И почти тотчас же у него появился уже и реальный путь к спасению. Поодаль, у одного из многих подъездов «Белого дома» суетились какие-то люди. Большей частью женщины, и уже немолодые. Они подбирали лежавших на асфальте раненых и вместе с двумя или тремя парнями в белых халатах – формы «Скорой помощи» еще тоже тогда не было – представляете? – буквально вповалку грузили в медицинский УАЗик. Значит, самой надёжной гарантией попасть в больницу было добраться до машины. И Юрий, плюнув на гордость, с криками о помощи, изо всех сил полз туда, волоча ноги, совершенно отказывающиеся двигаться. Потом Юрий, кажется, ненадолго потерял сознание. Очнувшись, увидел, как какая-то пожилая женщина очень умело бинтовала ему простреленные ноги. И только спросил: «Куда нас?». Но она этого не знала, и только один из парней коротко ответил: «Склиф готов принять, уже связались». И Юрий еще пробормотал: «Но тогда надо чтобы больше вошло. Я же могу и сидя. И некоторые другие могут». И снова та женщина, кивнув ему: «Молодец, дело говоришь!»- помогала перемещать других раненых. Юрий очень хорошо запомнил ее руку – со старым, уже давно побелевшим шрамом на кисти, между большим и указательным пальцем. Но сама эта женщина, и другие ее помощницы, и те парни-медики с той машиной не поехали. То ли решили, что нужнее здесь, то ли попытались так отправить побольше раненых, пусть и без сопровождения. А следующего рейса уже не было. Погибли и те парни, и все их добровольные помощники. Кстати, один из этих медиков был сыном космонавта Андриана Николаева – вот так причудлива судьба… В Склифе – что ж, Юрий тоже вёл себя достойно, требуя в первую очередь принять других раненых. Он и сам читал когда-то о принципах сортировки, пострадавших, да и в училище им о подобном упоминали. Но вот наконец положили на каталку его самогО, и он уже назвался Петром Нестеренко, бойцом-дзержинцем (в карточке так и указали: документы пришли в негодность, записано со слов пострадавшего), и даже поспешил пояснить: «Да кровь-то это и не моя. Это еще когда полковника нашего ранило». В ответ на еще один, «неформальный» вопрос кого-то из медиков, что именно вообще там сейчас, у «Белого Дома» происходит? – Юрий, сам того не ожидая, вдруг громко и озорно загорланил: Я не стану выяснять, Кто команду дал стрелять, Целых два часа потом Черный дым стоял столбом, Черный дым стоял столбом! Я вполне понять могу Вашу ненависть к врагу, Я и сам стрелять не прочь, Чтобы мстителям помочь… Откуда эти слова всплыли в его памяти, он и сам не понимал, но вот – что было, то было. - Он что, того? – спросил кто-то из других раненых. - Да нет, просто на адреналине еще, - отмахнулся врач, - Ну, пусть себе. Он и так держался, как немногие. Но может быть, именно потому, что уже какую-то толику уважения Юрий получил, или его поведение показалось закономерным, или просто не до того сейчас было – но врачи как-то не отреагировали, когда при подготовке к операции он вдруг принялся излишне беспокоиться за удостоверение (хотя бы и залитое кровью), а особенно за часы и тот злополучный крест (про зажатый в кулаке орден он пока умудрился умолчать). Хотя Петро Нестеренко, куркуль в части известный, так себя бы и повёл, не правда ли? - Оно конечно. Всякое может быть. Найдётся тут таких, всё смазурят, что плохо лежит, - шепнула ему пожилая медсестра и протянула какой-то непрозрачный пакет [это от хирургических инструментов – С.М. ] - Можешь сам и держать, не под общим работать будут, да и то – у тебя же только ноги. Юрий так и поступил… А, едва очухавшись после операции, принялся размышлять: как дать знать о себе товарищам? По счастью, в отделении, где и в обычное время находилось много «лежачих», уже были телефоны с «выносной трубкой» (мобильников же – представляете? – тогда еще не было!). Да еще и попросить кого-нибудь было тем проще, что лежал-то он в коридоре (в палатах не только кроватей, но и брошенных на пол дополнительных матрасов уже не хватало). Всё та же пожилая медсестра, назвавшаяся тётей Дусей, согласилась помочь, но сразу (а кто бы сомневался? Ведь зарплату-то бюджетникам на сколько тогда задерживали?) спросила без обиняков: «А что дашь?» - и Юрий чуть пораздумав, отдал ей орден: «У меня тут родственники им ведь и звонить собираюсь. Как за мной приедут, я у вас за любые деньги его выкуплю». На том и сговорились. Вот только Сокол был в рейсе, а телефон Фрезы молчал - и днем, и вечером. Что ж, к тому времени ее не только дома, но и в живых-то уже не было. За третью попытку позвонить – уже к самому концу смены – пришлось отдать «тёте Дусе» часы. Поворчала, конечно, что теперь заднюю крышку менять, но всё-таки опять принесла трубку. И опять ничего. А раненые всё прибывали, и свет в коридоре не выключался даже ночью. Юрий вполне понимал, что в других отделениях сейчас творится то же самое. Да наверняка и в других городских больницах. Так кто же знает, что могло случиться с теми неизвестными товарищами, кому он так настойчиво пытается дозвониться? Глубокой ночью и Юрию удалось забыться недолгим тревожным сном – но почти тут же был разбужен страшным воплем какого-то подростка, которого везли по коридору: «Мама!» Каталка двигалась мимо, и Юрий с необычайной ясностью увидел забинтованные культи. Понятно. Если стреляют по ногам пулями со смещенным центром – так и бывает… Но вместе с тем мысль Юрия заработала совершенно в другом направлении. Именно! Мама! Она ведь явно имеет более высокую степень доверия, а значит – может знать не только те же контакты, что и он. А что, если… ну да, конечно же! Едва дождавшись с утра «тётю Дусю», Юрий попросил отправить телеграмму, пообещав за это тот самый злосчастный крест. Старуха явно понимала, что имеет дело с дорогой и старинной вещью, потому начала торговаться, что телеграмма-де и денег стоит, и хлопот с ней больше. Но в конце концов согласилась: «Тогда крест, как и те часы вчерашние – это мне навОвсе» - «Хорошо, только сначала квитанцию мне принесёте». Вообще-то для переписки с товарищами у матери был оформленный на подставное лицо почтовый ящик на почте, но часто ли она туда заглядывает? - а ведь неизвестно, как дальше могло всё повернуться. Поэтому рискнул всё-таки указать домашний адрес. И, обдумывая каждое слово, написал: «Мама не беспокойся ранен ноги лежу склифосовском твой чебурашка сержант петро нестеренко люблю целую» И конечно, мама всё поняла. Притом и контакты у нее были как с ратхантерами, так и с одним из руководителей московской организации «Белая стрела» – кстати, тоже «афганцем», а ныне вузовским преподавателем с боевой кличкой «Кузьма». Тот спешно переговорил с самыми надёжными товарищами – с кем еще вчера выводил людей из осажденного Дома Советов. Вернее, тех, которые согласились выйти. Слишком многие еще верили, что «не будет же родное правительство уничтожать мирный народ»… Ох, стольким же из них дорого обошлась эта иллюзия! – пусть не «своим» и даже не сочувствующим, но ведь людям же! Но сейчас помощь тем более требовалась своему бойцу, хотя и никому из товарищей не известному лично. – Товарищ Фосген, надеемся на вас. Да и вид у вас самый профессорский. – Ясно. На такой случай кое-что у меня всегда в готовности. Халаты и маски тем более не проблема. …Но гляньте-ка, друзья-читатели, ведь хотя и не его, но кого-то очень похожего мы уже с вами знаем? – ну да, конечно же, мир тесен, а для деяний ратхантеров и Москва город маленький. Словом, это и был отец Стружки, знаток всяких невероятных зелий и снадобий всех времён и народов! Тем временем Кузьма обернулся к двоим остальным. - Так. Боярин, нужна машина, лучше «буханка». - Решаемо! – коротко ответил высоченный блондинистый парень (о-о, сам как раз тогда «попёрший в гору» художник Глазунов просто обалдел бы от такой великолепной исконно-славянской натуры!) в форме военизированной охраны одного крупного военного завода – такого, который даже и «перестройка» окончательно уничтожить не смогла – по крайней мере, еще не тогда. А «Боярином» прозвали, поскольку выдалось ему носить редкую и красивую фамилию одного из ближних советников Ивана Грозного. Приходился ли он тому потомком – дело тёмное, однако в «Белой стреле» имел репутацию человека поразительно пронырливого и свЕдущего. Вот и сейчас счел нужным прокомментировать. - Мы с нашими ребятами так поняли, что трупы скончавшихся в больницах от пулевых ранений и иных боевых травм вывозятся то в крематории, то в безымянные могилы на городские кладбища, а может и еще куда. А тем более – тех, кто с улиц… ну и ОТТУДА. И притом всё это в спешке и не только безо всякого учёта, но я сказал бы даже наоборот… - И откуда такие сведения? – переспросил маленький, вертлявый, с копной когда-то чёрных, а теперь уже полуседых кудрей человек, сразу оставлявший впечатление поразительно дотошного, если не сказать – вредного и въедливого (но такой типаж если уж куда и просился бы, так разве что на фрицевские плакаты по «расовой гигиене»!). - Да ясно откуда, товарищ Перец. Рация служебная у нас соответствующую волну берёт, поневоле знаем всю гадость, что в городе творится, - пожал плечами Боярин. - Но тогда мы просто не имеем права вывозить одного Люка, - мгновенно раскипятился Перец. – Ведь сколько народу при таком раскладе будут объявлены «пропавшими без вести». Как говорится, словно в пропасть с обрыва, и ни дна, ни покрышки. А доставить хотя бы кого-то в «гражданский» морг – это всё-таки шанс на опознание близкими. Так как же мы можем не попытаться? - Значит, пригоню фургон. Такой, под вид мебельного. –флегматично согласился Боярин, - Вот только, чур, в случае чего отмывать его буду не я! Перец взглянул не него – неожиданно как-то особенно серьёзно и печально – и молча кивнул. Впрочем, они всегда понимали друг друга с полуслова. Вскоре Фосген, в белом халате и медицинской маске, уже входил в то отделение, Склифа, где числился пациент Петро Нестеренко. Тихо сказал ему: «Привет Чебурашке от мамы-Совы», быстро ввёл раненому что-то шприцем в вену, и уже через несколько минут двое «санитаров» вывезли Юрия на каталке в морг. По пути попалась снова та самая Дуся, пробормотав: «Ну вот, и этот отмучился!» - а на самом деле обрадовавшись, что и орден возвращать теперь не придётся. Да что ж, по теперешним временам эта совдеповская побрякушка тоже хороших денег стоила бы. Барыги же на каждом углу. Так, глядишь, и пару недель прожить можно… Тем временем Фосген, незаметно оставив на вешалке в одном из больничных помещений свой белый халат, не спеша спустился к машине и с отсутствующим видом принялся следить за погрузкой. Конечно, надо было на всякий случай скорей убираться отсюда. Но решение твёрдо принято было заранее. А сколько еще – тех, кого свозили с улиц или со стадиона «Красная Пресня» - уже не получили права даже и на это! И лишь когда, одним из последних, в фургон вынесли изуродованный пулями труп пожилой женщины, Фосген вздрогнул. Он, конечно, тотчас же узнал руку своей матери, с таким приметным шрамом (след старой производственной травмы – иногда так, от усталости, металла буквально разлетаются на осколки фрезы, резцы, штампы. Но кто в первые послевоенные годы об этом думал? О своей-то усталости люди не думали, и похоже, крепче любого железа были они тогда). Притом, единственный из троих, он знал и «Фазу» - но здесь его не оказалось. Да и последующие активные поиски тоже ничего не дали, судьба его так и осталась неизвестной. …Дальше Боярину и Перцу пришлось выдержать маленький скандальчик со служителем ближайшего «гражданского» морга. - Ну куда, куда? Всё так и носятся тудЕма-сюдЕма, грузят и грузят! Сказано ведь уже, на кладбище кидайте, или в крематорию, туда им и дорога, неча тут совков остатних раскладывать. И чем больше сейчас перебьют, тем больше у нас будет свободы и прочей независимости. Хотя им, конечно весь мир вражеский сейчас помогает. Черномазого даже какого-то приволокли. Что ж одного-то только укандОдили, вон их тут сколько вокруг шатается, СПИД только разносят. Да давно надо нам, русским людям всю эту сволоту собрать, и всех их уклопАшить, чтоб землю нашу не поганили и баб наших не сманивали! – и служитель смачно пнул несчастный чернокожий труп так, что тот свалился в проход, с целой кучи сваленных в «холодильнике». Но Боярин, сделав простецкую морду, только всё повторял: «Нам чё, в Склифе велели сюда – значит, сюда»… но ему что, он в армии служил на азиатской границе, всякого уж насмотрелся. А вот товарищ Перец, скромный профессор математики, как и вся эта братия, немного не от мира сего, ко всем событиям сегодняшнего дня был явно не готов… Но именно он неожиданно увидел на редкость простое и логичное дальнейшее решение. И ну наскакивать на служителя – всё равно как маленький взъерошенный галчонок на здоровенного петуха-леггорна. - А чего это трупы у вас так свалены? Не подготовлены, не зарегистрированы, о вскрытии уж и не говорю! - Не возникай тут! – огрызнулся служитель, - Они ж тут временно, скоро вывезут и запрячут. Да и вообще еще глянуть надо, ты-то сам какой нации? Пора и с такими в Россиюшке порядок навести, а то ишь, нашли себе жирную кормушку на работах антилегентных. - Ты что, совсем дурак? – вдруг неожиданно тихо и устало проговорил Перец. – Ты что, не понял? Это ж иностранный гражданин, русопятая твоя морда! Из-за него скандал международный произойти может запросто! Вон у него на шее даже карточка студенческая с фоткой болтается! - Ничего не знаю, менты приволокли и пригрозили молчать. - Так вот, они тебя и подставили! Свалили на тебя зверски убитого ими иностранного гражданина, а ты только сопишь в две дырки! Предлагаю так. Ты не будешь добиваться, чтоб остальных вывозили в ближайшие дни. Пусть люди ходят и опознаЮт своих. А тем временем мы этого именитого иностранца, что называется, по инстанциям проведём. …Вскоре наведаться в тот морг смог для опознания своей матери и Фосген. И еще многие, кому повезло так найти своих близких и отдать им последний долг. Но для нашего повествования это уже не важно. Хотя и еще один труп в нашей истории всё-таки оказался: через пару дней в реке Яузе, с проломленным черепом, всплыла тётя Дуся. Видать, не на того барыгу нарвалась в попытке продать свою «добычу»…
_________________ Пока нас окружает ложь, в этом мире возможно всё. Значит, и для нас нет ничего невозможного
Последний раз редактировалось Миклован 30 авг 2022, 02:20, всего редактировалось 1 раз.
|