Форум атеистов Рунета

К середине XIX в. общее количество помещичьих крестьян в Европейской России, по данным X ревизии, равнялось 10 694 445 ревизским душам, или 21 976 232 душам обоего пола. Численность крепостных крестьян по отдельным губерниям была далеко не одинакова. Наибольшее количество их сосредоточивалось в 12 центральных нечерноземных губерниях ….Помещичьи крестьяне подразделялись на две группы: собственно крестьян, занимавшихся сельским хозяйством на помещичьей земле, и дворовых, лишенных всяких средств производства и удовлетворявших личные нужды рабовладельцев.
Выкуп полевого надела мог производиться… В основу выкупа была положена сумма стоимости всех повинностей, капитализированная из 6%. На основе этих расчетов цены за землю устанавливались неимоверно высокими — от 60 руб. 50 коп. до 202 руб. за десятину! К тому же правительство не оказывало при выкупе никакого содействия, т. е. крестьянам не давалось никаких ссуд, и выкупная сумма должна была быть внесена сразу.
21 февраля 1876 г. «Положение 14 мая 1870 г.» было распространено на крестьян, живших на землях феодалов на добровольных началах. По этому «Положению» за крестьянами закреплялась вся земля, находившаяся в их пользовании. За пользование землей крестьяне обязаны были нести натуральную повинность …Наконец, 15 марта 1883 г. был издан закон «Об устройстве поселян, водворенных в Закавказском крае на землях лиц, не имеющих права владеть населенными имениями». По этому закону у крестьян оставалась вся усадьба, а также полевой надел… В Армении и Азербайджане положение селян было не менее тяжелым, чем в Грузии, так как оросительная система оставалась целиком в руках землевладельцев, а это создавало неограниченные возможности для самого разнузданного грабежа крестьян.

Особенно тяжелым было положение монастырских крестьян, принадлежавших Эчмиадзинскому монастырю в Армении, на которых «Положение» об отмене крепостного права фактически не было распространено! В одном из документов, озаглавленном «О ликвидации временнообязанных отношений в Закавказье», составленном в 1909 г. в канцелярии наместника Кавказа, прямо указывалось, что «до сих пор на землях Эчмиадзинского монастыря проживают поселяне, отношения которых к собственнику земли не урегулированы никаким законом и потому на самом деле представляют собой форму зависимости от монастыря, весьма близкую к упраздненному всюду в империи крепостному праву».

Временнообязанные отношения в Азербайджане и Армении были ликвидированы только в 1913 г. Крестьянская реформа в Армении и Азербайджане носила не менее кабальный характер, чем в Грузии…. В целом в Закавказье значительная часть земель осталась в руках помещиков...Для обсуждения и подготовки отмены крепостного права у горских народов Кавказа в 1866 г. был создан Особый комитет под председательством первоначально ген. Карцева, а затем кн. Святополк-Мирского. В течение 1867 и 1868 гг. этим комитетом и были разработаны «Положения» о ликвидации зависимых сословий среди горских народов. Эти народы находились на низком уровне социально-экономического развития. Недоразвитые феодальные отношения переплетались с многочисленными первобытнородовыми пережитками. Наряду с крепостными у"феодалов отдельных народностей Кавказа существовали и домашние рабы, также ликвидированные этими законодательными актами, причем стоимость выкупа взрослой мужской души была установлена от 100 до 180 руб., женской — 100 руб. и подростка — от 50 до 100 руб… По реформе различные категории феодалов (князья, беки, уздени-дворяне и т. п.) наделялись на правах частной собственности особыми земельными участками размером от 250 до 300 десятин, при этом в случае знатности или «особых» заслуг эти участки значительно увеличивались. Так у отдельных кабардинских феодалов они составляли от 1500 до 1800 десятин…Правительство выдало горским феодалам компенсацию за освобождение крестьян…
В Дагестане зависимые отношения крестьян к помещикам-бекам были ликвидированы в 94 аулах только на основе закона 7 июля 1913 г.Помещики получили от правительства единовременно стоимость выкупленной земли в размере 302 308 руб., которые крестьяне должны были погашать в течение 20 лет, т. е. до 1934 г!.... Условия отмены крепостного права в Закавказье и на Кавказе по сравнению с «Положениями 19 февраля 1861 г.» содержали в себе значительно больше феодальных пережитков, что объяснялось отсталостью их в экономическом развитии по сравнению с центральными районами России. Обязательный выкуп был введен лишь в 1912—1913 гг. Однако к 1917 г. этот закон по шести закавказским губерниям полностью реализован не был, и 55% крестьян, сохранивших к 1912 г. временнообязанные отношения, еще не оформили выкупных актов….
Крепостное крестьянское население Бессарабии освобождалось без земли и приравнивалось к царанам….
П.А.Зайончковский "Отмена крепостничества"

_________________
"спаситель наш - философия...водительница душ" (Цицерон "Тускуланские беседы" кн.5, II, 5.

Можно процитировать слова авторитетных представителей духовенства XVIII-XIX века, для того чтобы показать истинное отношение новообрядческой (никонианской) православной церкви (РПЦ) к крепостному праву, к рабству/холопству и работорговле.

Епископ Тихон Задонский (канонизирован в лике святителей): «Что господа приказывают, то крестьяне должны делать, и какие оброки налагают, — давать, и какую работу повелевают, — исполнять. И все это им должно творить безропотно, творить ради Господа, ибо Господь так повелел. Работайте же, о возлюбленные и смиренные овечки, не ради людей, а ради Господа. Будете ради Господа работать, когда все по заповеди Его будете творить, и угождать будете не людям, а Господу. Тогда подлинно будете Божиими рабами и свободными во Христе, хотя и называетесь рабами человеческими.» (Отрывок из книги Тихона Задонского "Наставление христианское").

Епископ Кавказский и Черноморский Игнатий Брянчанинов (потомок боярина Михаила Бренка из XIV века) также открыто защищал рабство, причем он даже не стеснялся называть вещи своими именами, говоря рабство, а не крепостное право. В последствии этого человека тоже признали святым (святителем).Вот , что этот «святой» глаголил: "Рабство , как крепостная зависимость крестьян от помещиков , вполне законно и, как богоучрежденное, должно быть всегда, хотя в различных формах ….Слово Божие и Церковь – как Вселенская, так и Российская – в лице святых отцов, никогда и ничего не говорили об уничтожении гражданского рабства… Не твое дело, что господин твой бесчеловечен, ему за это судит Бог. Ты неси свой крест, данный тебе Богом ради твоего спасения. Неси безропотно, благодаря и славословя Бога с креста твоего".

Сразу после крещения Руси каганом Владимиром 1 церковь становится очень крупным землевладельцем. С XI века появляются так называемые церковные и монастырские крестьяне. Это было феодально зависимое сельское население, в чью обязанность входила обработка церковных земель. В то время хоть и употреблялся термин крепостное право, но крестьяне были относительно свободными людьми, имевшими возможность менять работодателя. Но во второй половине XV века (после свержения монголо- татарского ига) церковное общество разделилось на так называемых стяжателей и нестяжателей. Нестяжатели выступали за аскетический образ жизни клириков. Они предлагали по возможности отказаться от монастырского землевладения и всякого использования наемного труда. По их мнению церковь и монастыри должны были кормиться собственным трудом. Стяжатели или иосифляне (последователи «святого» игумена Иосифа Волоцкого) напротив категорически отстаивали право церкви владеть землей и использовать труд крестьян и обельных холопов (полных рабов).

В итоге жестокой борьбы победили фанатики - иосифляне. Именно это и определило дальнейший вектор развития православной церкви и стало одной из причин закабаления народа. В 1581 году маньяк- параноик, садист и убийца – царь Иван IV (из рода монгольских прихвостней Калитичей- московских рюриковичей) отменил переход крестьян от одного помещика к другому в Юрьев день. Последний из рода Калитичей- рюриковичей – царь- идиот Фёдор I Иванович Слабоумный- подтвердил указ своего папаши. Узурпатор Борис 1 Годунов – тоже подтвердил этот указ. 9 марта 1607 года царь Василий Шуйский (потомок великих князей нижегородско- суздальских - рюриковичей) вместе с патриархом Гермогеном (впоследствии канонизированным) и Священным Собором, состоящим из высших иерархов православной церкви принимают «Соборное уложение о запрещении перехода крестьян». Таким образом крепостное право было официально одобрено русской православной церковью в начале XVII века.

С приходом к власти Романовых церковь становится все больше коммерческой и политизированной организацией. Формально первым на московском престоле Романовым был Михаил 1 Федорович, но по факту правил его отец - патриарх Филарет (которого, между прочим возвёл в патриархи Тушинский Вор – «царь Лжедмитрий 2-й» - крещёный еврей Богданко Шкловский!). Окончательное закабаление крестьян произошло в 1649 году. Когда при царе Алексее 1 Михайловиче Свирепом (официально – «Тишайшем») было принято новое соборное уложение. Именно в 1649 году крестьян фактически уравняли с рабами. Во-первых, объявлялся неограниченный срок сыска беглых крестьян. Господин имел теперь право вернуть самого беглеца или даже его потомков со всем нажитым в бегах добром ! Во-вторых, даже свободный от долгов крестьянин терял право поменять место жительства — он становился «крепок», то есть прикреплён навечно к тому поместью, где его застала перепись 1620-х годов. В принятии этих решений активно принимало участие высшее духовенство. Далее в конце 1650-х гг. произошла церковная реформа. После которой всех несогласных с мнением новой никонианской церкви стали устранять физически.

В 1721 году Петр I «Антихрист» отменил патриаршество. С этого момента высокие священные саны могли получить только те, кто был наиболее выгоден власти. Церковь стала частью государственного аппарата и отражала, прежде всего, волю императора и светской власти. «Духовный регламент» царя Петра превратил гигантскую рабовладельческую РПЦ в крупный государственный департамент во главе с обер- прокурором «святейшего синода»! Это привело к тяжёлым последствиям для простых людей. Расцвет беззакония и произвола по отношению к крепостным произошел именно в XVIII веке. И хотя официально крестьян запрещено было продавать и убивать, все это имело место быть. Государство и церковь смотрели на эти вещи сквозь пальцы.
В это время положение церковных крестьян стало особенно тяжелым. С них требовали и исполнения барщинных работ, и поставки продуктов сельского хозяйства, промыслов, и денежных поборов. Так, в челобитной крестьян Савво-Сторожевского монастыря названо до 30 денежных и натуральных поборов. («История России XVIII -XIX веков» Цимбаев Н.И.) В 50- х годах XVIII века прошли вооруженные восстания церковных крестьян. Самым крупным из них было восстание в Исетской провинции 1762 года. Восстание длилось целых два года. Основным требованием людей был переход в категорию государственных крестьян. Дело чуть не закончилось гражданской войной. К церковным крестьянам начали присоединяться помещичьи крестьяне. Правительству пришлось направить войска для подавления повстанцев. Восстание церковных крестьян в 1762 -1764 году стало одной из основных причин секуляризации церковных земель в 1764 году. Церковь душегубов и рабовладельцев перегнула палку и в итоге лишилась земли, крестьян и значительной части имущества.

Во время подготовки отмены крепостного права (середина XIX века) новообрядческая (никонианская) православная церковь четко и однозначно обозначила свою позицию по отношению к рабству и социальному неравенству людей. Настоящий спектакль устроил Митрополит Филарет, заявив, что во сне ему явился Сергий Радонежский и предупредил о том, что крестьянскую реформу проводить нельзя. Филарет даже стал проводить молебны против реформы. По иронии судьбы император- немец Александр II фон Шлезвиг- Голштейн- Готторп- Ольденбург (Лжероманов) приказал именно митрополиту Филарету подготовить манифест об отмене крепостного права. Деваться было некуда, так как православная церковь подчинялась императору. Между прочим, в 1994 году РПЦ причислила Филарета, поборника рабства, к лику святых ! (При патриархе- немце Алексее 2-м фон Ридигер).
В 1861 году крепостное право было отменено только в Европейской России (но на кавказсских землях отмена шла с 1870-х гг. до 1913 года!) , но вообще рабство могло бы просуществовать гораздо больше, если бы это зависело именно от решения православной церкви. (Источники: "Христианство на пределе истории" Андрей Кураев; «История России XVIII -XIX веков» Цимбаев Н.И. и др.)
инфа отсюда : подробно

_________________
"спаситель наш - философия...водительница душ" (Цицерон "Тускуланские беседы" кн.5, II, 5.

Кстати, священное писание всех христиан - библия - благословляет РАБСТВО:

"Господь весьма благословил господина моего, и он сделался великим: Он дал ему … рабов и рабынь." — Бытие 24:35 (Ветхий Завет)

"Рабы, во всем повинуйтесь господам вашим по плоти, не в глазах только служа [им], как человекоугодники, но в простоте сердца, боясь Бога." — Колоссянам 3:22(Новый Завет)

_________________
"спаситель наш - философия...водительница душ" (Цицерон "Тускуланские беседы" кн.5, II, 5.

Реорганизованная Петром 1 церковь поставила на службу дворянскому самодержавию и все свое богослужение, а также свои молитвословия и песнопения. Если мы обратим внимание на то обстоятельство, что церковное богослужение своей театральностью и внешней обстановкой чрезвычайно сильно действует на отсталую и консервативною психологию, то станет ясным, какую могущественную силу имело оно в pукаx церкви в качестве проводника в сознание верующих благоговения перед самодержавным режимом помещиков и капиталистов. И мы видим поистине лихорадочную деятельность церковников в этом направлении. Пересматривались молитвы о победе над супостатами с целью более яркого выражения в них величия самодержцев, изменялись формы возношения при богослужении императорской фамилии с добавлением всяческих титулов в честь лиц царской фамилии, устанавливались новые праздники и составлялись для них целые службы и т. д. Изложенные факты ярко иллюстрируют собой смысл церковной реформы Петра и вполне убеждают нас в том, что эта реформа имела своей главнейшей целью приспособить церковь к требованиям господствующего дворянского класса.Религия ценилась экплуататорскими классами не сама по себе, a как нечто весьма полезное для государства помещиков и капиталистов, как великолепное психологическое средство удерживающее народные массы от всяких бунтов и измен господствующему порядку.

Соответственно такой классовой poли религии был перестроен на новых началах и весь церковный аппарат. Из могущественной феодальной, собственнической организации, своими руками создавшей и возвеличившей идею самодержавия, церковь должна была превратиться в централизованно-бюрократическом гocударстве помещиков в простое правительственное учреждение и стать послушным орудием в угнетателей, как простой рычаг их власти. В силу этого как высшее, так и низшее духовенство, являясь живыми силами церкви, и, наконец, сама Духовная коллегия, преобразованная в синод, разумеется, должны были сделаться солидарными со всем дворянским правительством, со всем его направлением, со всеми целями и интересами господствующих классов. Оппозиционные настроения по отношению к “новшествам” и всей политике царизма должны были, естественно, затихнуть. Напротив, в усердном и раболепном служении интересам помещиков церковь находила и силу свою, и веру в то, что новые хозяева ее не оставят.

Действительно, путем эволюции, через секуляризацию церковно-монастырских доходов, a позднее и секуляризацию всех вотчин, дворянская самодержавная монархия прочно определила социальное положение “духовной команды” в своем государстве. Духовенство вновь стало особым, привилегированным сословием, получило возможность иметь все права дворянства, приобретать и владеть движимыми и недвижимыми имуществами и крепостными душами (рабами). Достаточно сказать, что в начале XX века земельная собственность русской (всероссийской) господствовавшей церкви вновь достигла весьма внушительных размеров. В 1905 году, по официальным данным она составляла 2 611 635 десятин земли, из них церквам принадлежало 1 871 858 десятин, а монастырям - 739777 десятин. Самодержавное правительство вплоть до революции 1917 года неустанно заботилось и о дальнейшем увеличении церковно-монастырского землевладения. С развитием капитализма особенную ценность среди богатств церкви составляла также огромная движимая собственность, т. е. капиталы, и городская недвижимость.

Поучения и назидания, раздававшиеся с церковных амвонов внушали верующим о “богоустановленности" и того государственного режима, который вызывал проклятия на устах угнетенных. Религиозные обряды, “святые таинства”, “' слово божие”, молитва и сама православная вера выставлялись в оплот и освящение тех жизненный порядков, которые несли неисчислимые страдания миллионам трудящихся.

Но под лозунгами защиты вековечных устоев “православия и самодержавия” скрывались истинные мотивы борьбы церкви и истинное ее лицо — лицо крупного помещика и капиталиста, стремящегося сохранить свои земные богатства, свои права и привилегии.

ОТСЮДА:
.

ОТСЮДА:
В 1881 г. Василий Суриков закончил картину — одну из самых узнаваемых в русской живописи. Это — «Утро стрелецкой казни», что теперь хранится в Третьяковской галерее. Монументальное полотно шириной в почти 4 метра изображает расправу над мятежными стрельцами в октябре 1698 года. Сюжет картины довольно прост. Критики отмечали, что Суриков сумел отразить «сверхъестественный ужас» произошедшего. На Красной площади сгрудились приговорённые к смерти, а вокруг них стонут и плачут родственники. На всё это смотрят горожане, а справа — солдаты и царь Пётр I. Сзади — виселицы. Подле царя стоят иноземцы, и один из них — тот, кто рассказал Сурикову подробности «стрелецких казней». Это — Иоганн Георг Корб, малоизвестный секретарь австрийского посольства, что оставил путевые заметки о России и дневник о своём пребывании в Москве в 1698 и 1699 гг. На полотне Корб — неприметный мужчина в чёрном камзоле и с бородой. Он скрылся за плечами русского бородатого попа в красном облачении и другого иностранца, своего начальника и посла императора Леопольда I по имени Игнатий Христофор де Гвариент и Ралль (чёрный кафтан, под ним парчовый камзол, на голове шляпа, на ногах — обувь с золотыми пряжками). Посол и его свита прибыли в Россию весной 1698 г. с одной целью — обсудить союз Священной Римской империи, Польши, Венеции, Дании и России против Турции. В то время переговоры длились долго, так что в Москве австрийцы задержались более чем на год и многое увидели. А записывал всё увиденное Корб.

Львиную долю записок Корба, изданных впервые в Вене 1701 г., занимает описание мятежа стрелецкого войска, его подавления и следствия. Напомним вкратце фабулу этого события. В июне 1698 г. восстали 4 стрелецких полка — около 2,2 тысяч человек. Устранив от командования почти всех офицеров (особенно иноземцев), они двинулись на Москву. Что именно они там собирались делать, вопрос до сих пор спорный, так как до города стрельцы не дошли примерно 40 км. У Новоиерусалимского монастыря бунтовщиков встретили правительственные войска генерала П. Гордона и воеводы А. Шеина. 18 июня произошло сражение. Численность и мощь артиллерии правительственных сил решили исход дела. Стрельцы потерпели поражение.
Причин для восстания у стрелецких полков хватало — низкое жалование и его задержки, ограничение былых привилегий Петром I, тяготы военных походов последних лет, засилье злых иноземных офицеров… Сами мятежники заявляли затем, будто шли на Кремль, чтобы настоятельно изложить свои справедливые требования по поводу службы, но следствие показало, что бунт направляли преданные царевне Софье люди. Мол, Софья, заточённая Петром в Новодевичьем монастыре, желала вернуть себе власть и воспользовалась недовольством стрельцов. Таким образом, войсковой бунт оказался попыткой государственного переворота. Тем более это выглядело правдоподобным, так как в стрелецких полках ходили слухи (неслучайные ли?) о смерти Петра I за границей (царь был в «Великом посольстве») и кознях бояр. В общем, так до сих пор и непонятно, что именно случилось летом 1698 г., и это несмотря на признательные показания заговорщиков. Дело в том, что методы, которыми велось следствие, позволяли получить любые признания, хоть в заговоре инопланетян. И вот как это было.

Пётр очень разозлился, когда срочно вернулся в Россию и узнал, что многих зачинщиков бунта (а именно более полусотни) воевода Шеин уже успел казнить, так и не выпытав все необходимые сведения. Начался «великий розыск», и теперь царь лично взялся за дело — сам участвовал в следствии, а затем и казнях. Происходившее в октябре 1698 г. Корб описывал так: «Мятежников за упорное молчание подвергают пыткам неслыханной жестокости. Высеченных жесточайшим образом кнутами их жарят на огне; опаленных секут снова, и после вторичного бичевания опять пускают в ход огонь. (…) Царь питает в душе такое недоверие к своим боярам, что, убежденный в том, что они ничего не делают справедливо, боится доверить им даже малую часть настоящего розыска». Личное участие царя в допросах и жестокость следствия Корб не считал проявлением тирании, «так как иногда и для строгости существует справедливое основание, в особенности, если болезнь или неизлечимое гниение до такой степени усилились в членах государственного организма, что для общего оздоровления его не остается ничего другого кроме железа и огня, которыми больные члены отделяются от тела».

В конце концов жесточайшие пытки дали результат — стрельцы начали признаваться в измене и своих планах: «Захватив верховную власть, они разбросали бы во всеобщее сведение листы, в которых уверили бы народ, что его Царское Величество, поехавший по коварному умыслу Немцев за границу, окончил жизнь за морем». Ну, а затем возвели бы на престол Софью. После пыток (пытали и жён стрельцов, и служанок царевны Софьи, которая, кстати, вины своей не признавала) начались расправы над теми, кто выжил в застенках. В течение октября произошло несколько массовых казней. Виновных вешали и колесовали, им отрубали головы и ломали конечности. 10 октября у городских ворот повесили двести тридцать человек. 13 октября пятьсот стрельцов царь помиловал из-за их юного возраста и неокрепшего рассудка — их не казнили, но покарали сурово: после отрезания ушей и вырывания ноздрей сослали в отдалённые уголки Московского царства. 21 октября более двухсот стрельцов повесили на брёвнах, выставленных в бойницы столичных стен. 27 октября триста тридцать человек лишились головы. «Царь, сидя в кресте, смотрел на всю трагедию», — пишет Корб. В тот день православный государь Пётр I сам отрубил головы пятерым стрельцам и заставил исполнять роль палачей своих приближённых. Рубил головы и «Алексашка» — Меншиков. Преследования мятежных стрельцов продолжались до 1707 г., казни подверглось более тысячи человек. Оставшихся воинов стрелецкого войска царь изгнал с их семьями из Москвы, а затем постепенно расформировал их полки.

В следующем году австрийское посольство вернулось в Вену, и Корб опубликовал свои заметки. Они вызвали в Москве негодование, и дело было не только в рассказе о «неслыханных» жестокостях следствия по стрелецкому делу. Сочинение Корба обнаружил почти сразу после издания князь П. А. Голицын, который сказал об авторе, что «таково поганца и ругателя на Московское государство не бывало; с приезду его сюда нас учинили барбарами». Де Гвариент вынужден был оправдываться … К недостаткам царя, описанным в книге Корба, можно отнести лишь его чрезмерно вспыльчивый и даже жестокий нрав, но таким Пётр I и был, потому упрекнуть автора не в чем.

С другой стороны, русским всё-таки было на что обидеться. Секретарь де Гвариента оставил много нелестных замечаний о характере «московитов». Два главных порока православных русских, по мнению Корба, — рабский дух и невежество. Даже в военном деле, писал он, московиты слабы, ибо не знают дисциплины и военного искусства (Петру понадобилось больше десяти лет, чтобы это исправить): «…в силу своей несообразительности и привычки к рабству они и не стремятся к великому и не достигают его». Эти слова напоминают, какое пассивное сопротивление вызвали у народа петровские реформы. «У лишённого образованности народа, — писал Корб, — нет стремления постигнуть добродетели, облагораживающие душу; у немногих только заметно рвение к более утончённым нравам и подражание им». Невежество, считал австриец, привело к тому, что русские «полагают высшую славу мудрости в коварстве», а «умение обманывать считается почти признаком высокого ума». «У них нет никакой стыдливости пред ложью, никакого стыда пред обнаружением обмана; из этой страны до такой степени изгнаны посевы истинной добродетели, что самый порок имеет славу добродетели». Таков суровый вердикт человека, прожившего год в Москве. Трудно заподозрить его в нарочитой предвзятости, ведь, в конце концов, Корб служил посольству, искавшему союза с Россией, да и в других частях дневника он довольно прямо описывает положительные стороны русской жизни. Очевидно, он действительно полагал, что людей благородного духа в Московском царстве очень мало — таких он называл «благоухающими розами» в окружении «пышно распустившегося вонючего лука» и всячески хвалил.

Распутство, бесстыдство, склонность к бесчестью и разврату (как мужчин, так и женщин) Корб объяснял также вековым рабством и ненавистью православных русских ("московитов") к свободе («…подданные держатся в повиновении одним страхом»). Характерно, замечал он, что даже богатые властные вельможи «находятся в рабстве», хотя и «отличаются невыносимым высокомерием по отношению к лицам, низшим себя, и черни, которую в знак презрения они называют вообще чёрным народом (…), и простонародье весьма боится их надменности». Это суждение о русском чиновнике не нуждается в каком-либо оправдании — неспроста огромная доля русской классической литературы проникнута подобным отношением к «государевым людям», да и сегодня чиновники не пользуются народной любовью. Неудивительно, что книгу Корба сразу же, в 1701 г., запретили для распространения в России и по настоянию Москвы долгое время не печатали снова даже в самой Священной Римской империи. Да и сегодня многие борцы с реальной и мнимой русофобией не порекомендовали бы дневник Корба к прочтению. Ну, а мы рекомендуем — как интересный исторический источник. Записки австрийца — ценное свидетельство русской жизни на излёте XVII века.

Источник: Корб И.Г. Дневник путешествия в Московию (1698 и 1699 гг.). Санкт-Петербург: издание А.С. Суворина, 1906 год.

ОТСЮДА:

"В 1809 г. произошло одно из самых громких дел в истории крепостничества. Крепостной фельдмаршала Михаила Федотовича Каменского убил своего барина топором в лесу. Причина оказалась по тем временам самая прозаическая: старый помещик насильно совратил малолетнюю сестру убийцы. В ходе следствия выяснилось, что граф Каменский много лет терроризировал народ своего орловского имения Сабурово-Каменское и прослыл там «неслыханным тираном», тем не менее недовольных им крестьян жестоко покарали, около трёхсот человек сослали в Сибирь. Все знали о дурном нраве фельдмаршала, даже сам император уволил его с поста военного губернатора Санкт-Петербурга в 1802 г. «за дерзкие проявления своего дерзкого, жестокого и необузданного характера». Но у себя в имении помещик — царь и бог, и там прекратить его произвол мог только топор.

Это дело хотя и прославилось в своё время благодаря статусу убитого, было лишь одним из многих ему подобных. К примеру, в том же 1809 году крестьяне убили помещика Вологодской губернии Межакова. Следствие установило: в заговоре против барина участвовало 14 крестьян, которые отомстили ему за изнурительные работы и систематические издевательства. 24 мая Межаков поехал «утром в коляске, имея при себе лакея, в пустошь, где осматривал работы по уборке и чистке рощи. Отослав лакея для помощи рабочим при уборке сучьев, а кучера оставив при лошадях, Межаков вошёл в рощу, где его и убили двумя выстрелами поджидавшие там два крестьянина». Суд приговорил виновных к 150−200 ударам кнута, вырыванию ноздрей и ссылке в Сибирь на каторжные работы.

Даже знание о подобных убийствах не удерживало тысячи помещиков от бесчинств в отношении крепостных. И даже более или менее образованные и воспитанные дворяне зачастую видели в крестьянах не людей, а не более чем диких варваров, с которыми обращаться можно лишь с помощью угроз и телесных наказаний. Иван Сергеевич Тургенев, и сам видный крепостник, рассказывал, что «родился и вырос в атмосфере, где царили подзатыльники, щипки, колотушки, пощёчины». Сколько об этом писали тогда и позднее… не счесть. Высечь крепостного за мелкую провинность или даже без повода — обычное дело во многих поместьях 18 — 19 вв. Закон лишь велел не допускать увечий и убийства, но и это не исполнялось. Кроме того, издевательства, чинимые жестокими помещиками, выходили далеко за пределы простого физического насилия. Сдача в солдаты или на опасные работы на фабриках, изъятие детей для продажи, превращение человека в шута, мучение голодом, средневековые пытки, насильная женитьба, обмен крестьян на псов, распоряжение личным имуществом и не только (вспоминаем «Му-му»), изнасилования крестьянских жён и дочерей, устройство крепостных гаремов — всё это на просторах Российской империи было в избытке.

Что мог поделать крепостной? Законным способом восстановить справедливость удавалось крайне редко. К примеру, в случае с серийной убийцей крепостных Салтычихой крестьяне далеко не с первого раза сумели пробиться с жалобами к императрице, и то им повезло, что Екатерина II дала ход делу (недавно заняв трон, она хотела показать себя доброй и просвещённой царицей). Характерно, что после этого государыня запретила крепостным подавать ей жалобы на помещиков — жалобщиков пороли и отправляли обратно в имения. На местах чиновники (часто такие же крепостники) обычно игнорировали и замалчивали даже убийства, случалось, суды даже откровенных садистов из числа помещиков приговаривали лишь к «церковному покаянию». Если же крестьяне давали дворянам отпор, то чиновники, напротив, тут же появлялись, чтобы наказать непослушных. Так что розги и плети свистели, спины гнулись, помещики утверждали свою «господскую власть» любыми способами и проявляли в этом немалую изобретательность. Например, по свидетельству кн. П. Долгорукова, генерал граф Оттон-Густав Дуглас (шведский офицер на русской службе) «жестоко бил кнутом (…) людей и приказывал посыпать порохом избитую спину» — после этого порох зажигался, а «Дуглас хохотал при стонах истязуемых» и «называл это — устройством фейерверком на спине». Другой дворянин, М. И. Леонтьев, когда ему не нравилось приготовленное блюдо, велел в своём присутствии бить повара кнутом, а затем заставлял его съесть хлеб с солью и перцем, кусок селёдки и запить это двумя стаканами водки. Затем повара на сутки сажали в карцер без воды. Леонтьева научил этой пытке отец.

Крестьяне практически не могли апеллировать к закону, так что прибегали к другим способам избавиться от мучителей. Нередко, не выдержав издевательств, они шли на самоубийство (даже дети) или сбегали. Другие сопротивлялись пассивно — становились апатичными, вяло работали, пили, воровали и готовы были в любой момент отплатить мучителям (по этой причине Емельян Пугачёв почти неизменно находил широкую поддержку у крепостных). Во времена Екатерины II регулярными стали и нападения крестьян на дворян. Сама императрица понимала, что это признак «грозящей беды». Однажды она даже случайно высказала совершенно крамольную мысль — крестьянство есть «несчастный класс, которому нельзя разбить свои цепи без преступления». Но что-то сделать с этим Екатерина не могла — боялась.

Сохранившиеся документы весьма неполны и лишь отчасти отражают масштабы крепостного самосуда в отношении дворян, но даже эти сведения позволяют сделать некоторые выводы. Историк Б. Ю. Тарасов пишет: «Покушения крестьян на убийство своих господ, грабежи и поджоги усадеб были так часты, что создавали ощущение неутихающей партизанской войны. Это и была настоящая война». В 1764 — 1769 гг. только в Московской губернии на господ напали в 27 имениях, погибло 30 дворян (21 мужчина и 9 женщин). В других губерниях происходило то же самое. В 1800 — 1825 гг., по неполным данным, в России случилось около полутора тысячи вооружённых крестьянских выступлений против своих помещиков. Со временем их становилось всё больше. В 1835 — 1843 гг. за убийство господ в Сибирь сослали 416 крепостных. Географ П. П. Семёнов-Тян-Шанский писал о середине 19-го в.: «Не проходило года без того, чтобы кто-либо из помещиков в ближайшем или отдалённом округе не был убит своими крепостными».

Все эти случаи похожи друг на друга. Так, в 1806 г. польского князя Яблоновского в Петербурге убил его кучер. «Дворовой» ударил барина колёсным ключом, после чего задушил вожжами. Кучера казнили. Художник Р. Портер, видевший казнь, говорил, что несчастный не выдержал и «убил своего господина за жесточайшие притеснения не только его самого, но и всех других крепостных». В 1834 г. дворовые зарубили А. Н. Струйского, которого прозвали «страшным барином». В 1839 г. крестьяне в поле убили Михаила Андреевича Достоевского — отца писателя (в семье добрый, с крепостными он вёл себя иначе; «зверь был человек, — говорили они, — душа у него была тёмная»). В 1854 г. двое крестьян умертвили статского советника Оленина — тот держал своих крестьян в нищете и не давал есть. Правительство наказало убийц, но вынуждено было признать, что крепостные Оленина доведены до крайности, и выдало им продовольствие. В 1856 г. будущий композитор А. П. Бородин (тогда ординатор) лечил шестерых проведённых сквозь строй крестьян. Оказалось, они в ответ на жестокости барина, полковника В., избили того кнутом на конюшне. Нередко убийцами становились и женщины — изнасилованные наложницы своих хозяев.

Крестьяне травили, забивали насмерть, рубили, душили и стреляли в своих деспотов до самого освобождения в 1861 году. Жестокость наказания за покушение на дворянина не могла ничего изменить, виновата была сама система крепостничества, которая ставила миллионы людей в беззащитное положение перед произволом конкретных людей с их низменными представлениями и желаниями. Даже шеф жандармов А. Х. Бенкендорф ещё в 1839 г. признавал: «Крепостное состояние есть пороховой погреб под государством». О нападениях крестьян на помещиков в 1850 году сотрудники министерства внутренних дел докладывали министру: «Исследования по преступлениям этого рода показали, что причиною были сами помещики: неприличный домашний быт помещика, грубый или разгульный образ жизни, буйный в нетрезвом виде характер, распутное поведение, жестокое обращение с крестьянами и особенно с их жёнами в видах прелюбодейной страсти, наконец и самые прелюбодеяния были причиною того, что крестьяне, отличавшиеся прежде безукоризненной нравственностью, наконец посягали на жизнь своего господина».

Понадобилось ещё целое десятилетие, прежде чем позорное рабство было отменено. Два столетия издевательств, гаремов и пыток наконец подошли к концу."
Источники:
Тарасов Б.Ю. Россия крепостная. История народного рабства. М.: Вече, 2011.
Яцевич А. Крепостной Санкт-Петербург Пушкинского времени. Ленинград, 1937.
Цинман А.З. Классовая борьба помещичьих крестьян Вологодской губернии в 1-й половине XIX века // Учёные записки ВГПИ. Т. 21, исторический. Вологда, 1958.

Как же жилось при Голштинских царях- немцах в петербургской империи прославленному русскому писателю Александру Грину (сыну поляка Гриневского)?

Константин Паустовский "ЖИЗНЬ АЛЕКСАНДРА ГРИНА":

"Писатель Грин — Александр Степанович Гриневский — умер в июле 1932 года в Старом Крыму — маленьком городе, заросшем вековыми ореховыми деревьями. Грин прожил тяжёлую жизнь. Все в ней, как нарочно, сложилось так, чтобы сделать из Грина преступника или злого обывателя. Было непонятно, как этот угрюмый человек, не запятнав, пронёс через мучительное существование дар могучего воображения, чистоту чувств и застенчивую улыбку.

Биография Грина — беспощадный приговор дореволюционному строю человеческих отношений. Старая Россия наградила Грина жестоко, — она отняла у него ещё с детских лет любовь к действительности. Окружающее было страшным, жизнь — невыносимой. Она была похожа на дикий самосуд. Грин выжил, но недоверие к действительности осталось у него на всю жизнь. Он всегда пытался уйти от неё, считая, что лучше жить неуловимыми снами, чем «дрянью и мусором» каждого дня.... Русская жизнь была ограничена для него обывательской Вяткой, грязной ремесленной школой, ночлежными домами, непосильным трудом, тюрьмой и хроническим голодом. Но где-то за чертой серого горизонта сверкали страны, созданные из света, морских ветров и цветущих трав. Там жили люди, коричневые от солнца, — золотоискатели, охотники, художники, неунывающие бродяги, самоотверженные женщины, весёлые и нежные, как дети, но прежде всего — моряки. Жить без веры в то, что такие страны цветут и шумят где-то на океанских островах, было для Грина слишком тяжело, порой невыносимо....

Отец Грина — участник польского восстания 1863 года — был сослан в Вятку, работал там счетоводом в больнице, спился и умер в нищете... С ранних лет Грин устал от безрадостного существования. Дома мальчика постоянно били, даже больная, измученная домашней работой мать с каким-то странным удовольствием дразнила сына песенкой: "А в неволе поневоле,
как собака, прозябай!"... С большим трудом отец отдал Грина в реальное училище. Из училища Грина исключили за невинные стихи о своём классном наставнике. Отец жестоко избил его, а потом несколько дней обивал пороги у директора училища, унижался, ходил к губернатору, просил, чтобы сына не исключали, но ничто не помогло.

Отец пытался устроить Грина в гимназию, но его туда не приняли. Город уже выдал маленькому мальчику неписанный «волчий билет». Пришлось отдать Грина в городское училище. Мать умерла. Отец Грина вскоре женился на вдове псаломщика. У мачехи родился ребенок. Жизнь шла по-прежнему без всяких событий, в тесноте убогой квартиры, среди грязных пелёнок и диких ссор. В училище процветали зверские драки, и кислый запах чернил крепко въедался в кожу, в волосы, в поношенные ученические блузы. Мальчику приходилось перебелять за несколько копеек сметы городской больницы, переплетать книги, клеить бумажные фонари для иллюминации в день «восшествия на престол» Николая Второго и переписывать роли для актёров провинциального театра. Грин принадлежал к числу людей, не умеющих устраиваться в жизни. В несчастьях он терялся, прятался от людей, стыдился своей бедности. Богатая фантазия мгновенно изменяла ему при первом же столкновении с тяжёлой действительностью.... мечты о морской службе, о «живописном труде мореплавания» овладели Грином с особенной силой. Он начал собираться в Одессу.

Семье Грин был в тягость. Отец раздобыл ему на дорогу пять рублей и торопливо попрощался со своим угрюмым сыном, ни разу не испытавшим ни отцовской ласки, ни любви.
Грин взял с собой акварельные краски, — он был уверен, что будет рисовать ими где-нибудь в Индии, на берегах Ганга, — взял нищенский скарб и в состоянии полного смятения и ликования уехал из Вятки... Морская жизнь сразу же обернулась к Грину изнанкой. Грин неделями слонялся по порту и робко просил капитанов взять его матросом на пароходы, но ему или грубо отказывали, или высмеивали в глаза, — какой мог получиться матрос из хилого юноши с мечтательными глазами! Наконец, Грину «повезло». Его взяли без жалованья учеником на пароход, ходивший из Одессы в Батум. На нём Грин сделал два осенних рейса. От этих рейсов у Грина осталась память только о Ялте и хребте Кавказских гор....

Вскоре капитан ссадил Грина с парохода, — Грин не мог платить за продовольствие. Кулак, хозяин херсонского «дубка», взял Грина подручным к себе на шхуну и помыкал им, как собакой. Грин почти не спал, — вместо подушки хозяин дал ему разбитую черепицу. В Херсоне его вышвырнули на берег, не заплатив денег. Из Херсона Грин вернулся в Одессу, работал в портовых пакгаузах маркировщиком и сделал единственный заграничный рейс в Александрию, но его уволили с парохода за столкновение с капитаном....

Грин устал от одесской жизни и решил вернуться в Вятку. Домой он ехал «зайцем». Последние двести километров пришлось идти пешком по жидкой грязи, — стояло ненастье... Опять начиналась проклятая вятская жизнь. Потом были годы бесплодных поисков какого-нибудь места в жизни, или, как было принято выражаться в обывательских семьях, поиски «занятия».
Грин был банщиком на станции Мураши, около Вятки, служил, писцом в канцелярии, писал в трактире для крестьян прошения в суд. Он долго не выдержал в Вятке и уехал в Баку. Жизнь в Баку была так отчаянно тяжела, что у Грина осталось о ней воспоминание как о непрерывном холоде и мраке. Подробностей он не запомнил.

Он жил случайным, копеечным трудом: забивал сваи в порту, счищал краску со старых пароходов, грузил лес, вместе с босяками нанимался гасить пожары на нефтяных вышках. Он умирал от малярии в рыбачьей артели и едва не погиб от жажды на песчаных смертоносных пляжах Каспийского моря между Баку и Дербентом. Ночевал Грин в пустых котлах на пристани, под опрокинутыми лодками или просто под заборами. Жизнь в Баку наложила жестокий отпечаток на Грина. Он стал печален, неразговорчив, а внешние следы бакинской жизни — преждевременная старость — остались у Грина навсегда. Уже с тех пор, по словам Грина, его лицо стало похоже на измятую рублёвую бумажку.

Внешность Грина говорила лучше слов о характере его жизни: это был необычайно худой, высокий и сутулый человек, с лицом, иссечённым тысячами морщин и шрамов, с усталыми глазами, загоравшимися прекрасным блеском только в минуты чтения или выдумывания необычайных рассказов. Грин был некрасив, но полон скрытого обаяния. Ходил он тяжело, как ходят грузчики, надорванные работой.... В Баку Грин дошел до последней степени нищеты... Из Баку Грин снова вернулся в Вятку, где пьяный отец требовал от него денег. Но денег, конечно, не было.

Надо было снова придумывать какие-нибудь способы, чтобы тянуть существование. Грин был неспособен на это. Опять им овладела жажда счастливого случая, и зимой, в жестокие морозы, он ушел пешком на Урал — искать золото. Отец дал ему на дорогу три рубля. Грин увидел Урал — дикую страну золота, и в нем вспыхнули наивные надежды. По пути на прииск он поднимал множество камней, валявшихся под ногами, и тщательно осматривал их, надеясь найти самородок. Грин работал на Шуваловских приисках, скитался по Уралу с благодушным старичком странником (оказавшимся впоследствии убийцей и вором), был дровосеком и сплавщиком. После Урала Грин плавал матросом на барже судовладельца Булычова — знаменитого Булычова, взятого Горьким в качестве прототипа для своей известной пьесы. Но окончилась и эта работа.

Казалось, жизнь сомкнула круг, и Грину больше не было в ней ни радости, ни разумного занятия. Тогда он решил идти в солдаты. Было тяжело и стыдно вступать добровольцем в замуштрованную до идиотизма царскую армию, но ещё тяжелее было сидеть на шее у старика отца. Отец мечтал сделать из Александра, своего первенца, «настоящего человека» — доктора или инженера. Грин служил в пехотном полку в Пензе. В полку Грин впервые столкнулся с эсерами и начал читать революционные книги.

«С тех пор, — говорит Грин, — жизнь повернулась ко мне разоблачённой, казавшейся раньше таинственной, стороной. Мой революционный энтузиазм был беспределен. По первому предложению одного эсера-вольноопределяющегося, я взял тысячу прокламаций и разбросал их во дворе казармы». Прослужив около года, Грин дезертировал из полка и ушёл в революционную работу. Эта полоса его жизни мало известна. Грин работал в Киеве и Севастополе, где прославился среди матросов и солдат крепостной артиллерии как горячий, увлекательный подпольный оратор.... Осенью 1903 года Грин был арестован в Севастополе на Графской пристани и просидел в севастопольской и феодосийской тюрьмах до конца октября 1905 года. В севастопольской тюрьме Грин впервые начал писать. Он очень застенчиво относился к своим первым литературным опытам и никому их не показывал.

Грин мало рассказывал о себе, он не успел окончить свою автобиографию, и потому многие годы его жизни почти никому не известны.

После Севастополя в биографии Грина наступает провал. Известно только, что он был вторично арестован и сослан в Тобольск, но с дороги бежал, пробрался в Вятку и ночью пришёл к старому, больному отцу. Отец выкрал для него из городской больницы паспорт умершего сына дьячка Мальгинова. Под этой фамилией Грин долго жил и даже подписал ею свой первый рассказ. С чужим паспортом Грин уехал в Петербург, и здесь, в газете «Биржевые ведомости», этот рассказ был напечатан.

Это была первая настоящая радость в жизни Грина. Он едва не расцеловал ворчливого газетчика, у которого купил номер газеты со своим рассказом. Он уверял газетчика, что рассказ написан им, но старик не верил и подозрительно смотрел на голенастого веснушчатого молодого человека. От волнения Грин не мог идти, у него дрожали и подгибались ноги.

Работа в эсеровской организации уже явно тяготила Грина. Он вскоре вышел из неё, отказавшись от порученного ему покушения. Он был захвачен мыслями о писательстве. Десятки замыслов отягощали его, он торопливо искал форму для них, но первое время не находил.... Вскоре Грин опять был арестован по старому делу о принадлежности к партии эсеров, просидел год в тюрьме и был выслан в Архангельскую губернию — в Пинегу, а потом в Кегостров. В ссылке он много писал, читал, охотился и, по его словам, даже отдохнул от прошлой каторжной жизни. В 1912 году Грин вернулся в Петербург. Здесь начался лучший период его жизни, своего рода «болдинская осень». В то время Грин писал почти непрерывно. С ненасытной жаждой он перечитывал множество книг, хотел всё узнать, испытать, перенести в свои рассказы. Вскоре он повёз отцу в Вятку свою первую книгу. Грину хотелось порадовать старика, уже примирившегося с мыслью, что из сына Александра вышел никчёмный бродяга. Отец Грину не поверил. Понадобилось показать старику договоры с издательствами и другие документы, чтобы убедить его, что Грин действительно стал «человеком». Эта встреча отца с сыном была последней: старик вскоре умер....

Февральская революция застала Грина в Финляндии, в посёлке Лунатиокки; он встретил её с восторгом. Узнав о революции, Грин тотчас же пешком отправился в Петроград, — поезда уже не ходили. Он бросил в Лунатиокках все свои вещи и книги, даже портрет Эдгара По, с которым никогда не расставался....

Так случилось, например, когда жизнь впервые столкнула Грина с Максимом Горьким. Шёл 1920 год. Грин был призван в Красную Армию и служил в караульном полку в городе Острове, под Псковом. Там он заболел сыпняком. Его привезли в Петроград и вместе с сотнями сыпнотифозных положили в Боткинские бараки. Грин болел тяжело. Он вышел из больницы почти инвалидом.

Без крова, полубольной и голодный, с тяжелыми головокружениями он бродил целые дни по гранитному городу в поисках пищи и тепла. Было время очередей, пайков, коптилок, чёрствых корок хлеба и обледенелых квартир. Мысль о смерти становилась всё назойливее и крепче.

«В это время, — пишет в своих неопубликованных воспоминаниях жена писателя, — спасителем Грина явился Максим Горький. Он узнал о тяжёлом положении Грина и сделал для него всё. По просьбе Горького, Грину дали редкий в те времена академический паёк и комнату на Мойке, в „Доме искусств“, — тёплую, светлую, с постелью и со столом. Замученному Грину особенно драгоценным казался этот стол — за ним можно было писать. Кроме того, Горький дал Грину работу.

Из самого глубокого отчаяния и ожидания смерти Грин был возвращён к жизни рукою Горького. Часто по ночам, вспоминая свою тяжёлую жизнь и помощь Горького, ещё не оправившийся от болезни Грин плакал от благодарности».

В 1924 году Грин переехал в Феодосию. Ему хотелось жить в тишине, ближе к любимому морю. В этом поступке Грина отразился верный инстинкт писателя, — приморская жизнь была той реальной питательной средой, которая давала ему возможность выдумывать свои рассказы.

В Феодосии Грин прожил до 1930 года. Там он много писал. Писал он преимущественно зимой, по утрам. Иногда часами он сидел в кресле, курил и думал, и в это время его нельзя было трогать. В такие часы размышлений и свободной игры воображения сосредоточенность была нужна Грину гораздо больше, чем в часы работы. Грин погружался в свои раздумья так глубоко, что почти глох и слеп, и вывести его из этого состояния было трудно...." ЗДЕСЬ:

Отсюда:

Как Александр Пушкин обращался со своими крепостными? «Солнце русской поэзии» Александр Сергеевич Пушкин написал немало стихов антикрепостнического характера. Достаточно вспомнить одну оду «Вольность». Касался этой темы он и в произведениях, напрямую ей не посвящённых. Допустим, в «Евгении Онегине» читаем «ярём он барщины старинной оброком лёгким заменил; и раб судьбу благословил». Ну а как сам поэт относился к своим крестьянам?

Крупным землевладельцем Пушкина и впрямь не назовёшь, не зря он в своём стихотворении «Моя родословная» саркастически заключал: «Я, слава Богу, мещанин». Его отец Сергей Львович владел всего четырьмя сёлами, ни одно из которых не было по-настоящему крупным: Кистенёво и Болдино в Арзамасском уезде Нижегородской губернии, Михайловское в Псковской (досталось в приданное с супругой Надеждой Ганнибал) и купленное вскоре после свадьбы подмосковное Захарово. В детстве будущий поэт часто жил в последнем имении, в молодости бывал и в трёх остальных, так что о крепостном праве и жизни крестьян под помещиком знал не понаслышке. Поэтому, когда из-под его пера выходила ода «Вольность» или «Деревня» с хрестоматийными строками: «Увижу ль, о друзья! Народ неугнетённый и рабство, падшее по манию царя...», это было немного странно.

Хоть маленького Сашу и воспитывала крепостная Арина Родионовна, хоть и жил оно во всех этих имениях, но хозяином не был ни в одном, поэтому при всём желании не мог там ничего поменять. Надо только уточнить одну деталь: до 1830 года. Перед свадьбой отец отдал поэту село Кистенёво. Точнее, даже не село целиком, а часть в нём. Барской усадьбы там уже давно не было – только пара флигелей в распоряжении управляющего. Всего в Кистенёве проживало по прошлой переписи 476 душ мужского пола, однако 200 из них уже были заложены Сергеем Львовичем, а значит передаче не подлежали. Тем не менее в конце 1830 года свои крестьяне у Пушкина появились. Трудно сказать, каким было его первое стремление в отношении оказавшихся в его собственности живых людей, но абсолютно точно известно, что освобождать он их не стал ни сразу, ни вообще никогда.

Как Александр Сергеевич Пушкин распорядился своим имением? Полновластным хозяином своих 276 душ поэт был меньше полугода. Уже в феврале 1831-го 200 из них он заложил их в Опекунском совете. Зачем же Пушкин пошёл на такое? Ведь он так проникновенно мечтал в своих стихах о крестьянской свободе? Ответ прозаичен: всё дело в том, что Наталью Гончарову поэт любил больше, чем крепостных. Обязательным условием свадьбы сторона невесты сочла наличие приданного, однако глупость ситуации заключалась в том, что у самих Гончаровых денег на него не было. Поэтому обеспечивать Наталью Николаевну пришлось самому же жениху. Ситуация вышла примерно такой же глупой, как сейчас, когда на проведение свадьбы берут кредиты, и семейная жизнь начинается с их выплаты. Однако желание пустить пыль в глаза было сильно во все века. Пушкин злился, но выхода не была, будущая тёща упрямо стояла на своём. В письме приятелю поэт едко замечал: «Взять жену без состояния – я в состоянии, но входить в долги ради её тряпок – я не в состоянии». Входить, однако же, пришлось.

Незаложенными оставалось в итоге всего 76 крепостных душ, но и их Пушкин освобождать не спешил, да и «оброком лёгким» ничего заменять не стал. Впрочем, надо отдать должное поэту, на жестокость своего барина никто из крестьян не жаловался. Наоборот, запомнили его как человека любезного, интересующегося, простого в общении и не дравшего три шкуры. И всё-таки, как человек семейный, Пушкин, в первую очередь, должен был думать о своей жене и детях, поэтому рассчитывал на извлечение из имения хоть небольшого дохода. Крест на этих надеждах поставили попытки спасти от разорения отцовское Болдино. На момент, когда управление имением вынужден был взять на себя Александр Сергеевич, там накопилось больше 200 тысяч рублей долгов.

Около полутора лет поэт пытался спасти Болдино: нанял нового управляющего, заложил последние 76 душ из Кистенёво, уплатил долги отца и брата, но те умудрялись делать новые с астрономической скоростью. О том, чтобы освобождать крестьян, Пушкин в это время уже и не думал. В последние годы он писал: «Благосостояние крестьян тесно связано с благосостоянием помещиков». Иными словами, землевладелец и семьянин в нём победили борца за народную свободу.