Цитата:
Беседа, завязавшаяся за этим одиноким обедом - обедал ведь только
я, - снова, необоримой силой вещей, перешла на трансцендентальные
темы. Мне не терпелось узнать, что думают последние верующие дихтонцы
о вопросах добра и зла, Бога и Дьявола; когда я задал этот вопрос,
наступила долгая тишина, лишь полосатые лампы тихонько жужжали по
углам трапезной - впрочем, возможно, что это гудел ток в отцах
прогнозитах.
Наконец отозвался сидевший напротив меня пожилой компьютер, по
профессии историк религии, как я позднее узнал от отца Дарга.
- Если вести речь о самой сути, то наши взгляды можно выразить
так, - сказал он. - Дьявол есть то, что меньше всего понятно нам в
Боге. Это не значит, будто мы самого Бога считаем смесью высшего и
низшего начал, добра и зла, любви и ненависти, созидательной мощи и
разрушительной страсти. Дьявол - это мысль, будто можно ограничить,
классифицировать, дистиллировать Бога, разделить его на фракции так,
чтобы он стал тем, и только тем, что мы готовы принять и от чего уже
не надо обороняться. Перед лицом истории обнаруживается сомнительность
этого взгляда, поскольку из него неизбежно следует, что иного знания,
кроме сатанинского, нет и что сатана расширяет владения повсеместно до
тех пор, пока целиком не поглотит все то, что добывает знания. Ибо
знание отменяет одну за другой нормы, именуемые заповедями Откровения.
Оно позволяет убивать, не убивая, и созидать, разрушая; оно упраздняет
особ, которых следует почитать, к примеру мать и отца, и сокрушает
догматы, предполагающие сверхъестественность непорочного зачатия и
бессмертие души.
А если это дьявольское искушение, то все, чего бы ты ни коснулся,
тоже дьявольское искушение, и даже нельзя сказать, что Дьявол поглотил
цивилизацию, но не Церковь, - ибо Церковь, пусть неохотно, дает
постепенно свое согласие на добывание знаний, и нет на этом пути
такого места, в котором ты мог бы сказать: "Досюда, а дальше уже
нельзя!" Ведь никому, как в Церкви, так и вне ее, не дано знать,
каковы будут завтрашние последствия познанного сегодня. Церковь может
время от времени давать оборонительные сражения, однако, пока она
защищает один фронт - ну хотя бы неприкосновенность зачатия, -
прогресс, не ввязываясь в лобовую схватку, обходным маневром
обессмысливает защиту старых позиций.
Чтобы спасти Бога, мы признали историчность Дьявола, то есть его
эволюцию как меняющуюся во времени проекцию тех черт, которые нас в
Творении ужасают и губят одновременно. Дьявол - это наивная мысль,
будто можно отличить Бога от Небога, как день от ночи. Бог есть Тайна,
а Дьявол - олицетворение обособившихся черт этой тайны. Для нас нет
надысторического Дьявола. Единственная вечная его черта, которую как
раз и принимали за личность, проистекает из свободы. Однако, внимая
мне, ты, гость и пришелец из дальних сторон, должен забыть о
категориях вашей мысли, сформировавшейся в ходе иной, не нашей
истории. Свобода означает для нас вовсе не то же самое, что для тебя.
Она означает падение всяких ограничений действия или исчезновение того
сопротивления, которое жизнь встречает на заре своего разумного бытия.
Именно это сопротивление лепит разум, поднимая его из пропасти
растительного прозябания. Поскольку, однако, сопротивление это
болезненно, историческому разуму мерещится в качестве идеала
совершенная свобода, и именно в эту сторону шагает цивилизация. Есть
шаг вытесывания каменных урн и шаг гашения солнц, и нет между ними
неодолимых преград.
Цитата:
Я спросил, не следует ли отсюда, что Бог дуизма ничем не
отличается от Дьявола, и заметил едва уловимое волнение собравшихся.
Историк молчал, а генерал ордена произнес:
- Дело обстоит так, как ты говоришь, но не так, как ты думаешь.
Говоря "Бог есть Дьявол", ты придаешь этим словам грозный смысл:
Творец низок. В таком случае сказанное тобою - неправда, но только в
твоих устах. Скажи то же самое я или кто-нибудь из здешней братии,
наши слова получили бы смысл совершенно иной. Они означали бы только,
что есть Божьи дары, которые можно принять без опаски, и дары, которые
нам не по силам. Они означали бы: "Господь нас абсолютно ни в чем не
ограничил, не ущемил и ничем не связал". Заметь, что мир,
приневоленный к одному лишь добру, был бы таким же храмом неволи, как
и мир, приневоленный к одному лишь злу. Согласен ли ты со мной,
Дагдор?
Историк, к которому обращался этот вопрос, согласился и заговорил
сам:
- Мне, как историографу верований, известны теогонии, согласно
которым Господь создал мир не вполне совершенный, однако движущийся -
прямо, зигзагами или по спирали - к совершенству; выходит, что Бог -
это очень большой ребенок, запускающий заводные игрушки в "правильном"
направлении ради собственного удовольствия. Мне известны также учения,
называющие совершенным то, что уже имеется налицо, а чтобы баланс
этого совершенства сошелся, вносят в расчет поправку, которая как раз
и называется дьяволом. Но модель бытия как игры в игрушечный паровозик
с вечной пружиной прогресса, который все успешнее тащит сотворенных
туда, где все лучше и лучше; и модель, изображающая мир как боксерский
матч между Светом и Мраком, танцующими на ринге перед Господом-рефери;
и модель мира, в котором необходимо чудесное вмешательство, или,
иначе, модель Творения как барахлящих часов и чуда как пинцета
Всевышнего, прикасающегося к звездным колесикам и шестеренкам, чтобы
подкрутить, что положено; а также модель мира как вкусного торта, в
котором попадаются рыбьи кости дьявольских искушений, - все это
картинки из букваря рода Разумных, то есть из книжицы, которую зрелый
возраст откладывает на полки детской - с меланхолией, но и с пожатием
плеч. Демонов нет, если демоном считать свободу; мир лишь один, и Бог
один, и вера одна, пришелец, а все остальное - молчание.
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
