На героических примерах таковых воспитался второй из детей, Мишка, мастер на лесозаводе, непримиримый рабочий лидер… Перед сАмой забастовкой попал в пилораму – говорят, несчастный случай… Но рабочие же всё понимали. И потому бастовать не рискнули... [здесь реальная история временно прерывается] - Это просто чудо, что МЫ тогда успели, - снова вслух подумал Вульпиус, - Хорошо, что там, где надо, были свои люди. Тело его, конечно, тоже ныне тлеет в могиле, и второе фото на стене у родителей украшено уже бесплатной лентой с 9 мая. Но личность спасти удалось. Ну правда, Протей, чтО бы мы без тебя делали? Если бы ты еще временами не забывался… Но уж лучше так, чем вообще никак [здесь реальная история вновь продолжается]. Про третьего в той семье, Сережку, всякие слухи ходили. По этому поводу местная сумасшедшая даже (правда гораздо позже) накропала донос, что он связан аж с самОй «Белой стрелой». Но доказать не удалось ничего, и местные ментухаи с наслаждением ее отдемократили (резиновыми дубинками, «демократизаторами», то есть, отмолотили), что называется, «в аппетит». Да она еще и «ребилитючка», у её, сцуко, льготы, наверняка немеренные. Так вот, чтоб впредь этой жирующей льготнице неповадно было вякать на стражей закона - повесили на нее одну свеженькую магазинную кражу, да вприплюс, нападение на местною знаменитость из «Казачьего союза». Ну, это у которого при входе в магазин нос был сломан мощнейшим ударом, как молотком, да еще, пока он между дверей там валялся, кто-то у него шашечку спёр с нагаечкой, и в довершение кошмара сметану на шаровары ему вылил - да еще какую качественную, и кто это так зажрался, такие бабосы выкинул?… Но хоть настоящую виновницу такого ужасного большевичества перестали искать. А найти-то было проще простого, если думать головой… Но это если бы кто бы из ментов думал головой… Вот и в том, давнем уже к тому времени, случае с Вовиком, они даже скорую вызвать не подумали – так увлеченно винтили, и азартно «демократизировали» сдавшихся перепуганных и уже не могущих сопротивляться хулиганов (наручников тогда еще тогда не завезли, но пластиковые «хомуты» - тоже вещь). Впрочем... - Петро, ты видел? Вроде один слинял? - Не беда, у остальных выбьем! Кто-то из задержанных – вроде, Хрюн - аки самоотверженный заяц, тут же гордо задвинул про «воровскую честь», но даже это не повысило его самооценку, ибо непонятно откуда грохнул выстрел. Думая, что вконец оборзевшие менты стреляют в них, задержанные мгновенно попАдали носом в снег. Но и бравые защитники нового правопорядка, тоже, почти синхронно, уткнулись мордАсами в снег – ведь неизвестно, сколько еще подельников может оказаться у этих малолетних гавкунишек? Пацанва на добычу ходит, взрослые ждут рядом. обычное дело… - Отомрите! Я вам вашу добычу привела, и великодушно дарю! – раздался над ними поразительно спокойный девчоночий голос. Ксюха картинно отдувала дымок от дула двуствольного обреза. Рядом с ней, на подозрительно желтеющем в известном месте снегу, валялся последний из хулиганов, сбежавший было Лопарь. В отличие от остальных, он всё-таки сумел вскочить на высоченную снежную боковину, туда, где начиналась протоптанная тропинка. Однако тоже далеко не убежал: в живот ему уперлось дуло обреза. - Не булькай, драпандец! Стреляю без предупреждения и без промаха! (конечно, какой там промах с десятка сантиметров, но уж очень хотелось пофорсить фразой из горячо любимого фильма). - О-о, Дешевуха нарисовалась, с мешалкой такой же старомодной, как ее трусы. Дык ее ить разорвёт от собачьей старости. - Значит, погибнем вместе, - пожала плечами Ксюха, и что-то, даже не в ее устало-спокойном голосе, и не в привычном пожатии плеч, а в грустной усмешке (которой она раньше себе никогда не позволяла) вполне убедило Лопаря, что эта стерва пойдёт до конца. Но ей было мало еще и этого – вот и пальнула в воздух. А потом еще и поглумилась над его неприятностью: "Ой, а чего это с тобой? Я же тебя еще за нос не кусала?" Она веселилась как могла. Она наконец могла себе позволить жить в полную силу - ибо понимала, что теперь осталось уже недолго. Того, что она уже совершила, здешнее «обчество» ей не простит, она это знала. У малолетних бандитов были и отцы, и братья, и взрослые дружки, а потому терять ей было нечего. Это ей обещали и надрывные матерно-угрожающие крики пришедшего в себя Чугуна. Скорая по тому времени была еще старая «прибалтийский» РАФ, а там, как известно, два носилочных места. Вот медики, сначала увидев на дороге именно Чугуна, в луже крови, его и подобрали. И уже готовились объяснить присутствующим здесь представителям "нового порядка" свои действия медицинской клятвой (Кто сказал «Гиппократа»? Текст не тот, да и по духу клятва у них была другая). СамИм им, конечно, могло думаться, что они, как легендарный доктор Клумов, так вносят свой вклад в борьбу против захватчиков своей страны. Тем более, пришедшие следом за новой властью, «хозяева нового порядка» позволяли себе всё: хамить врачам, лАпать медсестёр, разбить лицо заслуженной санитарке – сама виновата, чего припёрлась, старая и морщинистая – не могли какую попрезентабельнее прислать? - ведь каждый правильный пацан достоин лучшего… Но кто знает, может быть, эта странная и безнадёжная вера, что «наши еще придут, надо только продержаться достойно» и помогла многим выстоять тогда – по крайней мере, не спиться, не оскотиниться, не покончить с собой. Как, в свое время, такими надеждами держались и простые жители оккупированных территорий – этого не могла отрицать даже записавшая их воспоминания, присудыркивающая любой власти мадам Нелюксовревич (о-о, а как она воспевала когда-то Феликса Эдмундыча!). Так что, пока помощь наконец-то подоспела и к Вовику, Чугун, заботливо обколотый еще имевшимся тогда обезболивающим и обкормленный транквилизатором, заткнулся и только глазами хлопал. Очень вовремя, чтобы Ксюха (только что, под прицелом трех пистолетов отдав заветный обрез ментухаям) осмелилась попросить врачиху: «Подождите минутку, а? Мы простимся». И, после секундного раздумья («Куда же поцеловать-то? – в лоб нельзя, это как покойника. В губы – он может этого не оценить, я же никогда ему не нравилась? Решено, в щёчку, как брата. Мы же и впрямь, собратья по несчастью») - поцеловала Вовика в ту щёку, которая оказалась ближе. И, не сдержавшись, всхлипнула. - Не надо… Запомнись мне такой, как всегда. Веселой и храброй… как… - Вовик на секунду осекся. Ведь он не мог знать, кто нравится ей, и сказочные да фантастические персонажи тут не годились, не та была минута. Но наконец нашелся, - Как наши славные «ночные ведьмы»… Она мысленно одобрила. И тут же смахнула слёзы - как-то так, что почудилось даже, словно козырнула. И выпрямилась – при её тогдашнем росте потолок машины это позволял. И, уже, ища как открывается дверь («Да справа, справа, дурёха, это ж-те не такси – преувеличенно громко и неожиданно зло рявкнул при этом санитар) вдруг обернулась и проговорила, негромко, но очень отчетливо: «А ты живи! Слышишь, живи! Назло им всем! Я тебя не прошу! Я тебе приказываю… ну, как те ночные ведьмы»… - Вот что значат наши русские женщины.. - разнеженно вздохнул водитель. - Она не русская, а пермяцкая! - неожиданно низким, хриплым голосом, как у взрослого мужика, рявкнул Вовочка, которому в этой фразе и в этом вздохе почудилось что-то нехорошее. ЧтО именно - он бы не мог сформулировать. Но определенно, что-то нехорошее. Хотя Ксюха этого уже не оценила. Рывком открыв дверь, она спрыгнула на дорогу, готовая ко всему. Но (как видно пресытившись добычей, - мысленно пошутила она) представители нового порядка уже убрались. В их "собачьей будке" и правда было под завязку - четверых же зацапали. А делить успех с другими они не желали До ближайшей тропинки пришлось еще немного брести по обочине. И, в нарушение правил движения, не по требуемой стороне. Тем более что время было тёмное, во всех смыслах. Но ведь ей уже ничего не было страшно, и словно устыдясь своей недавней слабости, в такт шагам она запела любимое «Пока я ходить умею, пока глядеть я умею, пока я дышать умею, я буду идти вперед»… А потом прыжком взяла немалую высоту сугроба и зашагала уже по тропинке, продолжая напевать: "И пламя берёшь рукою"... Эту песню любил дед, старый чекист. И этот обрез он конфисковал когда-то у местного кулака Муртазы – правда, тот больше только так, угрожал со страху. А и пальнул, наконец, так разве ж такими трясущимися и слабыми, с непривычки к любому труду, лапами точно попасть можно? Руку только и задел тогда - дед даже тогда это и в протокол записывать не стал - царапина же, еще засмеют товарищи… Но дед умер совсем недавно когда на экранах торжествующе бормотал гарант-то наш, тощей заморённой хрюшкой визжала Нехренжакова, и дрессированным тараканом скакал Попосян. Так что Ксения Правдина – такова была ее фамилия, тоже составлявшая повод для гордости (хотя и для смутного сомнения, не придумал ли ее себе тот же дед – бывало тогда такое) – считала себя полноправной наследницей этого оружия. Взятого в бою, принятого от умирающего воина, но соответственно, и предназначенного для боя. А тут ей как раз недавно шепнули, что один из старшеклассников, Эдик, решил «лишить её иллюзий, всяких там чистеньких же надо наказывать жОстко, ибо нефиг! Не совдепия же теперь какая, кончилась лафА лоховская». Сомнений в правдивости слухов не было. Недавно в школе уже было несколько таких случаев, и только два, смертельных, дошло до суда. Остальные боялись – не вышло бы еще хуже. Так что Ксюхе оставалось только вытащить из тайника на чердаке старый обрез, и подготовить его к возможной последней битве. С боеприпасами проблем не было. В здешнем краю же каждый второй – охотник, а уж обращаться с оружием умеют практически все желающие. Ну, и таскала с собой, ведь кто заглянет в портфель отличницы? Важно было его нигде и ни на минуту не оставлять, а то однокласснички… мало ли? По счастью, система уроков кабинетная … … «Не думай, что всё пропели, что грозы все отгремели»… так же напевала она, выходя из зала суда, где давала свидетельские показания (Вовик же, скорчившись в своей первой в жизни, казённой инвалидной коляске, только монотонно повторял: «Я не помню, ничего не помню. Мне было больно, и меня очень много били по голове» - таким вот он был тогда). «Я увидела, как бьют моего одноклассника Лисицына, известная банда моих одноклассников - и перечислила их имена и фамилии - Тут я побежала к телефону-автомату. К счастью, его как раз накануне починили. Денег у меня не было, но «ноль два» набирается без монеты. Вернувшись, я увидела, что Огурцов собирается выколоть потерпевшему Лисицыну вилкой глаза. Я достала из портфеля обрез и выстрелила в воздух. - А откуда у меня обрез? – Ну-у, думать надо, в какой семье только и мог он столько лет бережно храниться?» («Деда, ну что ты? Я же не предаю тебя, я родаков подставлять не могу, а ЭТИ всё поймут не по-нашему, а по-перестроечному. "И это – хорошо!" - как любил ты говорить»)… И зачем она носила обрез с собой, тоже сказала правду. Судья при этом так и подпрыгнула – город маленький, суд один [это позже понавтыкали, на каждый из районов - не справляться стали - С.М.], и здесь так недавно слушалось дело об убийствах девочек из той же школы. Из разных классов, даже параллелей. У одной свёрнута шея, у другой причиной смерти было удушение руками. И ведь действительно, объединяло их то, что они хорошо учились – об этом выкрикивали несчастные матери на суде. Хотя их об этом никто и не спрашивал… Но тогда подсудимый молчал, только раскачивался взад-вперед, да плакал – это надо же, здоровенный мужик, хоть и скособоченный какой-то, всё руку на боку держал. Зато сегодняшние, с отчаянием нашкодивших ребятишек, всё повторяли, и повторяли, и повторяли, что наглого отличника им заказала Мымра Патлатая… ну, то есть, Майя Пантелеевна… Родители потрясённо молчали, боясь, не вышло бы еще хуже. Одна лишь мать Лопаря, мелко тряся головой, повторяла: «Что же ты наделал? Я же ничего не знала… И прОдался, надо же, кому прОдался? Кулачьему отродью? И за что – за тройку жалкую? Первый раз двойки в четверти таскал, что ли? Одно слово, отродье ты неизвестного отца… Меня же тоже как-то… это… после танцев в Саду железнодорожников… это… того… Огласки побоялась, как же.. А того не догадалась, чтоб еще в пеленках тебя придушить. Может, родила бы еще от порядочного человека да кто возьмёт с таким прицепом?» Но ни ее, ни их никто словно не услышал. Ни судья, ни народные заседатели… даже из стенограммы всё это куда-то пропало. "Никто как боженька, вестимо", - утешал тогда истерически ревущую маманю Чугуна местный батюшка… Всего дальнейшего отважная Ксюха уже не узнала. Тем же вечером, после суда, она бесследно исчезла. [и это всё, что в реале я о ней знаю. Но реальная история продолжается - С.М.] Эдик на суде, бахвалясь, похвастался еще восемью эпизодами. Назвал всех своих жертв поимённо и по школьным кличкам, подробно расписав свои «подвиги», и особо подчеркнув, что «Остальные шкуры оказались умнее. И за своё чистенькое поведение винились, и меня за честь благодарили, что их я… это самое… Я, новый свободный человек, пахнущий духом эпохи, а не какой очкарик занюханный. И делали всё, что скажу, – и снова потоком лились омерзительные подробности, которые он смаковал, аж причмокивал (наверно, именно поэтому его мать затем получила прозвище "Мать Гайдарыша". - Такова теперешняя правильная жизнь: если ты по жизни правильный пацан – всё твоё. А если терпила и кефиром давишься – так слушайся, и всё будет катапуси. А значит, они еще не безнадёжны для нашего свободного общества. Безнадёжных я отфильтровал» [Цитата верна. В газетах тогда писали]… Кстати. всё подтвердилось. А следователя по прежнему этому делу вскоре нашли застрелившимся левой рукой двумя пулями в висок, и перед смертью вылакавшим без закуски «пол-кило» дорогущего коньяку (только почему-то с лошадиной дозой клоделина, да и то - сначала пил из рюмки, а остальное из горлА, половину пролив на себя) Но кто об этом хотел тогда думать? Разумеется совесть угрызла мерзавца-анлроповца, как же иначе? Да и то, каждый бы тогда, перед смертью, выжрал и сожрал всё, что можно – чего ж добру-то пропадать, а сытым-пьяным и помирать веселее! Такое было тогда время. А вскоре вышел на свободу тот, кто был арестован и на основании полученных этим следаком признательных показаний, уже сидел за изнасилование и убийство тех двух школьниц. Вот только ненадолго - боженька наказал, не иначе, за гнев и уныние? Вскоре, в больничной палате, когда совсем отказали почки, а аппарат диализа не мог работать из-за веерных «чубайсовских» отключений электроэнергии, прозвучали его последние слова: «Может, и к лучшему. Хоть усну без кошмаров… я так устал от них… от всего устал… спокойной всем вечной ночи»… И такое в гробу у него было счастливое и благостное лицо, что любо-дорого посмотреть. Небось, сразу в царствие небесное угодил, главный ад на земле переживши... [но и это еще не конец]
_________________ Пока нас окружает ложь, в этом мире возможно всё. Значит, и для нас нет ничего невозможного
Последний раз редактировалось Миклован 18 авг 2023, 22:51, всего редактировалось 13 раз(а).
|