плевался, оскорблял ухаживавший за ним персонал, и «всё время чего-нибудь нагло требовал» [цитата подлинная]. А если верить эпикризу, вскоре там и помер. Но так ли это? Ибо процветал в те года очень прибыльный тогда бизнес – на детях-нищих, и чем калечнее, тем и доходнее. Иногда даже специально здоровых уродовали. А тут и трудиться не надобно, готовенький калека с умилительным ангельским личиком, да еще если научить его не разевать пасть, когда не надо... Так что очень, очень может быть…
[Реальная часть истории на этом заканчивается. Ведь в ней, даже и выживши, несчастный ребенок уж никак не мог превратиться в телезвезду. А в рай для него я не верю - на то атеист. - С.М.]

_________________
Пока нас окружает ложь, в этом мире возможно всё. Значит, и для нас нет ничего невозможного

История, конечно, потрясающая. Но не слишком ли неправдоподобно будет выглядеть, что из выходца из такого семейства получится кто-то из нуменорцев?

_________________
Сейлор Мун - возвращает человеческий облик даже христианским священникам!

Ну, знаете ли! Родителей не выбирают. А из беспризорника Серёжки Королёва - главный конструктор? Из незаконнорожденного Джона Чейни - Джек Лондон. Из отпрыска многодетной и малограмотной семьи - Николай Кузнецов.
Да и то: главный принцип Нуменора, как описывал его Леонардо да Винчи: "Не отказываться от того, от чего отказались другие" - я же с этого всю эту фантазию и начал. И еще - даже в реальной истории есть три зацепа - нарочно не придумаешь. Ну вот смотрите: ПОЧЕМУ хотя бы просто заметил этого ребенка Ш... ский? - ведь эта-то часть истории - тоже правда. ЗА ЧТО "тятенька-благодетель" так изуродовал Николку? - ведь и это правда. КОГО (и наверняка с вдохновенным выражением на лице) увидел Николка в этом "до омерзения чистом помещении, где так хорошо нажрался".
Хотя благодарю, Вы подсказали мне еще один интересный ход - как повзрослевший Николка - впрочем, нет, уже Николодемон - слушает не сыгранное тем тогда произведение? - это же что-те "Неспетая баллада Лютика". Вот только я и сам не знаю, сыграл ли, и где, и когда тот самый реквием Лёвка Ш...ский? -для меня же он навеки "Лёвка из параллельного класса". Очень хотелось бы для него именно такого, всё перекрывающего и всё компенсирующего триумфа!

_________________
Пока нас окружает ложь, в этом мире возможно всё. Значит, и для нас нет ничего невозможного

Кажись, созрело!

- Ну что, Волька, вот и прожили мы первый свой год в Нуменоре!
- Да-да, папа, - как-то очень по взрослому отозвался Волька, на мгновение оторвавшись от своих чертежей и сдвинув с уха одну «чашку» наушников, в которых гремела какая-то несусветная музыка. А затем, словно устыдившись, постарался как можно мягче добавить, - И сколько же всего за этот год произошло!
Да, в его-то жизни произошло! Волька изучал местный язык, упорно учился, столь же упорно занимался в научном обществе – сразу на двух, казалось бы, взаимоисключающих отделениях – робототехники и биологии. И, казалось, совершенно не придавал значения своей инвалидности, преодолеть которую, по крайней мере на данный момент не могла даже невероятно развитая нуменорская медицина.
А вот его отец, Андрей Михайлович, неподдельно страдал, как способен страдать только истинно русский интеллигент, воспитанный на Толстом и Достоевском. Нет, конечно, у него была работа – и достаточно интересная. И обеспечиваемый здесь уровень жизни куда выше, чем даже в самые благополучные времена на родине. И доступ ко всем достижениям культуры, само собой. Но смириться с тем унижением, пережитым до приезда сюда, он не мог. Оно являлось ему постоянно в кошмарных снах. Более того, ему всё время казалось, что Волька тоже помнит это его унижение и… ну как бы сказать? – жалеет отца, как если бы тот был жертвой какого-нибудь несчастного случая. Сам Волька это отрицал. Спокойно вёл с отцом беседы, в основном на технические темы, иногда даже в чем-то спрашивал совета. Но, быть может, это он просто из вежливости и сочувствия? Тем более, что ведь ему так быстро и страшно пришлось взрослеть? Нет-нет, быть таким «непрестижным» отцом Андрей Михайлович решительно не желал! Надо было что-то с этим делать! Притом радикально!
Вернее, сделать здесь он мог только одно. Записался на приём к Генералу – о котором, опять же, столько рассказывал ему сын – и заявил о своем желании вступить в ряды ратхантеров, для защиты добра и справедливости.
- Что ж, - спокойно и как-то отстранённо ответил Генерал. – Однако необходимой для этого подготовкой вы не обладаете. Сумеете совмещать работу с усиленным и ускоренным обучением и тренировками?
- Да! – с неожиданной даже для себя юношеской горячностью воскликнул сорокалетний Андрей Михайлович.
- Тогда сейчас на медкомиссию и психологическое тестирование, - всё с тем же спокойным лицом пожал плечами Генерал. Из верхнего ящика своего письменного стола вынул стандартный бланк направления, вписал нужную фамилию, поставил свою подпись. –. Дальше – в зависимости от результатов и выданных вам там рекомендаций, – протянул ему направление и вновь занялся какими-то своими делами на суперсовременном компьютере.
- Подождите, а печать? – пробормотал совершенно обескураженный Андрей Михайлович.
- Не нужно. Это всего лишь текущий документ! Бюрократию-то разводить?– отмахнулся Генерал.
В странных чувствах Андрей Михайлович буквально вывалился за простую деревянную дверь кабинета (железные же ставить было просто не от кого – ни воров, ни тем более шпионов здесь просто не водилось). Да, мечты его начинали сбываться, но такое будничное и такое равнодушное отношение его несомненно покоробило – да, да, вот подходящее слово! Но разумеется, умный человек тут же найдет истолкование любому явлению. А Андрей Михайлович, конечно, был человеком умным, вот и додумался. «Ах ну да, конечно, что я для него сейчас? Простой призывник, каких, наверное, он каждый день видит множество – ведь профессия ратхантера здесь столь престижна. Но - как это там в любимой с детства книжке? – «Ни по росту, ни по цвету глаз не понять заранее, у кого сердце настоящего героя»…
Хотя по сути, собственно призывником он считаться еще и не мог, однако назвать себя «претендентом» или «кандидатом» - даже для себя, мысленно - было и вовсе унизительно.
Но он даже представить себе не мог, что книжку своего детства – только другую, конечно – вспомнил в это время и Генерал. Как какую? Разве есть еще сомнения? Ну, извольте https://онлайн-читать.рф/%D0%B3%D0%B0%D0%B9%D0%B4%D0%B0%D1%80-%D0%BF%D0%BE%D1%85%D0%BE%D0%B4/
Но Андрей Михайлович, конечно ничего такого и подозревать не мог. Он в это время уже шагал по коридорам Нуменора, напевая несколько фальшиво, и значительно громче, чем этого требовали бы здешние приличия, но зато с каким воодушевлением: «Я докажу-у судьбе назло-о, назло-о, что мне повезло-о!»…
… Пожилая сотрудница службы порядка, дежурившая при входе в медико-диагностической центр, направила в его сторону универсальный индикатор. Что ж, температура нормальная, алкоголь – ноль промилле, адреналин повышен. Пробежала глазами направление, нажала на педаль турникета, привычно пробормотав: «Сорок пятый кабинет, пожалуйста» и опять занялась вязанием. Рутина…Небось, ученый какой-нибудь, открыл чего-нибудь, вот и горланит на радостях. По-каковски только, непонятно, язык же сломаешь – «Чтобы не было страха в душЕ на крутом, как судьба, вираже!». И кого только не понаберут… Вчера вообще краснокожий забрёл, но тот хоть импозантный, как в фильмах…
«…У меня такая новость, у меня такая новость!» - напевал Андрей Михайлович, ближе к вечеру вернувшись домой, с тортиком и целой сумкой всяких вкусностей (бутылочка там тоже присутствовала). Ведь он – подумать только! - был признан годным, и с завтрашнего дня в свободное от работы время должен был приступить к специальной подготовке на первую ступень – так сказать, рядового-ратхантера. Но Волька только поднял на него глаза, отложил наушники, в которых громыхала всё та же музыка, и пробормотал: «Ты очень вовремя. Выручай! Что-то у меня с этим сервомотором никак не выходит. Ну вот представь: неровная поверхность, движение шаговое, нагрузка восемьдесят. А если скорость необходимо повысить… Насколько можно будет ее повысить, при такой мощности?»…
Через минуту они уже увлеченно вели расчеты, а вынырнули из таковых только когда уже и кьянти недопустимо согрелось, и джелатто подтаяло. Да и эйфория у Андрея Михайловича как-то скукужилась, но всё-таки он с достаточной гордостью рассказал Вольке все события сегодняшнего дня. Волька о способностях папочки имел своё мнение. Но таковое оставил при себе – он ведь был умный мальчик, не так ли?
…Андрей Михайлович считал себя человеком вполне гармонически развитым и в хорошей физической форме. Он ведь и там, на родине, зарядку по утрам делал, и на пробежку (в свободное время) выходил, и по возможности (когда хватало денег на полезные продукты) вёл здоровый образ жизни… Но всё это полетело ко всем чертям, когда оказался на первой тренировке. Большинство контингента было явно моложе него. Или, во всяком случае, здоровее. Но он держался, держался из последних сил. Он просто не имел права на неудачу! Хотя, конечно, никто над ним и не думал смеяться – не иначе, оценили его упорство. В действительности же всё было куда как иначе: так картина же известная, чужие здесь не ходят, не бегают, не прыгают и не качаются. И если ТАКОЙ здесь – значит, так надо.
В последующем это время, с января до июня, вспоминалось как какой-то жуткий постоянный мОрок, без единого просвета: работа, спецучеба, тренировки – и те, что по расписанию, и те, что он сам назначал себе, чтобы не слишком отстать от них, этих… - словом, всех, окружавших его здесь. Называвших друг друга по кличкам. Употреблявших какой-то неизвестный ему профессиональный жаргон. И вообще… Но не мог же он проиграть! Он же чувствовал в себе невероятные возможности! Он же силу в себе ощущал – да такую яростную, природную и извечную силу правды и справедливости, что лопнули бы от зависти все джедаи, и с горя зарубил бы себя лазерным мечом сам Дарт Вейдер!
И вот настал день, когда его, по выходе с работы, встретил незнакомый молодой офицер, назвавшийся Брайаном и словно бы мимоходом, озвучил ему задание. Итак, надлежало ближайшим самолетом (притом самым обычным, согласно купленному билету и под своим именем) вылететь в Москву, проследовать по определенному адресу, передать небольшой конверт (который как раз достал из кармана Брайан), и согласно обратному билету, в тот же день рейсом в 20-05 вылететь обратно. Андрей Михайлович моментально составил себе мнение, что задание не настоящее, его всего лишь проверяют. Но, по зрелом размышлении, признался себе, что и сам поступил бы так же.
- Кстати, Васяся Шепелявый месяц назад взорван в машине, вместе с новой любовницей. На Торкинский рудник пасть разинул, но этот кусок оказался ему не по зубам. Кстати, там была уже не ваша… ну… словом бывшая. Так что вам остается только неукоснительно выполнить задание. И ничего лишнего, - уже в спину сказал ему Брайан, как камень швырнул.
«Откуда они знают? Откуда они всё знают?» - ужаснулся Андрей Михайлович, для которого, вообще-то, подобная мысль была первой по оглашении задания. Но тем приятней было принадлежать к такой мощной и вездесущей организации. А чтобы полноценно в нее войти, следовало выполнить задание как можно лучше...

_________________
Пока нас окружает ложь, в этом мире возможно всё. Значит, и для нас нет ничего невозможного

Волька тоже (снова отложив наушники, в которых звучала всё та же долбящая мелодия), искренне пожелал отцу удачи и крепко, по-мужски, пожал ему на прощание руку («Какой же он сильный стал! Тоже занимается физкультурой, в пределах своих возможностей, конечно»). И ободряюще улыбнулся, хотя глаза у него при этом оставались тревожными. «Он беспокоится за меня, мальчик мой! Он по-прежнему любит меня! Как я мог в этом усомниться?» - с нежностью и гордостью подумал отец.
…В Москве он и в лучшие-то времена бывал нечасто. Но какой же незнакомой, и враждебной показалась она ему теперь. Толпы хмурых и озлобленных людей. Набитые обшарпанные автобусы, в которых поминутно вспыхивают скандалы. Разномастные ларьки перед каждой станцией метро, да и на самих этих станциях – внутри у входа, в переходниках, даже на площадках широких когда-то лестничных маршей. И нищие, нищие… Один из них особо привлёк его внимание. Хорошенький кудрявый мальчик в инвалидной коляске, со странно остановившимися глазами, прислушивался к музыке из соседнего ларька, торгующего кассетами. Там только что отверещали «Белые розы», и зазвучал невероятно модный в этом сезоне «Одинокий пастух» - и малыш заулыбался так, словно встретил хорошего, доброго знакомого.
- Музыку, значит, любишь? – сочувственно улыбнулся ему Андрей Михайлович.
- Ага…- мечтательно выдохнул тот.
Но тут из угла выскакивает грязный цыганёнок, бормоча: «А ну, сделал морду жалостную, кому сказал? А то жрать сегодня не дам, растак твою!» – и видя, что слова не возымели действия, этак незаметно для бегущей мимо публики вгоняет толстое шило этому несчастному ангелочку в боковую сторону бедра скрюченной ноги. И еще раз в плечо с той же стороны (тот как-то машинально ойкает и морщится). Затем малолетний садист злобно косится на Андрея Михайловича и ворчит, - «Ты чё, мужик, вовсе охамел? Думаешь, я-те тут бесплатно трындеть позволю? Щас же самый жирный лоховский клёв. Так что ты и так натрындел уже на косарь деревянных»… Да, конечно, Андрея Михайловича на занятиях инструктировали. И насчет «нищенской мафии», руководимой лицами именно данной национальности. И насчет того, что у них местная милиция на жаловании, а поэтому ни в коем случае не следует привлекать к себе внимание. Но он и тут поступил, как настоящий русский интеллигент – вынул из бумажника тогдашнюю «зеленую» тысячу рублей и подал цыганенку, несколько иронически поинтересовавшись: «И когда же мне будет позволено подойти снова… ну, чтобы вдоволь поговорить?» - «А вот за час до закрытия, лохи порассосутся, тогда и валяй. Цена та же: минута - косарь деревянных. А щас уп…дывай отседа весёлыми ногами. Ну чё стоИшь? – я ж тебя не бью».
Это мгновенное промедление потребовалось Андрею Михайловичу, чтобы взглянуть маленькому калеке в глаза. Полученные за последние месяцы на спецучебе медицинские знания сомнений не оставляли. Зрачки у бедняжки не расширены, а соответственно, он ничего не чувствует. То есть, парализация полная, с потерей даже болевой чувствительности. А эти новоявленные компрачикосы и не знают. Что ж, решение принято. «Итак, сколько я тут потерял времени? Пустяки, не более десяти минут. Мог просто остановиться попить воды. Или купить себе мороженое. Думаю, этого не сочтет оплошностью тот, кто примет у меня пакет. Хотя это может и вообще оказаться исполнитель низшего звена, который никого и ничего не знает, и ничего не решает, а его дело – просто доложить. И значит, единственный здешний мой контакт – тот, который дал мне Брайан, на всякий непредвиденный случай – дежурная на стойке приёма багажа в аэропорту. Хотя именно это сейчас очень кстати»…
…Некоторую часть времени, оставшегося от дел по реализации своего плана, Андрей Михайлович потратил на наблюдение за километровой очередью в только что открывшийся «Макдональдс». Примерно с такими чувствами он раньше бывал в зоопарке в часы кормления животных. Когда-то - в Киевском, помнится, зоопарке (как раз тогда в командировке был) - у него вызвала неожиданное раздражение свинохвостая макака, которая в сущности ничего особенного не делала. Просто схватила из поданной служителем в клетку широкой эмалированной миски четвертушку свежего огурца, и со здоровым аппетитом вгрызлась в нее, как в ломоть арбуза. И, по-ребячьему, подмигнула. Нет-нет, точно, именно ему – больше же у клетки никого не было. Сейчас такое же раздражение вызвала краснорожая бабища в нелепых очках, прошествовавшая мимо со стаканом коктейля в одной руке, и с надкушенным гамбургером в другой, на ходу восхищенно болбоча какой-то другой женщине: «Нет, вот это я понимаю, цивилизация! Как вкусно! Так и тает, так и проваливается! А нас столько времени этого лишали подлые коммуняки! И у меня сложились вдохновенные строки: и лишь теперь мы обрели, чтоб на родной земле ел человек всё, что хотел, и не был в кабале!» [Данная тирада подлинная – слышал, будучи в Москве летом 1990 года. Наверное, тем именно она и запомнилась – претенциозной глупостью доморощенных стишков. Смешнее для меня тогда казалась только фраза «Такое было красивое море, такое красивое море!» в фильме «Перехват». А вот про макаку коллега как-то рассказывал. Я как раз не люблю смотреть, как едят другие – кто бы ни был – наверное, потому, что не хотел бы, чтоб на меня кто так же пялился - С.М.].
Ну, а Андрей Михайлович, поддержав свою решимость этакой пятиминуткой ненависти, спустился в метро, с непривычно большой, но лёгкой чёрной пластиковой сумкой, в которой покоились только что купленный пёстрый плед, кассетный плейер с наушниками, самый пи(с)к моды этого года, и новомодная синяя бейсболка с вписанными друг в друга буквами NY.
Немного проехав, вышел из вагона, долго сидел на какой-то станции, где в самом начале и в самом конце платформы стояли этакие деревянные «диваны», какие обычно бывают в парках. Толпы людей, действительно, постепенно редели. И когда, ровно за час до закрытия он, с самым безмятежным видом, входил на нужную ему станцию, на ней уже практически никого не было. «Словно сама судьба помогает мне» - подумал при этом Андрей Михайлович (или «Андреа Фальконе», как он сегодня придумал себя назвать после полноценного принятия в ратхантеры? Ведь должна же быть какая-то особая церемония, какой-то ритуал, для такого дела?).
- Значитца, так. Десять косарей деревянных вперёд! - тут же взял быка за рога цыганёнок. Впрочем, цыгане обычно говорят «насадить ежа на вертел» [сам не знаю почему, но тем не менее – С.М.]
- Да, да, конечно, - изобразив как можно более рассеянный вид, отвечал Андрей Михайлович. Достал бумажник, начал его открывать – и вдруг уронил. Цыганёнок, как и следовало ожидать, молниеносно за ним нагнулся… и в то же мгновение грязная шея малолетнего рабовладельца аппетитно хрустнула в тренированных руках ратхантера (О-о, какой это был невероятный всплеск адреналина!). Приподняв, как тряпичную куклу, под мышки, Андрей Михайлович оттащил его к стене и уложил в типичной позе спящего. Под бок ему подсунул грязную зеленую велюровую шляпу с какой-то мелочью, до того стоявшую у подножья инвалидной коляски [увы, история цыганёнка и пропажи его «говорящей собственности» тоже подлинная, описанная судебными медиками – только произошла не в Москве, а в Перми, и не в метро, а на вокзале, и известна стала только потому, что за убийство малолетнего нищевладельца осудили невиновного бомжа – С.М. ].
…Ребенок в коляске в это время уже дремал. Осторожно разбудив его, Андрей Михайлович быстро закутал его в плед и нахлобучил бейсболку:
- Значит, так, малыш. Ты только постарайся не разговаривать и ничему не удивляйся. Всё будет хорошо. Теперь всё будет хорошо.
- А этот? Ты меня у его купил, да?
- Я не тебя ку-ку, а его у-у. – горделиво скаламбурил Андрей Михайлович, - Убил, то есть! Шею свернул. Вон он валяется, крыса вонючая.
- О…еть! – выразился в ответ маленький ангелочек - вполне ожидаемо для нас, но повергнув в шок Андрея Михайловича. И, поймав его ошарашенный взгляд, прокомментировал. – Это они мне не позволяли. Потому как рабу самовыражаться нельзя. А теперь я снова свободный русский мужик, так что мне и можно, и нужно! Сколь же я этого ждал!
- Ну пойдем. Пойдем, мой милый, - засуетился Андрей Михайлович, неуклюже подхватив малыша на плечо.
- Эй, а бабосы? – спросил было тот, мотнув головой на шляпу.
- Что там, мелочь какая-то. Да и правдоподобнее так, - и Андрей Михайлович, уже не слушая возражений, что "так у него же еще и на кармане вся выручка за день, и нож, и шило" двинулся на платформу, волоча коляску по ступенькам. Ведь пандусов же еще тогда – представляете? – не было. Тем более подъёмника для колясок. Так что иначе было нельзя никак: коляска "взрослая" - то есть тяжелая - да и пристегнуть в ней тщедушного малыша нечем. Вдобавок и не складная, то есть, нести ее в руке было невозможно. Выбраться наверх было бы, наверное, проще, но ведь их мог заметить кто-то из дежуривших на станции ментов. Они же все теперь у мафии на жаловании, не так ли? Тем более, малолетний «смотрящий» им наверняка примелькался. А взрослый – тем более европеоид – немедленно вызвал бы подозрения (и хотя вообще-то индоевропейцы, к которым относятся и цыгане, тоже европеоиды - но простим новоявленному ратхантеру эту небольшую оговорку по дедушке-Фрейдушке). Так что приключение могло закончиться не начавшись. А в том, что это совершенно восхитительное приключение, храбрый ратхантер, отправивший сегодня к праотцам первого злодея, совершенно не сомневался.
Впрочем, удача и здесь покровительствовала ему – навстречу попался только какой-то тип глубоко алкоголического вида, явно не обративший на них внимания. А они как раз успели на один из последних в этот день поездов и проехали несколько станций. Выйти Андрей Михайлович рискнул лишь на той, про которую знал: эскалатора там нет, только недлинная лестница. Преодолелась она легко, оставалось только повторно проинструктировать малыша – постарайся молчать, милый мой, чтобы ничем себя не выдать, так надо
… Но ни первый, ни второй встреченный таксист везти настолько не пожелали, что даже не спросили, куда. Один – потому что коляска не складнАя и не влезет в багажник. Другой же потому, что был уверен – ежели у ребенка паралич – то это «детский паралич», а он заразен [увы, сие глубокомысленное высказывание также подлинное. Его процитировал мне один мой пациент, подросток, у которого даже и паралича-то не было, лишь предстояла операция по восстановлению нервных стволов ног, порванных отломками костей. Кости же ему мы еще когда сложили -С.М.] Выручил только какой-то «бомбила», на битой «копейке» – зато с багажной сеткой. То-то обрадовался столь сладкому заказу – надо же! – ночью, в аэропорт («аэроторт» - скаламбурил он для себя), да еще с клиентом, которому иначе деваться некуда. И как всякий недалёкий человек в хорошем настроении, принялся болтать неумеренно, но вполне себе уверенно:
- Значит, лечиться везётешь? – в Германию небось или в тому подобный ИзраИль? Только ведь ежели с такого возраста, да уже гнилой, так всё равно полностью здоров не будет. Не-е, ежли бы у меня такой был, я бы его ни в жизнь! Гитлер – он умный человек был, всех таких того - и враз порядок. Он бы и у нас навёл порядок, да Сталин, сволочь усатая, сильней оказался. А то пили бы сейчас баварское пиво, у всех была бы работа, и главное – порядок… И всех коммуняк в топку, и баб ихних на опыты. Гадёнышей тоже куда-нибудь, чтоб ими в школе для нормальных детей не воняло, активисты с малолетства, так их растак.... Верно я говорю? Конечно. Какие тут сомнения могут быть? – и продолжал дальше.
При этом Николка (за время поездки в метро Андрей Михайлович успел узнать, что его зовут именно так) издал странный звук, вроде рычания маленького щенка, но его спаситель только теснее обнял его, зажал ладонью его обращенное в ту сторону ухо, а в другое стал нашептывать: «Никого нам не надо слушать, ничего мы не побоимся. Мы плывём в далекие, страны мы увидим дивные дива. Нас дельфины бояться не будут, речь чужая станет понятна, и оружье мёртвых героев нам сослужит верную службу»… [думаю, наши книгочеи и сами узнАют этот немного переделанный им известный текст - сами понимаете, почему именно так переделанный -С.М.] О, да, герой-ратхантер, всё еще был под впечатлением самого невероятного в жизни приключения. Но именно потому он сам просто физически не слышал болтовни водителя, а тот, время от времени переспрашивая «Ну, верно же я говорю?» - и слыша молчание в ответ, считал его за согласие, и продолжал тарахтеть, еще громче и надоедливее, чем его раздолбанная лайба.
…Соратница, дежурная аэропорта, с неблагозвучным прозвищем Стружка (ну надо же, придумала же себе какое!), конечно, уже давно сменилась. Но еще из дневного разговора (великое же дело дисциплина тайной организации! Назвал пароль – и никаких вопросов, всё будет!) Андрей Михайлович знал, что подходящий самолёт с «тайной кабиной» вылетает только в 6-35 утра, в Берлин. Там встретит тоже свой человек и обеспечит пересадку до Мессины. А там и до Нуменора рукой подать…
Оставшееся время Андрей Михайлович употребил с максимальной пользой. Прежде всего накормил своего маленького пассажира, выбрав ему угощение на свое усмотрение – ведь тот даже не знал, что и как называется. Но охотно потребил и куриную котлетку с картофельным пюре и белой булочкой, из детского меню, и яблочный пирожок, и сладкий горячий чай с лимоном. Затем потребовались услуги туалетно-душевой комнаты, попутно куплено было (хотя и втридорога) невиданное диво – «памперс для не совсем маленьких» и получены сочувственные советы от дежурной медсестры комнаты матери и ребенка. Там же сейчас всё равно все постояльцы благополучно дрыхли, так хотя бы от скуки облагодетельствовала она «маленького уродца», почему-то не сомневаясь, что он должен непременно быть и олигофреном - а иначе, чего он всё молчит да глаза таращит? («Молодец, молодец, хороший будешь боец, дисциплину понимаешь» - шепнул малышу при этом на ухо его спаситель).
Но самый главный сюрприз ждал Николку впереди! Тот самый плейер с наушниками и запасным комплектом батареек, что так всё и путешествовал в сильно "похудевшем" черном пластиковом пакете. Музыкальный киоск был и в аэропорту, и даже работал, только по ночному времени включать музыку через динамики запрещалось. Так что на том же плейере Николка и прослушивал кассеты «на пробу». Благосклонный выбор юного меломана оказался почти стопроцентно тем, как и ожидал Андрей Михайлович на основании утреннего своего наблюдения. Был тут и Замфир, и Вольдемар Косма, и несравненный Эннио Морриконе. Ах да, еще Джеймс Ласт, конечно. Единственную неожиданность составила та мелодия, на которой был буквально помешан у последние полгода и Волька. («Б. Полидурис. Саундтрек «Робокоп» - прочел на этикетке кассеты Андрей Михайлович. Тьфу, даже фамилия – и то какая-то дурацкая»). Знал бы он, чтО эта мелодия значит для его Вольки, и на что она его вдохновляет…

_________________
Пока нас окружает ложь, в этом мире возможно всё. Значит, и для нас нет ничего невозможного

- Ну что ж, товарищ дорогой, задание вы выполнили, спору нет. Пакет доставили оперативно и не «поинтересовавшись» его содержимым. – спокойно произнес Генерал, едва Андрей Михайлович вошел в его кабинет для доклада, - Но в остальном словно специально сделали всё, чтобы угробить себя – да это еще ладно бы! – Но подставить наших доверенных людей! Совершили убийство одного постороннего лица и похищение другого. По полной программе засветились с ним в аэропорту. Воспользовались нашим ресурсом для нелегального вывоза этого совершенно постороннего лица – и не просто за границу, но к нам сюда, в Нуменор.
- Да, я не мог иначе! – задыхаясь от праведного гнева, вскричал Андрей Михайлович.
- Знаем, знаем, проходили, «…весь мир не стОит слезинки замученного ребёнка». А свободы нашего агента Стружки? А риска для нашего пилота – думаете, легко было внедрить нужного человека на нужное место? Да и что ж, вы, со своей прекраснодушой достоевщиной до конца-то не пошли – не притащили сюда обоих? Что вы на меня так смотрите? Ведь этот малолетний рабовладелец был не менее обделён судьбой, чем его малолетний раб. Маленькому белокурому созданию ангельского вида не повезло с семьёй, некому было позаботиться о его развитии и культурном воспитании. Но и бедняге цыганёнку не повезло не менее. Некому было объяснить ему, что вообще-то надо учиться, надо честно работать, а не шакалить. И что шилом колоть свою живую собственность нехорошо. Так что шли бы уж до конца, со своими дитячьими слезинками…
Такого поворота Андрей Михайлович не ожидал. Всего, чего угодно: ярости Генерала, угроз какими-нибудь санкциями, даже самих этих санкций, которые он бы непременно принял с гордостью за осознание своей правоты! но… но не это! И что самое страшное: Генерал был, несомненно, прав! И что же теперь?
- Возвращайтесь к своей основной работе. Спортзал, если хотите, посещать можете, но на общих основаниях, и без фанатизма, а не как вы его посещали всё… гм… недавнее время. Свободны. – Генерал спокойно отпил глоток кофе из стоявшей на краю стола кружки, и занялся своими бумагами.
- И вы… что ж… даже не сотрёте мне память? – пробормотал совершенно уничтоженный Андрей Михайлович.
- Разумеется, нет. Человек должен помнить и свои победы, и свои поражения. Хотя бы затем, чтобы извлечь из них надлежащие уроки. Если он, конечно, в состоянии их извлечь…
Хотя сам Генерал уже знал несколько больше: что в дело вмешалась непредвиденная счастливая случайность. Не окажись у трупа цыганёнка раньше ментов случайный бомж, и не позарься на содержимое его карманов – кто знает, как обернулось бы дело? – а так готовый виновник, убийство маленького нищего цыганёнка раскрыто по горячим следам. Какой второй ребёнок? Ведь после происшедшего признать, что видали тут еще и маленького калеку в инвалидной коляске равносильно признанию в крышевании преступного бизнеса… А значит, и искать его никто не будет. Кстати, надо будет напрячь соответствующих товарищей, чтобы навели справки про этих «отличившихся». Мало ли для какого случая это может пригодиться?
Тут Генерал позволил себе усмехнуться и погрозить кулаком двери кабинета, только что закрывшейся за проштрафившимся кандидатом в ратхантеры. Генерал также знал, что тот никому из коллег не хвастался, в неположенные контакты с уже действующими бойцами не вступал, а потому может относительно спокойно продолжать прежнюю жизнь, без опасения, что кто-то станет его осмеивать или осуждать. Но и без возможности кому-то о чем-то проболтаться. Хотя совсем-то спокойно, конечно, не получится – как же, совесть интеллигентская, рефлексия и прочее прекраснодушие, туды их в качель!
Но сейчас надо было думать, что делать с несчастным Николкой – тем более, из медицинского блока только что пришло нерадостное сообщение: всех имеющихся медицинских средств и достижений Нуменора недостаточно для маленького инвалида…
Но в этот момент его невеселые размышления прервал сигнал интеркома.
- К вам буквально рвётся Владимир Лисицын. Впустить?
- Ладно, давайте. Предупредите, у него пара минут. – проворчал генерал. Как же, переволновался пацан, надо успокоить, что его папаше-самоуправцу ничего не угрожает…
Но Волька повёл разговор совершенно неожиданно:
- Товарищ Генерал, я насчет этого ребёнка.
- Вот-те раз! Да что ты, хочешь заставить папашу еще и его в вашу семью взять? Так-то оно конечно справедливо: сам притащил – сам и воспитывай, но кто будет за ним ухаживать? Ведь Андрей Михайлович должен продолжать исполнять свои обязанности на заводе…
- Нет, я не о том… Я… как сказать? – замялся Волька, и наконец решившись, перегнулся как-то со своей инвалидной коляски, приоткрыл дверь кабинета и позвал: Примо! Подь-подь! [тут я вынужден прерваться для некоторого объяснения. Русский язык не имеет специального слова, которым подзывали бы собаку – как, к примеру, кошек подзывают «кис-кис», а кур с цыплятами «цып-цып». Но в том северном краю, в котором родился и вырос ребёнок, ставший прототипом Вольки, такое слово есть. «Подь-подь» - подзывают и одну собаку, и нескольких, да так же погоняют и собачью упряжку. Вот оно как! – СМ].
На этот зов в кабинет генерала вошло нечто невообразимое, вроде пластмассовой, грубовато сделанной, утыканной заклёпками игрушки, но с живой собачьей головой, моргающей глазами и потряхивающей ушами, и с любопытством принюхивающейся.
Генерал потрясённо молчал. Вообще-то он знал эту историю. Ксюха… да, тогда еще не Зена Райт… где-то с полгода назад притащила из внешнего мира страшно изуродованную собаку, которой хулиганы из ближайшего городка сначала перебили лапы, затем распяли на самодельном кресте, и только собирались поджечь – тут и налетела на них Ксюха… короче, славно отделала всех четверых (за хорошую боевую подготовку будущей ратхантерши Генерал тогда объявил благодарность ее тренерам). Притом как и все на свете мерзавцы, эти хулиганы также оказались трусливыми, и решили: раз эта чпокля так себя ведёт – значит, точно, за ней кто-то стоит, большой и страшный. А потому остаётся только лечиться в благотворительной больнице (большего их семьи позволить себе не могли) и не свистеть по этому поводу.
Но и держать собак в Нуменоре не разрешалось, да и эту вылечить – чтобы отпустить обратно во внешний мир – медики не смогли. Так что Генерал до сих пор был уверен, что несчастную животину просто усыпили. И вот вдруг…
Рассказ Вольки о том, как он использовал этот случай для создания первого своего киборга, был предельно короток и деловит, но столь интересен, что захватил и Генерала (тот даже не заметил, как к нему в кабинет в точно назначенное время заглянул Брайан – и тот так и стоял в дверях, потрясённый не менее).
- Таким образом, - подытожил тем временем Волька, - Из очень тяжело пострадавшей собаки, в результате был создан первый полноценный киборг, не только конечности которого, но затем и практически все внутренние органы заменены соответствующими биопротезами. Ну… просто много чего отбито было, в разной степени, и отказывало постепенно… Я потому так и назвал – Примо – «Первый». До этого имело место создание отдельных биопротезов для людей. В частности, для одного из моих учителей…
- Как же, знаю, Салем Джамал, гениальное математическое дарование. Вывезен из Ирака. На родине нищенствовал, в результате бомбёжки лишившись обеих ног.
- Вернее сказать, тогда он был просто ранен осколками, а ноги ампутировали позднее, из-за гангрены. – кивнул Волька и продолжил, - Второй была Анна Куосайте, искусствовед и реставратор.
- Тоже помню. Потеряла руку при катастрофе парома «Эстония». К счастью, вовремя попалась на глаза нашим людям. Притом нам было известно о ней, как, вместе с другими сотрудниками музея, она спасла в своё время ряд действительно ценных экспонатов, скажем так, подлежащих изъятию по идеологическим мотивам. Так что в ее профессионализме и чистой совести мы были вполне уверены, – кивнул Генерал.
- Третий случай был самым сложным. Такэути Сёдзо. Скоротечный рак печени и желудка, метастазы в других органах брюшной полости. Причины точно не известны даже нашим медикам, но я их не очень и доискивался – моей задачей было заменить их соответствующими системами жизнеобеспечения. Да так, чтобы снаружи ничего и видно не было. Но позднее пришлось и левое лёгкое также… Сейчас учится в нашей школе, а другие ребята и до сих пор ничего не знают – во всём остальном же он нормальный, шрамы снаружи только.
- Вот тоже, досталось сироте, -вздохнул Генерал, - После гибели родителей в авиакатастрофе, был помещен в государственный приют, уже там проявил замечательные способности к физике и химии, привлёк к себе внимание своими успехами в международных олимпиадах, даже на этом основании нашлась семья, желающая его усыновить… Но как только заболел, они от него отказались – им же хотелось вундеркинда, славы и денег, а не проблем и затрат. К счастью, наши ратхантеры успели вовремя…
- А вот этого не знал уже я, - озадаченно пробормотал Волька. – Хотя конечно, главный принцип Нуменора… Но тем более, - его тон вновь стал уверенным и даже дерзким, - Тем более, вы должны понять, что для привезённого моим отцом ребенка имеется реальный шанс… Он же такую природную чуткость к музыке проявил. Я уверен, он может стать настоящим нуменорцем и найти своё место в жизни. В нашей, полноценной и созидательной жизни.
- Риск…. – покачал головой Генерал, - Не боишься?
- После того, что пришлось пережить, я уже ничего не боюсь, и готов принять любую ответственность.
«Да ты кажешься старше своего отца», - подумал Генерал. Впрочем, сколько он в своё время видал таких мальчишек – юных партизан, подпольщиков, сынов полка которым пришлось взрослеть слишком рано и решать задачи отнюдь не детские…
А вслух сказал, попытавшись улыбнуться:
- Небось, когда-то завидовал Алисе Селезнёвой, что у них там даже для ребят всё по-взрослому: и наука, и открытия, и доверие, и ответственность.
Но Волька словно бы проигнорировал это добродушное замечание.
- Так как же с моим делом? Нужно спешить. Осмотр этого малыша выявил, что у него острый нефрит. Почки, то есть, простужены, и работают на последнем пределе возможностей.
- Хорошо. Готовь обоснование, созываем экспертную комиссию – и вперёд.
- Только вперёд! Только на линию огня! – отозвался Волька, и впервые за весь разговор в его голосе прозвучали хотя бы какие-то мальчишеские, по возрасту, нотки. И тоже по-мальчишески, быстрее обычного он унёсся на своей коляске.
- Ах да! Брайан, входи. Вызывал я тебя на время более раннее. Извини, что заставил ждать…
И начался обычный деловой разговор. По окончании которого Брайан поспешил в медицинский блок и (о, горячий латиноамериканский темперамент!) буквально вломился в самую дальнюю по коридору отдельную палату, весело крикнув неподвижно лежащему на «аэродинамической» кровати седому исхудалому человеку.
- Роберто! У меня такая новость! Сегодня у тебя появился шанс! Реальный шанс!..- и рассказал ему всё, о чем мы с вами, читатели, уже знаем.
- Считай, что я на радостях пожал тебе руку. Нет, пожалуй, даже обнял… - с тихой улыбкой ответил больной. Хотя уверенности в его голосе не чувствовалось - слишком долго находился он в своем теперешнем состоянии. Даже позволил себе довольно злую шутку:
- Примо, значит. "Первый". Ладно еще, что не в честь Примо Джибелли...
- Все знают, история авиации всегда была вашим коньком, - ответил Брайан, просто чтобы что-нибудь сказать. Ведь он-то лучше других понимал состояние старого друга.
…Когда на родине Брайана (как он себя теперь называл) произошел переворот, большинство подозреваемых в сочувствии оппозиционным силам были арестованы. Так, просто по подозрению, попался тогда и Брайан, весьма успешный и подававший надежды молодой офицер. Который политикой не интересовался, а просто исполнял свои обязанности так, как любой хороший мастер исполняет свою работу. Так что с ним получилось по пословице «Лучший способ не выдать тайны – это ее не знать». У него на глазах один за другим погибали его близкие – мать, жена, двое малышей (отца застрелили за сопротивление полицейским еще при аресте). Но он действительно не мог сообщить тех сведений, которых от него добивались. Ни имён других сочувствующих прежнему режиму - не вёл же он таких разговоров с коллегами, неинтересно было. Ни тем более того, где они сейчас скрываются. Враги считали его фанатиком. Один из них даже застрелился, оставив записку: «Если против нас люди подобной силы – я не хочу оказаться среди проигравших» [Вообще-то так поступил один интервент в 1920 году – но пусть будет здесь, по-моему случай показательный - С.М.].
А немногие оставшиеся на воле оппозиционеры (среди них действительно были и его сослуживцы), столь же ошибались, считая его героем. Потому когда ратхантеры устроили побег некоторым заключенным, одним из условий было и его вытащить тоже. Только он своё условие поставил:
- Я не могу здесь бросить друга. Да, ходить он не может, но я сам его понесу. А если отстану – оставьте нас. Мы будем счастливы умереть свободными, но не позволим, чтобы еще кто-то умер за нас. И так уже погибло сколько!
Строго говоря, Роберто, крупнейший в стране деятель военной истории, тогда еще не был ему другом. Они познакомились уже здесь, в тюрьме и оказались, в известном смысле, товарищами по несчастью. Захвативший власть в стране главарь мятежников с пышным двойным именем (и оба имени – тьфу ты! - были из истории Древнего Рима) оказался невероятно суеверным, и всё надеялся выпытать у Роберто всё, что тому известно об «Анэнербе», о нашумевшей экспедиции фрицев на Тибет, о контактах с инопланетянами и о запрятанных внеземных технических достижениях. А Роберто тоже нечего было сказать по этому поводу: он был серьёзным историком, и шарлатанством не интересовался. Единственное, в чём ему оказалось лучше – семьи он не имел. Зато всё досталось ему, и в результате, помимо прочего, он получил перелом позвоночника в шейном отделе и навсегда остался парализованным.
Но конечно, ратхантеры оценили тогда столь преданную дружбу и спасли обоих. Вот только Брайану (как называл он себя теперь) нуменорская медицина вполне помогла, а в отношении Роберто до сих пор оставалась бессильна… В результате, вполне предсказуемо, Брайан стал одним из самых активных ратхантеров, а Роберто мог, разве что, утешаться теоретическими изысканиями в области военной истории, хотя даже для листания страниц в книге - обычной или электронной - ему теперь требовалась помощь его студентов...
-Если бы у меня было здоровье, руки и ноги, возможность двигаться, то что что я сделал бы? - грустно усмехнулся Роберто, когда Брайан ушел, - Разумеется, я тоже стал бы ратхантером, и звали бы меня Френк Мустанг. А в другое время я продолжал бы быть историком, учить студентов, заниматься наукой, и звался бы своим настоящим именем...
Да, кто бы спорил - историю всем известного Зорро латиноамериканцы впитывают с младенчества, вместе с молоком матери и попутно звучащими во время этого кормления сериалами...

_________________
Пока нас окружает ложь, в этом мире возможно всё. Значит, и для нас нет ничего невозможного

Хорошо, многое стало понятнее.

_________________
Сейлор Мун - возвращает человеческий облик даже христианским священникам!