7 На следующий день выглянуло солнце. Был выходной и никого из старших, не считая охранника, в детском доме не было, и воспитанники остались предоставлены сами себе. Вообще-то в этот день за детьми должен был присматривать отец Тихон, но он смотался в город по каким-то своим делам: а что с ними случится за пару часов? Так уже бывало не раз. Такие дни Юрка особенно не любил. Разумеется, не от того, что ему так приятно было общество старших. Просто при учителях и воспитателях «товарищи» вынуждены были себя сдерживать. Сколько мог, Юрка простоял в своём убежище. Последний раз он вытащил марку, полюбовался на портрет Гагарина, погладил его пальцем, убрал обратно в нагрудный карман и вышел. Они стояли и ждали его. Их было много. Похоже, весь детский дом. Человек пять ближе. Остальные подальше. Ну, ясно: авангард и основные силы. От авангарда отделился Сашка Васильев. – Здорово, краснопузый! – сказал он, – а ну-ка прочти «Символ веры»! – Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго… – Юрка произнёс молитву до конца. – Молодец! Хороший мальчик! Молитвы знает! Скажи, краснопузик, а где твои папа и мама? – Сам знаешь, – буркнул Юрка. – Нет, ты расскажи! А мы послушаем. – Их арестовали. – Бедненькие! А за что их арестовали? – За атеизм. – Ой! Что я слышу! Так они в Господа нашего не верили, Вседержителя? Вот, гады, правда? То ли дело их сын Юрочка! И в церковь ходит и молитвы знает! Юрка молчал, он ждал, когда Васильев подойдёт поближе. Тем временем, от толпы Мартынов и по кривой траектории двинулся куда-то в сторону, чтобы зайти Юрке за спину. Плохо. Очень плохо. – Юрочка, а, правда папа у тебя козёл, а мама проститутка? Нет, ну что ты молчишь? Ведь только козлы и проститутки в Бога не веруют. Скажи громко: «Мой папа козёл! Моя мама проститутка!» Тогда мы тебя бить не будем. Васильев подошёл достаточно близко. Юрка быстрым движением, как учил папа, выбросил руку вперёд и врезал Васильеву в челюсть, и через четверть-секунды ударил не глядя каблуком назад. Удачно! Спереди взревел от боли Васильев. Сзади ойкнул Мартынов. – Ты что?! – удивился Васильев, – он не ожила удара. Тем временем, Юрка, не давая врагам опомниться, снова врезал Мартынову, на сей раз не слишком удачно, по скуле по касательной и бросился бежать. Куда? К будке охранника. Поняв его манёвр, враги кинулись наперерез. Юрка увидел возле скамейки пустую бутылку. Оружие. Только бы добежать! Не дали. Догнали, повалили. Потом снова подняли. Сзади его держали двое, а Василев бил его по лицу. – Сволочь краснопузая! На кого руку поднял, сявка! На МЕНЯ? Вот тебе! Юрка попытался пнуть Василева ногой. Но тот увернулся: – От, гадёныш! Ещё и дерётся! Свяжите его! Пока бегали за верёвкой, «товарищи» снова прижали юрку к земле, да так, что он едва мог дышать, держали руки и ноги. Потом, связав руки и ноги, потащили к фонарному столбу, который стоял возле клуба. Юрка старался вырваться, но ему не удалось. Единственное, что у него получилось, это укусить чей-то палец, оказавшийся в опасной близости от его лица. – Он ещё и кусается! Удар! Наконец Юрку привязали к столбу. – Это позорный столб – сказал кто-то из «товарищей». Кто именно – Юрка не видел: говорящий находился сзади него, а по голосу Юрка помнил не всех. Потом к нему подходили по одному. Били, плевали лицо, дёргали за волосы. Издевались. Витька Пономарёв просил каждого: – Слишком сильно не бей! А то потеряет сознание и отключится. И правда, били пока не особенно сильно. Некоторые, похоже, боялись. Чего? Что Юрка развяжется и даст сдачи? Или что старшие накажут? ¬– Ну, врежь ему, не бойся! – уговаривал Васильев щуплого малыша-первоклассника, – Ударь! Он тебе ничего не сделает. Юрка молчал. Ну, где этот чёртов Тихон? То целыми днями ошивается, а когда нужен, так и след простыл! – Что вы тут делаете! Что за безобразие? – это к столбу подошёл Петухов, которого до сего момента не было видно. – Он дерётся, – как бы стал оправдываться Васильев, – Вот мне дал по зубам. Больно! – Ты зачем дерёшься? Нехорошо! Юрка молчал. – Ладно, я думаю, своё он уже получил, – важно сказал Петухов. Давай-ка, «Призывание помощи Духа Святаго на всякое дело доброе» «Добрый» следователь» – понял Юрка. Он знал про метод «доброго» и «злого» следователя. Когда нужно чего-то добиться от подследственного, это метол применяют часто. Один следователь всячески унижает подследственного, кричит на него, бьёт его. А другой, КАК БЫ, добрый, разговаривает вежливо, ласково, угощает следственного сигаретами или чем-то вкусным, тот и тает и выкладывает доброму следователю всё, что знает. На самом же деле, оба следователя заранее договорились, кто будет добрым, а кто злым. Юрка понимал, что Петухов ничуть не добрее всех остальных. Но… что ж, такой поворот его вполне устраивал. Главное, выйти относительно целым из приключения. А потом он попадёт в больницу. Даже простужаться не надо. Враги, сами того не зная, помогли ему. Наверняка он сейчас весь в синяках и кровоподтёках. Завтра скажет воспитателю, что не может встать с кровати и пусть попробуют не отвезти его в больницу! Разбитыми губами Юрка начал произносить слова молитвы: Творче и Создателю всяческих, Боже, дела рук наших, ко славе Твоей начинаемая, Твоим благословением спешно исправи, и нас от всякаго зла избави, яко един всесилен и Человеколюбец. – Умничка! – похвалил Петухов, когда Юрка закончил, – ну, что, отпускаем его? – Нет, подожди, – возразил Васильев, – пусть он сначала скажет, что его мать – проститутка, а отец – козёл. – Что ж,– сказал Петухов, – вполне законное требование. Его родители арестованы за то, что Бога не любили и против царя-батюшки гадости замышляли. Кто же они ещё? Давай, Юрочка! Закончим и отпустим тебя. И целый день потом мучить не будем. Ну, повторяй за мной: «Моя мать проститутка!» – Твоя мать проститутка! – зло сказал Юра. – Я сирота, – ласково оскалился Петухов, и тут же влепил Юрке пощёчину. Добрые следователи тоже иногда бьют подследственных. Потом Петухов продолжил всё тем же ласковым голосом: – Не хочешь на свободу? Дурак ты! Что ты их защищаешь? Они же против БОГА! – Какого бога? – Юрка изобразил удивление, – Не знаю никакого бога! – Не знаешь?– тоже «удивился» Петухов, – а кому же ты сейчас молился? – Никому! – Постой-постой! –ты же сейчас произносил молитву. «Творче и Создателю всяческих». Кто же создал всяческих. И таких как ты тоже! – Никто! – Никто? – Петухов расхохотался и жестом остановил Мартынова, который сделал движение в сторону Юры, – Нет, вы слышали, «никто»! Всё появилось само, да? – Да, само! – И откуда же по-твоему взялся мир? – От Большого Взрыва! – Гы! Бомбочку взорвали, – расхохотался Мышкин. – А на уроках, ведь, сам, говорил, что Бог создал! – продолжил Петухов, – так ты ещё и неискренний. – А человек откуда взялся? – От обезьяны произошёл. – Ой, нет, ну, вы послушайте, как интересно! От обезьяны! Васильев, ты неправ! Он не от козла и проститутки произошёл! Он от обезьяны произошёл. Нет, мама у него горилла, а папа орангутанг. – У тебя! – Сколько раз тебе говорить: я сирота! Не понимаешь? И Петухов снова влепил Юрке пощёчину. – Ну, продолжай. И Юрка продолжал. Он говорил про происхождение Вселенной, про происхождение видов и человека, про Джордано Бруно, Галилея и Коперника, про Ламарка и Дарвина, про Ленина и Че Гевару, про Парижскую коммуну и лейтенанта Шмидта, про ДнепроГЭС и покорение полюса, про космические корабли и ядерные реакторы. Нет, он не был настолько наивен и не надеялся, что ему удастся переубедить всю эту прыгающую, кривляющуюся публику. Какой смысл метать бисер перед свиньями? Но смысл был. Ему нужно было любой ценой протянуть время до возвращения Тихона. Ну, где его черти носят! Как картёжник, оказавшийся в тяжёлой ситуации, он клал на стол козырного туза. А во вторых, впервые за все эти годы он мог не прятаться, и открыто высказывать свои мысли. Он не подбирал слова. Слова как бы сами текли из него. И плевать, что они гогочут, что задают провокационные вопросы. Но где же этот Тихон? Какое-то время спустя, забава надоела. Юрку слушали всё с меньшим интересом, Всё чаще, за непонравившиеся слова, он получал тычки или плевки. На которые он и сам стал отвечать всё резче. Разговор плавно перетёк в перебранку, в которой за каждое слово Юрку карали ударом, а ответить ударом он не мог. Только бранью. И Юрка ругался. Он всячески поносил своих мучителей, самыми страшными словами, которые знал, он ругал царя, церковь, патриарха, бога. За что каждый раз получал удар. «Злых» и «Добрых» следователей больше не было. Били все. В какой-то момент Шаров сказал: – Ну, хватит. Будем его кончать. – Как кончать? – А что ещё с ним делать? Он Государя-Императора обзывает. Бога обзывает. Мешок на голову и в воду. – В какую воду? Где ты тут воду видел? – Ну, это я так, образно сказал. Зарежем или повесим. – Ты с ума сошёл! Накажут нас. – За ТАКОГО? Не накажут! – Так нельзя же убивать! Грех! – Грех? Нельзя убивать просто людей. А врагов Христа убивать можно и нужно! Мы – воинственная церковь. Имеем право! Помнишь, сколько раз в Библии карали за богохульство? Или надо было безбожников по головке гладить? – Прав Лёха! Богохульник он! Смерть ему! – Смерть! Смерть собаке! – галдели «товарищи» – А как убивать будем? – Медленно. Чтобы мучился подольше! – У меня есть перочинный нож. – Нет, кровь нельзя проливать? – Кто сказал? – Я знаю! В нём сидит бес и с кровью он убежит. Его сжечь надо. Тогда и бес сгорит в нём. Так католики делают. Это зазывается аутодофе. – Так то католики! Мы же христиане! – Дурак ты! Католики тоже христиане! – Не христиане! – Говорю тебе, христиане! Только неправильные! Двумя пальцами крестятся. – Да я не против. Сжечь, так сжечь. – Тащите дрова! Его надо всего обложить. – Бензину бы добыть! – Где его добудешь? Ничего. И так сгорит. – Ах ты мой краснопузенький! Там твои мамочка и папочка в аду заскучали. Прыгают сейчас по раскалённой сковородочке и плачут: «Где ж наш сыночек Юрочка?» Ну, ничего! Скоро ты их увидишь! Вместе с твоей Чегебарой. – Братва! Верёвки сгорят и он вырвется. – Правильно! Проволокой нужно. Притащили проволоку, которая больно впилась в запястья. Вот она, смерть… Эх, Юрка! Ничего-то ты не успел в этой жизни. Революцию не устроил, царя не убил, ни даже полицейского не ударил! Разве что этим уродам от тебя хоть немного попало? Даже не пожил как следует! Нигде не был. Ничего не видел. Орлёнок, Орлёнок, блесни опереньем, Собою затми белый свет. Не хочется думать о смерти, поверь мне, В шестнадцать мальчишеских лет. Юрке даже не шестнадцать. Ему тринадцать. Ах, как не хочется о смерти думать! Христианским мученикам было проще: потерпишь немного – и ты уже в раю! Но Юрка-то знает, что нет ни рая ни ада. Ничего. И скоро его не станет. Совсем не станет. Не будет для него ни солнышка, ни травки, ничего. Даже воспоминаний не останется. Как-то, ещё маленький Юрка сказал папе: – Хорошо бы мертвецы могли думать! Папа рассмеялся: – Хорошо бы! Только мертвецу нечем думать. Мозги-то сгнили! Вот так. Даже думать нечем будет! А, может быть, попросить пощады? Сказать им всё, что они хотят. Поглумятся, да и отпустят. И – в больницу. И – в бега. А потом, когда-нибудь, он отмстит всей этой шушаре. Подкрадётся и спалит всё это осиное гнездо. Умом Юрка понимал, что это – самый правильный вариант. Сейчас главное – спастись. Выжить. Чтобы мстить! Но он не мог сказать о маме и папе то, что от него требовали Васильев и прочие. Да, он понимал, что родителям уже всё равно, а тут речь идёт о его жизни и всё равно не мог. Орлёнок, Орлёнок, идут эшелоны, Победа борьбой решена, У власти орлиной орлят миллионы, И нами гордится страна. Орлёнок, Орлёнок, товарищ крылатый, Ковыльные степи в огне. На помощь спешат комсомольцы – орлята, И жизнь возвратится ко мне. Никто не спешит на помощь. Комсомольцев нет больше. Никого нет. Один ты остался, Юра! Последний. На секунду Юрка представил, как во двор врывается красная конница. Все молодые, красивые, в остроконечных буденовках с большими красными звёздами. Товарищи! Действительно, ТОВАРИЩИ! Они рубят налево и направо Юркиных врагов. В глазах у воспитанников – ужас. Они бегают по двору, кричат, плачут. Но вскоре все они оказываются порубленными. Несколько всадников спрыгивают с коней и развязывают Юру. И тут к Юрке подходит командир. Высокий, красивый… Да это же папа!!! Юрка улыбнулся. – Что лыбишься, макака краснозадая? Предвкушаешь встречу с родителями? Скоро, скоро увидишь, как на твоей мамуле черти катаются! Нет красных всадников. Нет даже лысого отца Тихона. «Отца». Какой он, к чёрту, отец? Дров было немало. «Товарищи» обложили Юрку дровами со всех сторон. Но разгораться дрова не хотели. Вероятно, отсырели. – Бумага нужна. Тогда разгореться. – Тетрадка подойдёт? – Давай! – Подождите! – это сказал Комаров, – Перед смертью он должен крест поцеловать. Так положено. - Ага! – Щербаков задул спичку. – А где взять крест? – С него же и снимем. – Верно! Не пропадать же кресту! – Гера, какой же ты молодец! Чуть грех не совершили, крест Божий не сожгли. Васильев грубо сорвал с Юрки нательный крест и поднёс к Юркиным губам: – На! Целуй! Юрка плюнул на руку с крестом! – Ах ты, сука! – Васильев ударил Юрку по лицу, а потом вытер руку о Юркину одежду. – на крест Божий плевать! Ну, ничего! Сейчас мы тебя поджарим. Щербаков, поджигай! Огонь понемногу занялся. Запахло дымом. Тихон не шёл. Конец!
|