Форум атеистов Рунета

Многочисленные устные поэтические произведения, процветавшие в Исландии и Норвегии, фрагментарно сохранились также и в шведских рунических надписях, хотя они и редко достигают высокого уровня исландцев. Те же мифы, которые рассказываются в исландской Эдде, были скорее всего известны и в Швеции, судя по изображениям, высеченным на камнях, а также части языковых оборотов в рунических надписях. Прежде всего, мы можем утверждать, что искусство рунического письма было хорошо известно в Швеции. И что касается количества рунических надписей, то Швеция по праву занимает первое место среди других скандинавских стран. Но литературное применение рун, несмотря ни на что, было весьма ограниченным. Само слово «руна» означало сперва «тайну»; руническое письмо было известно лишь узкому кругу посвященных и использовалось для нанесения очень коротких надписей на дереве, металле или камне; надписи эти часто имели магическое значение. В одной из песен Эдды, «Песни о Риге», написанной в XIII веке, бог Риг научил руническому письму сына хёвдинга, и тот затем стал предком первого конунга. Далее мы узнаем, что речь шла о «рунах спасения жизни» и «рунах долголетия», т.е о магических письменах, с помощью которых род конунга обрел особую жизненную силу. В другой песне Эдды, «Изречениях Высокого», сам бог Один, обучаясь искусству рун, висит на мировом ясене Иггдрасиль. Также и эти руны использовались в магических целях и были привилегией меньшинства.

Судя по исландским сагам, знание рун передавалось по наследству от отца к сыну, в определенных родах хёвдингов, которые к тому же хранили традиции отправления языческого культа и скальдического искусства. Это утверждение согласуется с самим языком древних шведских рунических надписей, который часто был намеренно темным, неясным, высокопарным, насыщенным загадками, понятными только посвященным. После введения в Швеции христианства в XI веке рунические надписи приобретают несколько иной характер, отчасти под влиянием христианских надгробий. Они становятся типично памятными надписями, эпитафиями хевдингам и знатным бондам. Подобные камни воздвигались их ближайшими родственниками, с помощью более или менее искусного знатока рун. Подавляющее большинство шведских рунических надписей относится именно к этому периоду, а их содержание, как правило, строится по одному и тому же образцу: «Икс воздвиг этот камень в память об Игреке», — и далее сообщается о том, как умер последний и какие подвиги он успел совершить при жизни, а в конце цитируется какая-нибудь христианская формула, вроде: «Да поможет ему Бог». Некоторые из таких надписей имеют стихотворную форму, чаще всего — в виде краткого и условного памятного стиха в традиционном стиле Эдды. Прежде всего именно такие надгробные стихи позволяют нам сделать некоторые выводы о наличии поэтических жанров в устной традиции.

Руническое письмо в нашей стране продолжало существовать на протяжении многих столетий после введения христианства, хотя монументальные рунические тексты и уступили место более скромным, обычно вырезанным на дереве или различного рода утвари. В торговом местечке Лёдёсе на берегу реки Ёта-эльв, к примеру, были найдены деловые послания, написанные рунами; а в крестьянской среде еще в XIX веке использовались так называемые рунические календари. Однако все это вряд ли можно назвать «литературой». Очевидно, что подавляющее большинство произведений древнешведского литературного творчества принадлежало к устной традиции и ныне утеряно безвозвратно. В противоположность Исландии, Швеция, похоже, после введения христианства не имела образованного слоя знати, хранящего литературные традиции и обладающего желанием и способностью закрепить древнее поэтическое творчество на письме. В письменном виде до нас дошли лишь старые законы провинций и отрывочные сведения хроникального типа о королях и исторических событиях. Объяснение этой сдержанности — вовсе не в том, что в Швеции литературный уровень был ниже, чем в Исландии, даже если так представляется на самом деле. Не менее важной причиной могло быть и то, что шведская церковь в средние века проявляла гораздо большую нетерпимость к языческой культуре, нежели исландская: в Швеции христианство утверждалось более длительное время, и шведские миссионеры выказывали больше рвения и воинственности, чем их исландские братья. Сам культурный климат в Швеции раннего средневековья не допускал поэтому мирного сосуществования между язычеством и христианством, как это было в Исландии.

Если мы хотим знать, какими качествами могла обладать среда, в которой создавалась устная литературная традиция в эпоху древности, — в том числе и в Швеции, — то об этом имеются необычайно красноречивые свидетельства, и они доступны для того, кто, несмотря ни на что, принимает в расчет исландские источники. В таких рассказах говорится, например, о скальдах, которые посещают дружину викингов-конунгов и слагают эпические песни в их честь, за что поучают в дар золотое кольцо, меч или щит. Здесь же рассказывается о сыновьях исландских бондов, которые услаждают слух знатных особ сагами и песнями о героях, пока в пиршественном зале между гостями гуляет рог с медом. Говорится здесь и о поэтах, которые владеют даром импровизации и могут сложить песнь с замысловатым стихотворным размером, чтобы только спасти свою голову от королевского гнева или заслужить особую, дорогую награду за свое скальдическое искусство. Разумеется, большее из того, что говорится о таких скальдах и сказителях древних car, — недостоверно, а иногда это чистой воды небылицы. И тем не менее это позволяет нам сделать определенные выводы о том, как развивалась устная традиция в Норвегии и Исландии в XIII веке. Так, мы знаем, что некоторые исландские роды были хранителями скальдического искусства и что отдельные их члены путешествовали от одного королевского двора к другому по всей Скандинавии, развлекая королей и их свиту поэтической декламацией и пересказыванием прозаических саг. Мы знаем также, что эти же роды отвечали за письменную литературу того периода, — и в Исландии, и в Норвегии.
Средневековая церковь и латинская письменность:
Первые книги появились в Швеции вместе с миссионерами. Ансгарий, «апостол Скандинавии», согласно легенде, имел с собой множество богослужебных книг, когда он около 830 года прибыл в Скандзу. Вначале появились именно ввезенные, чужеземные богослужебные книги на латинском языке, и подобными им были старинные рукописные фрагменты, созданные в Швеции, скорее всего в конце XII века. Только с середины XIII века появляются отдельные труды на шведском языке, и уже в XIV веке возникает то, что с полным правом может быть названо шведским средневековым письменным творчеством, созданным по преимуществу на основе чужеземных образцов. Таким образом, между прибытием в Швецию первых миссионеров и появлением первых письменных памятников шведского средневековья прошло около пятисот лет! Почему это заняло столько времени? Сопротивление язычников — лишь одна из причин, даже если языческий храм в Упсале, к праведному гневу миссионеров, и сохранял свою власть над умами еще в конце XI века. Более важной причиной явилось то, что письменные источники католической церкви существовали на латинском языке, а переписывание манускриптов было слишком дорогостоящим и книги долгое время были недоступны даже для богачей. Точно так же и богослужение совершалось на латинском, — на этом же языке обучались книжной премудрости будущие священники: это было единственное образование, которое можно было получить, и такое положение вещей сохранялось еще и в позднее средневековье. Для жаждущего знаний клирика шведский язык был варварским, и его надо было как можно скорее забыть, чтобы выучить латынь, язык церкви и ученых людей. Кроме того, книга оставалась невероятной роскошью, ибо многие годы приходилось трудиться над ней монаху, прилежно водя гусиным пером по пергаменту, сделанному из телячьей кожи. На один экземпляр такой книги могло пойти несколько сотен телят. Переписчики прежде всего удовлетворяли потребность средневековой церкви в богослужебных книгах, псалтирях, молитвенниках, книгах для церковного пения и пр., так, чтобы служба совершалась в согласии с установленными канонами. Во вторую очередь, необходимо было снабдить священников учебниками, чтобы они научились исполнять свое служение.

Поэтому нет ничего странного в том, что письменность долгое время была уделом и привилегией маленькой группы священников и монахов, и существовала изолированно от шведской народной культуры. Разумеется, народ и церковники встречались на службе в храме, и таким образом происходило определенное взаимовлияние. Иногда в латинских текстах, написанных священниками, возникали мотивы из устной народной традиции. Еще чаще случалось обратное, когда латинские жития святых и легенды, а также евангельские притчи влияли на народную культуру средних веков и делались тем самым неотъемлемой частью устной традиции. Но в общем и целом церкви и монастыри оставались островками письменной культуры в море массовой неграмотности.

Причиной изоляции клерикальной литературы послужило еще и то, что первый монашеский орден, утвердившийся в Швеции, — цистерцианский, — относился к орденам строгого соблюдения устава и не допускал никакого мирского тщеславия, вроде занятий светской литературой. В этом отношении наши скандинавские соседи имели более благоприятные условия, чем те, которые царили в Швеции. И в Норвегии, и в Исландии, к примеру, в XII веке имелись монахи, которые пересказывали сочинения древних скальдов как на латинском, так и на скандинавском языках. А в Дании жил знаменитый историк Саксон Грамматик (умер около 1220 года), который на прекрасном латинском, заимствованном у Вергилия и других древнеримских поэтов, пересказал песни Эдды и древнескандинавские мифы. Тогда как в шведских монастырях, основанных в XII веке в Альвастре, Нюдале, Варнхеме и других местах, не предавались столь явным мирским занятиям. И пропасть между двумя культурами осгавалась непреодолимой. Позже, в XIII веке, при крупных соборах стали открываться капитулы и кафедральные школы, и тем самым была заложена основа для высшего церковного образования. Многие из наших известных церковных деятелей этого периода учились в Париже, знакомясь там со схоластической философией и другими передовыми учениями. Новые монашеские ордена, прежде всего доминиканский, также способствовали проникновению новых веяний из Европы в Швецию и тем самым влияли на рост интеллектуальной активности среди шведских клириков. Некоторые из последних стали известны за пределами своей страны и прославились как ученые писатели для круга, читающего по латыни. Однако расстояние между народной и письменной культурой в Швеции по-прежнему оставалось большим.
Литература шведской знати:
В Европе образовался мост между народной и клерикальной культурой, когда светская аристократия в XII веке начала приобщаться к книжному образованию. С этого времени сперва во Франции, а затем и в других странах расцвела куртуазная литература на национальных языках. Мотивы народных сказаний о короле Артуре и рыцарях Круглого стола смешивались в ней с клерикальной ученостью и стилистическими приемами латинской письменности. Соответственно в Исландии XIII века литературно образованные знатные роды занимались написанием саг, в которых древняя устная традиция сливалась с христианской средневековой литературой, порождая смешанные формы исключительной силы и образности. Здесь, как и в других странах Европы, литературная продукция порождалась взаимодействием аристократов-меценатов, переписчиков с клерикальным образованием и носителей устной традиции.

Это взаимодействие осуществлялось различными способами. Иногда инициатива исходила от аристократа, — например, он заказывал написать к какому-нибудь пышному празднеству литературное произведение. В других случаях это были бродячий певец или же клирик, которые предлагали свои услуги аристократии. В Исландии бывало так, что сами знатные люди, — как Снорри Стурлусон, состоящий в дружине норвежского короля, — писали или диктовали писцу саги из устной традиции, переправляя затем тексты другим знатным родичам.

Предпосылкой подобных процессов стало то, что в обществе имелся класс светской знати, со своими литературными интересами и достаточными ресурсами для оплаты дорогостоящего изготовления пергамента и переписывания манускриптов. Такой класс появился в Швеции лишь в XIV веке, и именно к этому периоду относится зарождение в нашей стране светской литературы.

Начиная с XIII века можно уже проследить, как старые роды лагманов, или судей, — аристократия древнего крестьянского общества, — постепенно начинают заниматься записыванием законов шведских провинций, которые до того времени существовали лишь в устной форме. В связи с этим записыванием происходила и их литературная обработка, а также приспосабливание к европейским правовым нормам, что означало на деле победу церкви и короля над раздробленным по провинциям крестьянским обществом. Законы провинций в XIV веке были заменены основным законом Магнуса Эрикссона, объединившим все королевство под единовластным правителем. Одновременно с централизацией государства, в XIII веке возникла система ленов, породив новый тип аристократии, обязанностью которой стала защита королевской власти и сбор налогов с бондов в пользу строительства нового королевского дворца. Новая знать частично формировалась из старой аристократии бондов, частично — из немецкого и датского дворянства. К концу века при королевском дворе утвердились феодальные обычаи и расцвела куртуазная культура. Вероятно, главные изменения произошли при Вальдемаре сыне Биргера и Магнусе Амбарный Замок (время правления — 1250–1290 гг.). А обязанности и права аристократии были Сформулированы в уставе Альснё (1279 г.)

Идеалы нового класса знати можно изучить по Эриковой хронике, в которой рассказывается о рыцарских турнирах и роскошных пирах, о гостях, одетых в дорогие шелковые ткани, о развевающихся знаменах, о музыке флейт, барабанов и труб. Шведские рыцари сравниваются с благородными героями французского рыцарского романа, — с Гавьоном или Парцифалем, — и они невольно должны были следовать этим высоким образцам, давно уже принятым в среде французского и немецкого дворянства. Именно для этого круга и писались первые шведские рыцарские поэмы, или Евфимиевы песни, — по желанию норвежской королевы Евфимии, что весьма характерно, ибо в самой Норвегии такие рыцарские песни существовали уже целое столетие. Почти вся дошедшая до нас светская литература на национальном языке, — хроники, баллады, аллегорическая поэзия, — с самого начала циркулировала в аристократической среде, даже если она в позднее средневековье и достигала горожан и крестьян. Разумеется, это не означает, что у последних не было своего творчества, но оно оставалось устным и записывалось в исключительных случаях.

_________________
"спаситель наш - философия...водительница душ" (Цицерон "Тускуланские беседы" кн.5, II, 5.

Три культуры и осень средневековья
Старейшую литературу можно разделить на три основные группы: собственно древняя, клерикальная и куртуазная. И каждая из них соответствует своей социальной среде, с различными языками, стилистикой и мировосприятием. Однако границы между ними быстро становятся подвижными. К концу средних веков все три культуры сливаются в общую, единую культуру шведского государства с центром в столице. С завершением процесса централизации подошла к концу и эпоха средних веков: наступило новое время — Реформация. Можно изобразить этот процесс наглядно, нанеся на карту Швеции места появления тех или иных текстов. Рунические надписи на камнях встречаются в общем-то по всей стране, хотя надо отметить, что наибольшая их концентрация обнаруживается в богатых поселениях бондов в районе озера Меларен, на Готланде и на берегах озера Вэттерн. В особенности ранние рунические надписи в большом количестве встречаются вокруг озера Меларен, т.е в центре исконных земель королей свеев.
Клерикальная литература создавалась прежде всего в церковных епархиях — Упсале, Стренгнесе, Линчепинге и Скаре, — а также в немногочисленных монастырях, из которых наиболее влиятельным к концу средневековья оказывается Вадстена. Все эти центры церковной книжной премудрости расположены вблизи от старых мест, где находились камни с руническими письменами, однако воздействие монастырей на крестьянскую культуру было весьма ограниченным. И напротив, устанавливались связи с иноземными монастырями и центрами науки — к примеру, с датским епископским городом Лундом.

Неясно, где создавалась куртуазная поэзия на национальном языке, но читатели ее находились, конечно же, во дворцах королевства, т.е. вблизи от так называемой «эриксгаты», — главного маршрута короля, когда тот отправлялся в поездку по стране. Культурное влияние шло из Норвегии, Дании и Германии, и вероятно, иногда посредниками в этом взаимодействии оказывались королевские дворцы в приграничных землях — к примеру, норвежский Бохус или датский Варберг.

В период Унии XV века, когда Швеция, Норвегия и Дания объединились под властью датской короны, — шведская литературная продукция сосредоточилась в двух главных местах — Вадстене и Стокгольме. Отсюда велась шведская пропаганда против датчан, и адресатом ее были не только дворянство и церковники, но также и горожане и крестьяне на протяжении того времени, пока по всей стране кипели страсти вокруг Унии. Это означало, что литература — как клерикальная, так и куртуазная, — была подчинена политическим интересам. Язык и стиль нарочно упрощались, чтобы можно было достичь желаемого результата в той среде, к которой эта литература обращалась. Произведения стали народными, но уровень их понизился.
В XVI веке при Густаве Васе развитие в этом направлении завершилось. Вся литературная продукция сосредоточилась теперь в Стокгольме, под властью короля, а старая клерикальная и куртуазная литература иссякает. Осень средневековья постепенно сменяется зимой, которая менее всего благоприятна для процветания поэзии.

Конец средневековья означал, что в Швеции возникла единая для всего государства литература, вместо двух или трех прежних. Централизация государственной власти послужила основой для литературного расцвета в период шведского великодержавия в XVII веке. Но она же породила и националистическую концепцию истории, согласно которой средние века представлялись мрачными, а древность — светлой. Миф об отчем доме мешал нам увидеть истинное значение древних текстов. А стремление нашего времени развенчивать старые мифы усложнило ситуацию еще больше. Постичь средневековое художественное творчество — все равно что изучать так называемый палимпсест, рукопись на пергаменте, где поверх старого текста писался новый. Взгляд иногда тщетно скользит по нему в поисках соскобленного фрагмента. Но подчас внезапно, из темноты проступает местами старый текст. Словно в ночном небе зажигаются звезды.
Тексты родового общества (IX–XIV века)
Литературные жанры в эпоху древности в двух основных моментах несли на себе отпечаток родового общества. Во-первых, они часто передавались из уст в уста, составляя традицию данного рода. Во-вторых, они повествовали о жизни рода, об отношениях между соперничающими родами и т.п. Эти особенности проявляются наиболее ярко, когда речь заходит о таком жанре, как исландская родовая сага, в которой сообщаются подробные сведения из истории родов. Кроме того, песни Эдды и скальдическая поэзия также отражают это родовое сознание, описывая конфликты родового общества. Саги, песни Эдды, поэзия скальдов — таким образом, мы перечислили три главных жанра древнескандинавской поэтики. Первый — жанр сугубо эпический: прозаические саги спокойно и неторопливо повествуют о событиях прошлого. Второй относится к жанру эпическо-драматическому, с элементами дидактики: в поэтических сценах наглядно предстают мифы о богах и их поучения, жизнь легендарных героев. Третий жанр — лирический, который в усложненной поэтической форме прославляет события современности.

Каждый из этих основных жанров имеет свою особую нишу и систему правил. Они известны нам прежде всего по исландской литературе, но также и по немногочисленным текстам шведской литературы, главным образом по руническим надписям. Прежде чем мы перейдем к этим трем жанрам, нам необходимо упомянуть и малые, вроде бы незначительные явления в древнескандинавской жанровой системе, — поэтические речевые обороты, пословицы, загадки и пр. Начав с таких простейших формул, мы легче сможем понять, как строятся более крупные и сложные жанры. Имеет смысл изучить сперва кирпичики, чтобы затем постичь, как из них складывается поэтика устной культуры. В данной традиции творческий процесс происходит путем сочинения или составления комбинаций из устойчивых формул, по определенным правилам. Есть и другой повод начать изучение именно с малых и на первый взгляд ничтожных речевых оборотов, которые выступали не только в больших поэтических произведениях, но и в обиходной речи. Ибо таким образом мы сможем представить себе и тот коммуникационный процесса повседневной жизни, благодаря которому изначально передавались произведения устного народного творчества.
Формула :Древнескандинавское творчество основывалось на аллитерационных формулах в стиле следующей:
Скот мрет,
Сродник мрет.
Эти строки составляют один стих, включающий в себя четыре ударных слога с короткой цезурой в середине, между строками. По обе стороны цезуры находится ударный слог с аллитерацией, — в данном случае на букву «с». В целом вся формула производит впечатление краткой пословицы, которая успешно могла использоваться в разговоре о смерти и бренности всего земного. Между «скотом» и «сродником» нет сколь-нибудь существенной разницы, — во всяком случае тогда, когда речь заходит о жизни и смерти. Формулы, или речевые обороты, подобного типа сохраняются в языке крестьян с эпохи древности и до наших дней.
Но подобная же формула может сложиться в краткую дидактическую строфу, так называемую «лаусавису». И в лучшем случае результат будет следующим:
Скот мрет,
Сродник мрет,
Однажды и ты умрешь,
Одно знаю,
Что не умрет —
Суд над умершим.
Эта строфа может рассматриваться как краткое стихотворение в размере Эдды «льодахаттр», который часто использовался именно в дидактической поэзии. Строки 1–2 и 4–5 в подобной строфе похожи на «основную формулу», т.е. они содержат по два ударных слога и цезуру, в то время как число безударных слогов может варьироваться. Строки 3 и 6 — иные по характеру: в них — по три ударных слога. Подобная строфа прекрасно подходит для насыщенного эллиптического речевого оборота, который в устной форме придает вес и значительность тому, кто его произносит, — например, хёвдинг, выступающий на тинге перед бондами.

Такая же строфа может стать элементом в эпическо-драматическом жанре. Эти слова могут быть приписаны самому Одину и выступать частью торжественного монолога, как в «Изречениях Высокого», который бог произносит в Валхалле перед другими богами. Именно в такой форме текст сохранился для потомков. Но это вовсе не означает, что он существовал лишь в одном варианте. Как кирпичики составляют разные здания, так и поэтические формулы и строфы могут складываться в различные образы устного творчества. Значение таких формул и их социальная функция в устной литературной традиции впервые были выявлены в последние годы, прежде всего благодаря изучению эпической песенной традиции в Югославии. Было доказано, что сказитель часто импровизировал текст в самом процессе исполнения, используя при этом запас готовых поэтических формул и составляя из них более крупные тематические блоки, которые, в свою очередь, тоже были более или менее устойчивыми: к примеру, представление героя, описание битвы или морского похода, традиционное раздумье над властью любви, над быстротечностью жизни и т.п. Такие тематические единицы могли затем складываться в более крупные, стереотипные описания событий, также закрепленные традицией: например, борьба героя за освобождение своей возлюбленной от власти злых сил и пр. А многие подобные описания в конечном итоге, посредством стандартных поэтических формул, вплетались в большую эпическую композицию, которая могла исполняться на протяжении нескольких часов.

В древнескандинавской традиции поэтическая композиция импровизировалась лишь в исключительных случаях. Скандинавы, еще больше, чем югославы, использовали и ценили краткую выразительную формулу, насыщенную содержанием, которая могла запечатлеться в памяти слушателей в качестве пословицы. Сочинение таких лаконичных формул требовало длительного обдумывания, и потому почти исключало саму возможность импровизации. Но и в Скандинавии тоже древние скальды умели искусно обращаться с формулами и устойчивыми элементами композиции.
Кеннинги:
Самой характерной формулой в языке скальдической поэзии являются так называемые кеннинги. Это описательное поэтическое выражение, состоящее по меньшей мере из двух существительных: например, «сын Одина» вместо Тора, «податель золота» вместо короля. Большинство кеннингов метафоричны, — к примеру, «конь моря» вместо корабля. Некоторые заключают в себе ссылку на определенные мифы: к примеру, «ложе Фафнира» вместо золота (Фафнир — это дракон, который лежал на сокровищах, охраняя их, и поэтому золото могло называться ложем этого чудовища; однако выражение в целом, разумеется, непонятно для тех, кто не знает мифа). Так, чтобы понимать язык скальдов, необходимо знать мифологию.
Кеннинги могли выстраиваться таким образом, что включали в себя три, четыре или более элементов. «Податель ложа Фафнира» в таком случае будет опять-таки король, а «укротитель морского коня» — викинг. И чем длиннее кеннинг, тем более он недоступен для понимания непосвященных. Часто в этом-то и состояла главная цель. Язык поэтов-скальдов был тайным, исполненным загадок, которые были способны разгадать только самые мудрые и почитаемые члены родового общества, т.е. хёвдинги или сами же скальды. В песнях Эдды кеннинги используются весьма умеренно, главным образом в качестве устойчивых выражений, характеризующих основных богов и героев («сын Одина», «вождь готов» и др.). В поздней скальдической поэзии кеннинги встречаются гораздо чаще: они становятся усложненными, насыщенными вычурными трех — или четырехчленными метафорами, скрытыми намеками на малоизвестные мифы и т.п. Можно даже сказать, что здесь кеннинги из обычной поэтической формулы превращаются в настоящую загадку.
Наряду с кеннингами известны и так называемые хейти, т.е. поэтические названия, заменяющие одно существительное другим: например, «невеста» или «жена» вместо женщины, «огонь» вместо меча.
Камень из Река:
Возле церкви в местечке Рек, в провинции Эстергётланд, стоит большой камень с рунами, датируемый IX веком. Руны покрывают его с обеих сторон. Эти надписи не только самые древние, но и наиболее примечательные из всех литературных текстов, сохранившихся в Швеции от эпохи древности. Содержание их таинственно темное, оно выражено усложненным, запутанным скальдическим языком, который на протяжении столетий ставит ученых в тупик. То, что все-таки удалось расшифровать, служит примером таких поэтических приемов и намеков на древние мифы, которые нам известны по исландской литературе XIII века, как, например, по книге о скальдическом искусстве Снорри Стурлусона, которую принято называть «Младшей Эддой»(около 1230 года). И камень из Река наглядно свидетельствует о том, что это искусство культивировалось также и в Швеции IX века!
Надпись начинается с торжественного посвящения, свойственного сходным руническим надписям на других камнях: «О Вемуде говорят эти руны. Варин сложил их в честь павшего сына». А затем следуют две загадки, сопровождаемые поэтической строфой в размере Эдды «форнюрдислаг»:
Скажи, память, какой добычи было две,
которую двенадцать раз на поле брани добывали,
и обе брались вместе, от человека к человеку.
Скажи еще, кто в девяти коленах
лишился жизни у остготов
и до сих пор все первый в битве.
Тьодрик правил,
смелый в бою,
кормчий воинов
в море готов.
Ныне сидит он,
держа свой щит,
на готском коне,
вождь мерингов.
Слово «память» и у скальдов, и в Эдде Снорри Стурлусона означало как «память скальдов», так и «человеческую память». Игра же словами состояла в том, что многие загадки, связанные с одним и тем же мифом или легендой, объединялись и затем в стихотворной форме разгадывались. В данном случае, похоже, загадки содержат намек на Тьодрика, т.е. Теодериха Великого, знаменитого вождя остготов (около 450–526 гг.). В древнегерманской традиции он часто именуется Тьодриком или Дидрихом Бернским. О нем, в частности, рассказывается, что он владел «крепостью мерингов», — что это были за меринги, неизвестно, но этот народ в сагах упоминается в связи с Теодерихом. Рассказывается также, что он владел множеством сокровищ, захваченных в битвах с другими великими героями, а после его смерти его увековечили в образе известной конной статуи, которая стояла в Аахене во времена самого камня из Река. Скорее всего, подразумеваются именно эти события, но что было известно о них на самом деле в Эстергётланде в IX веке, — мы не знаем. Текст на камне адресован читателю, который знает гораздо больше нас о легенде о Теодерихе Великом и ее значении в той надписи на камне, которую сделал Варин в честь своего сына. Сама загадочность придает поэтический блеск кеннингам вроде «море готов» или сведениям о добычах, которые двенадцать раз захвачены в сражениях.

_________________
"спаситель наш - философия...водительница душ" (Цицерон "Тускуланские беседы" кн.5, II, 5.

Чтобы скрыть истинное содержание текста, в этой надписи используются также различные шифры. Исследователи рун смогли разгадать код, но в результате получили лишь новый текст, составленный в еще более сложном и зашифрованном виде. Какие мифы и легенды имеются здесь в виду? Посредством параллелей с древнеисландской поэзией мы иногда можем прояснить содержание таких кеннингов, как «конь Гунн» в главной фразе: «Скажи на двенадцатый раз, где Гуннов конь пасется на поле, меж двадцати павших конунгов». Ибо Гунн — это имя валькирии, а валькирии ездили верхом на волках, и поэтому именно волк нашел богатую добычу — двадцать павших на поле брани. Но кто эти двадцать убитых конунгов? И почему говорится — «в двенадцатый раз», когда мы ничего не знаем об «одиннадцатом» или «десятом»? И здесь создатель этой рунической надписи окончательно сбивает нас с толку. Есть два основных мнения о камне из Река, его назначении и цели. Согласно первому, речь идет о магическом тексте, который предназначался для совершения мести или какого-то возмездия за смерть Вемуда. Согласно второму, это самая обычная памятная надпись, а намеки на различные мифы и легенды в ней заставляют читателя вспомнить о величии этого рода. Возможно, оба мнения заключают в себе долю истины. И совершенно определенно, что этот текст обращен не ко всякому, а только к немногим посвященным. Поскольку камень из Река больше напоминает модернистскую поэзию, нежели некролог.
От магических рун — к памятным надписям:
В древних рунических надписях всегда подчеркивается их загадочность, таинственность. На камне из Спарлёсы, в провинции Вестергётланд (около IX века) таким же образом характеризуются сами руны — причем в необычайно сложной, почти недоступной для истолкования поэтической надписи, — как «происходящие от сил». Руны имели магическое значение, но необязательно в узком смысле магических знаков (чтобы одолеть врагов, вступить в контакт с умершими и пр.); в более широком, метафорическом смысле они представляли собой волшебную систему знаков, возвышающуюся над повседневным языком. Удивительно поэтично звучит самая древняя наша надпись, построенная по принципу аллитерации и сделанная на брактеакте из Чюркё, т.е. на золотом украшении V века:
Руны высек
на зерне заморском
Хельдар
для Кунимунда.
Здесь «зерно заморское» — скорее всего поэтическое описание самого украшения и указывает либо на его ценность и великолепие, либо на его магическую силу как амулета. Еще более впечатляет своим модернистским звучанием заклинание в рунах на медной шкатулке из Сигтуны (первая половина XI века):
Птица кормится разбойником,
Я вижу, как раздуло кукушку трупа.
Образность этих строк основана на принятом в скальдической поэзии представлении о том, что павший в бою становится добычей воронов и волков (ср. строки на камне из Река о «Гунновом коне», который рыщет в поисках пищи на поле брани). В данном случае создатель рун предсказывает, что тот, кто посмеет украсть медную шкатулку, будет убит, и птица, или «кукушка трупа», — типичный кеннинг для ворона, — раздуется от обильной пищи. Высокопарность этого проклятия подчеркивается не только метафоричностью и аллитерацией, но и так называемыми «хендингами», т.е. звуковыми эффектами в скальдической поэзии, которые родственны рифме. Стихотворный размер в этом случае очень типичен для древнеисландской скальдической поэзии и называется «дротткветт», или «королевская песнь».
На камне из Карлеви, на острове Эланд (около XI века) есть целая строфа, написанная тем же стихотворным размером и высеченная в память о датском хёвдинге викингов, Сиббе, который был погребен на Эланде:
Скрыт тот под землей, кто — и многие знают об этом, —
подвиги совершал, древо богини битв, под могильным курганом.
Никто справедливее Одина колесницы,
Властнее на просторах морских конунгов
не будет царить на суше в Дании.
Таинственная форма скрывает на самом деле довольно простое содержание. «Древо богини битв» и «колесница Одина» — это обычные кеннинги, восхваляющие столь прославленного воителя, как в данном случае Сиббе. В первой части строфы, таким образом, говорится, что под могильным курганом лежит воистину великий воин. Во второй же ее части мы узнаем, что этот воин сражался на «просторах морских конунгов», т.е. на море, и вместе с тем имел владения на суше в Дании. Усложненность строфы проистекает из чисто языковых изысков. Слово «draugr» в подлиннике, например, служит типичным в скальдической поэзии каламбуром, так как оно может означать не только «древо», но и «привидение», «призрака». Смысл в том, чтобы читатель надписи поразмышлял над более глубоким подтекстом и намеками. Но для того, кто владеет языком скальдов, этот текст не содержит ничего загадочного. Магические руны превратились в обычные эпитафии, риторические обороты хвалебной речи, сложные по форме, но не столь глубокие по смыслу. Не только рамки жанра эпитафии, но и стихотворный размер «дротткветт» стал ограничивать поэтическое творчество. Оно превратилось в головоломку, и главной его задачей стало сложить в одно целое разнородные кусочки традиционных формул.
Рунические стихотворения в стиле Эдды:
Многие памятные надписи, особенно поздние, относящиеся к XI веку, отличаются более простым языком. Их поэтичность чаще всего обусловлена эпическим стилем Эдды: в них стало меньше метафор, да и те используются лишь для того, чтобы подчеркнуть величие павшего героя или прославить его качества как хёвдинга. Показательна в этом отношении торжественная надпись на камне из Грипсхольма, в провинции Сёдерманланд, высеченная в честь Харальда, сына Толы, — одного из многих других викингов, которые погибли на востоке во время похода Ингвара Путешественника, около 1040 года:
Они плыли
за золотом,
на востоке
кормили орла.
Погибли на юге,
в Серкланде.
Единственная метафора строфы — «орел», который заменил здесь «ворона» как птицу смерти. «Кормить орла» означает убивать людей в бою. И едва читатель разгадывает эту простую загадку, как становится ясной трехчленная симметрия текста: плыть, убивать, погибнуть. Лаконичное определение жизни викинга. А географические указания делают путешествие по жизни также и странствием по свету. Викинги отплыли из родного Сёдерманланда, держали курс на восток, а окончили свой путь в Серкланде, — стране арабов-сарацин, на южной оконечности земли, согласно древней картине мира, — таков был конец пути для многих викингов и крестоносцев. Однако этот мотив не развивается в романтическую сагу о героях. Сам героический дух едва угадывается в деловитой констатации заключительной строки.
Существует целый ряд других камней той же эпохи; надписи на них в схожих поэтических формулах прославляют участников похода Ингвара, — как, например, на камне из Тюстберги, воздвигнутом в честь Хольмстена и его сына Родгера:
Долго он был
на западе.
Пали они на востоке
с Ингваром.
Поэтический эффект достигается здесь простым контрастом: долгое пребывание на западе — и внезапная смерть на востоке. Подразумевается, что читатель сможет увязать указание на концы света с представлением о героической жизни викинга. Заключительные слова — «с Ингваром», — которые встречаются на многих камнях, также предполагают, что тогда были известны сказания о великом викингском походе на восток под предводительством этого самого Ингвара.

Подобное сказание, «Сага об Ингваре Путешественнике», сохранилось в Исландии и в своем раннем варианте было скорее всего записано в конце XII века, на основе устной традиции, бытующей в районе озера Меларен. В самой саге говорится о том, что исландский священник Ислейв слышал эту историю от торговца, который, в свою очередь, услышал ее «в дружине конунга свеев». Это фантастическая небылица о крещеных шведских героях, которые отправились на восток, на Русь, а затем по русским рекам доплыли до Византии. С помощью Бога и оружия они побеждают в пути страшных кровожадных драконов, волхвов-язычников, обольстительных женщин. Многие из героев погибли, добыв себе в бою честь и золото, а некоторые вернулись в Скандинавию и смогли поведать другим обо всех совершенных подвигах. Историки, естественно, не питают доверия к этой саге и исходят из того, что она представляет собой позднюю исландскую версию, которая искажает подлинные исторические события. Однако шведские скальды, которые в XI веке сочиняли рунические стихи в честь похода Ингвара, скорее всего, охотно верили во все эти выдумки. И тогда становится понятно, почему надписи на камнях об Ингваре имеют столь ярко выраженный мифическо-героический характер.

В более обыденных выражениях восхваляют рунические надписи тех хёвдингов, которые правили дома, в своих усадьбах: «добрый и радушный» (т.е. не скупится на угощение) — такова частая формула, которая также используется в исландской Эдде («Изречения Высокого»). «Красноречивый» — таков другой типичный эпитет хёвдингов, известный как в Швеции, так и в Исландии. И лишь в исключительных случаях в этих памятных надписях встречаются формулы явно мифического характера, как, например, такая, высеченная особыми рунами Хельсинге на камне в Скарпокере, в провинции Сёдерманланд (XI век):
Земля разверзнется,
И сверху — небо.
Вероятно, создатель этой рунической надписи хотел сказать своей поэтической формулой, что произойдет гибель мира, Рагнарёк, прежде чем родится хёвдинг, который сумеет сравниться с тем, в честь которого поставлен этот камень. Подобные формулы часто попадаются в древнеисландской поэзии, и кроме того, в древнеанглийских и древнегерманских текстах. Аллитерация в подлиннике имеет выраженный религиозно-мифологический характер; она почти всегда выступает приметой стиля, когда речь идет о сотворении мира или его гибели,— например, в начале грандиозного введения в Эдду — «Волуспе», или «Прорицании провидицы»:
В древние времена,
Когда не было ничего,
Не было песка или моря,
Или прохладных волн,
Не было земли,
Не было неба над ней,
Была только бездна,
И никакой травы.
Как объяснить, что одинаковые поэтические формулы, используемые в шведских рунических надписях, встречаются также в Эдде или древних германских текстах, написанных подчас за сотни миль от Швеции или даже в другую эпоху? Вряд ли вопрос заключается в «литературном влиянии», — как его понимают в наши дни. Вместо этого следует предположить, что скальды на всем скандинавско-германском культурном пространстве в течение многих веков использовали общий запас поэтических формул и мотивов. В древности этот запас имел мощный мифологический заряд, и его хранили как священное наследие в устной традиции. И только в более позднее время, особенно после введения христианства, эти формулы были «разряжены» и превратились в литературные штампы.
Повествовательная проза:
В Норвегии и особенно в Исландии в период 1200–1350 гг. создавалась такая повествовательная проза, которая не имела себе подобия ни у одного другого народа той же эпохи. Записывание саг основывалось отчасти на древнескандинавской традиции, и задача заключается в том, чтобы отыскать следы этой же традиции и в Швеции. Но все будет зависеть от того, что мы понимаем под словом «сага». Существовали многие типы саг (а само слово означает просто «сказание», «повествование», но ничего не говорит о повествовательном искусстве).
Наиболее известны так называемые родовые саги, или саги об исландцах, которые в духе строгой лаконичной прозы повествуют о распрях между родами исландских бондов в эпоху викингов. Жанр этот известен нам по Исландии, однако содержащиеся в сагах подробные сведения о различных спорах и тяжбах имеют точки соприкосновения с повествовательными элементами в законах шведских провинций. В том же деловитом стиле написано и большинство королевских саг, которые в основном рассказывают об истории норвежских конунгов в IX–XIV века. Они писались и в Норвегии, и в Исландии, и самой знаменитой из них является «Хеймскрингла», или «Круг земной» исландца Снорри Стурлусона (около 1230 — 40 гг.). Жизнеописания конунгов отчасти строятся на основе устных сказаний, отчасти — поэзии скальдов, которая изначально сочинялась в честь упомянутых конунгов.

Кроме того, в прозе можно заметить влияние историографии латинского средневековья и легенд о святых. В Швеции единственным примером этого рода был лаконичный перечень шведских королей, от Улофа Шётконунга до Йона сына Сверкера, сохранившийся как приложение к старшему вестгётскому закону. Более фантастическими по стилю и содержанию были героико-мифологические саги, или лживые, как принято их называть; они повествуют о далеких туманных временах, и действие их часто происходит в экзотической среде, с участием сверхъестественных сил. Большинство сохранившихся саг этого типа были написаны в Исландии примерно после 1280 года, но материал в них был гораздо более древний, частично совпадающий с Эддой и германским героическим эпосом. В устной форме этот жанр был наверняка известен во всей Скандинавии. В частности, мотивы лживых саг встречаются на камнях с изображениями и руническими надписями. Многие из сказаний, вместе с песнями Эдды, были также переведены на латинский язык около 1200 года датским историком Саксоном Грамматиком (умер около 1220 года). Существуют даже доказательства того, что и в Швеции эти фантастические саги относились к излюбленному жанру.
Фантастической была и упоминаемая выше «Сага об Ингваре Путешественнике», хотя она и основывалась на исторических событиях относительно позднего времени (XI век). На шведском материале основаны также отчасти «Сага о Хервёр», «Сага об Одде Стреле» и «Сага о Гаутреке» и, кроме того, различные сказания о так называемой битве в Бровалле, которая в древние мифические времена якобы произошла на поле Броваллы, в провинции Эстергётланд, между датским королем Харальдом Боезубом и шведским королем Сигурдом Кольцо. Действие этих прозаических текстов большей частью происходит в Швеции, и многие из героев — шведы. Но иногда встречаются среди них норвежцы, датчане или исландцы, которые по тем или иным причинам оказались в Швеции. А потому нельзя исключать возможность того, что истории эти сложились в западно-скандинавской среде, где имелись лишь спорадические контакты с самой Швецией. Очевидно, что в Норвегии и Исландии древнюю Швецию воспринимали как некую мифическую страну, где может произойти все, что угодно. Может, именно поэтому, — а вовсе не на основе подлинной шведской повествовательной традиции, — фантастические саги столь часто изображают свеев и ётов.

_________________
"спаситель наш - философия...водительница душ" (Цицерон "Тускуланские беседы" кн.5, II, 5.

Романтики XIX века очень любили сказание о Яльмаре Великодушном и Ингеборг, которое передается и в «Саге о Хервёр», и в «Саге об Одде Стреле». Яльмар был известным воителем в дружине конунга свеев и влюбился в конунгову дочь Ингеборг. Чтобы получить свою возлюбленную в жены, он должен был вместе со своим братом по оружию Оддом Стрелой победить в битве на датском острове Самсё двенадцать свирепых берсерков, сыновей Арнгрима. В той битве пали все, кроме Одда Стрелы, который приносит последний привет от умирающего Яльмара Ингеборг: эти прощальные слова превращаются в поэтический монолог в стиле Эдды. Он напоминает очень старый жанр плача, который составлял ядро устной традиции о двух влюбленных. И когда Одд Стрела приходит с посланием к Ингеборг, у той разрывается сердце, и она умирает. Хотя влюбленные в этом сказании и шведы, сама сага, скорее всего, родилась в западной части Скандинавии. Ее главный герой Одд Стрела — норвежец, лишь случайно оказавшийся в Швеции. А решающая битва происходит на датской земле — на острове в фарватере к северу от пролива Большой Бельт. Значит, географически текст ориентирован на Норвегию и Данию, а Швеция принадлежит к экзотической окраине. И лишь в XIX веке Яльмар и Ингеборг стали героями нашего, шведского, культурного наследия.
Более близка к шведской или, скорее ётской, основе «Сага о Гаутреке», записанная в Исландии в XIV веке. Действие ее происходит в древнем Вестергётланде, населенном язычниками. Среди их странных обычаев был и такой: люди бросались с так называемого «родового утеса», чтобы свести счеты с жизнью. Можно, конечно, заподозрить, что и в этом случае сказание окрашено норвежско-исландскими предрассудками в отношении Швеции как страны варварства и первобытной дикости. Однако уже в XVII веке шведские исследователи эпохи древности смогли уточнить, что события саги, и в частности, обычай бросаться с утеса, — относятся к народной традиции западных ётов. Таким образом, этот поздний и явно эпигонский прозаический текст приобрел значение первой исландской саги, напечатанной в Швеции (1664 г.).
Сага о гутах и вестгётские хроники:
Если Готланд можно считать частью древней Швеции, — что является спорным вопросом, ибо остров имел независимое положение, — то мы можем, несмотря ни на что, похвастаться хотя бы одной истинно шведской сагой, а именно «Сагой о гутах». Это мифическое сказание о происхождении острова Готланд и о его древней истории, сохранившееся в качестве приложения к гутскому закону. Оба этих текста записаны, скорее всего, в первой половине XIII века. Сага начинается многообещающе: «Сперва Готланд был открыт человеком по имени Чельвар. Тогда остров был заколдован и исчезал в море днем, а ночью снова всплывал на поверхность. Но тот человек первым принес на остров огонь, и с тех пор Готланд больше не тонул».
Мифы об открытии новых земель в этом стиле есть и в древнеисландской литературе, но ни один из них не насыщен такой богатой фантазией. Далее сага о гутах содержит многие известные сказочные мотивы, — в частности, описание похода на восток, сходное с «Сагой об Ингваре Путешественнике». Есть здесь и пророческое видение битвы, которое, как обычно, создает роковую атмосферу вокруг содержания саг. Праматерь гутов, Виташерна, Белая Звезда, грезит и видит, будто три змея свернулись у нее на груди, а потом исчезли. Видение истолковывается ее мужем Хавде в своеобразной поэтической строфе, которая явно происходит от устной традиции:
Все связано кольцами.
Будет обжита эта земля,
и родится у нас три сына.
Метафорические кольца — это, конечно же, толстые обручья, браслеты, обычные для эпохи викингов; они могли иметь форму свернувшихся змей и часто использовались как платежное средство или как ценный дар воину. В языке скальдов и «кольцо», и «змей» относились к сфере героического: они символизировали мужскую честь, богатство и власть. В строфе говорится о том, что Виташерна родит трех сыновей, которые разделят между собой Готланд. Это же встречается и в самой саге, а раздел Готланда, как утверждается, послужил основой тех территориальных границ, которые все еще существуют на острове. Типично для древнего мифа то, что таким способом узаконивались новые отношения: в начале им придавалась видимость мистического и сверхъестественного.
Если начало саги, как представляется, основано на древней народной традиции, то ее следующие главы носят отпечаток ученых построений христианского средневековья. В них говорится о христианизации Готланда, о том, как на острове появился епископ и какие обязанности он имел. В заключение упоминается о долге гутов ходить в викингские походы и платить налоги конунгу свеев. Конкретика саги сменяется абстрактным, юридическим языком, который обнаруживает латинское влияние.

Объединение повествовательной прозы с текстами законов происходило не только в случае с исландскими родовыми сагами, но и в древнешведской литературе. Другой пример этому — так называемые вестгётские хроники, написанные около 1250 года и сохранившиеся в качестве приложения к старшему закону провинции Вестергётланд. Они содержат в себе краткие характеристики, иногда переходящие в панегирики и рисующие портреты христианских королей Швеции начиная с Улофа Шётконунга, а также епископов Скары и лагманов (судей) Вестергётланда. Формулировки напоминают иногда руническую поэзию и эпические песни в стиле «Перечня Инглингов». Поэтому высказывалось предположение, что по крайней мере хроника лагманов — наиболее поэтическая по стилю,— основана на устной традиции. На это, с другой стороны, возражают, что некоторые формулировки в наиболее обстоятельных фрагментах, как, например, выражение «отец отечества» в портрете лагмана Карле из Эдсверы,— скорее заимствованы из латинской риторики. Здесь, как и в саге о гутах, наиболее правильный путь — это воспринимать тексты как результат взаимовлияния устной традиции и книжной письменности. Выразительно звучат лаконичные характеристики ранних лагманов и королей, — к примеру, короля Эмунда Старого: «Не скупится на наказание — сжигать дома и людей». Вполне можно предположить, что подобные формулы заимствовались из устной традиции, а вовсе не обязательно брались из какой-нибудь родовой саги. И совершенно естественно, когда устные традиции воплощались в письменной хронике, клирик, водя пером по пергаменту, тщательно прописывал портреты тех королей и лагманов, которые особенно потрудились во славу Бога и Церкви, как, например, король-мученик Эрик Святой. Таким образом, объясняется своеобразное смешение древнескандинавского и церковного словоупотребления, встречающееся в текстах хроник.
Законы провинций
Лишь в одной-единственной сфере древнескандинавской литературы Швеция затмила Норвегию, Данию и Исландию: в составлении текстов законов. Древнешведские законы провинций, с художественной точки зрения, исключительны по своему богатству, обилию запоминающихся сентенций и поэтических описаний судебных дел. Только в этой ограниченной области языковые традиции родового общества сознательно культивировались в эпоху католического средневековья. Так происходило потому, что лагманы были единственными грамотными носителями традиции и обладали достаточной властью, чтобы в письменных источниках утвердить свою культурную независимость как от церкви, так и от короля.
Не следует однако думать, что законы провинций непосредственно отражают древнее общество и его устные традиции. Содержание законов, передававшееся в устной форме в древнескандинавском обществе, во время записи в XIII–XIV веках подверглось основательной переработке, в соответствии с римским и обычным правом. Тем самым законы общества бондов были подчинены интересам церкви и короны. Запись провинциальных законов на самом деле явилась первым шагом на пути к централизации власти и объединению земель, и процесс этот завершился тем, что в XIV веке мы получили один закон на всю страну — первую шведскую конституцию, или основной закон Магнуса Эрикссона (около 1350 года).
В древних текстах законов можно выявить различные слои: одни — более старые, другие — появились незадолго до записи или в связи с ней. Те определения, которые касаются церкви и королевской власти, относятся к позднему времени, и это заметно по влиянию латыни на их язык. Тогда как отдельные разделы, регламентирующие внутренние дела местных обществ, на самом деле очень древние, и их формулировки указывают на родовую традицию. Хотя иногда это может оказаться обманчивым, ибо зависело от сознательного стремления подкрепить новые законы ссылкой на древние обычаи. Более точная датировка происхождения тех или иных разделов в законах, как правило, не представляется возможной.
Язык законов:
Стиль древнескандинавских законов отличается прежде всего своей эпической конкретностью. Вместо того, чтобы предписывать общее и абстрактно сформулированное правило, — как обычно делается в большинстве современных и даже средневековых законов, — наши провинциальные законы повествуют о возможных прецедентах, которые и фигурируют впоследствии в качестве образцов. Случай обычно описывается лаконичными предложениями в настоящем времени, часто начинающимися со слова «ныне» и украшенными аллитерацией и другими поэтическими средствами выражения, с тем чтобы облегчить запоминание самого закона. Например:
Ныне едет человек по дороге
и видит: лежит перед ним труп.
Он должен вернуться назад
и сказать в ближайшем селении:
«Я нашел нечто.
Там, на дороге, лежит труп.
И неизвестно, как умер тот человек».
Только гораздо позднее, в эпоху средневековья, стало традицией, следуя латинским образцам, писать тексты законов в абстрактной форме условного наклонения, вроде: «Если кто-то нашел труп, он должен заявить…» и пр. Но такой способ формулировать правила, обычный для нас, был совершенно чужд древнескандинавскому мышлению.
Люди мыслили не параграфами, а сходными, конкретными случаями из судебной практики, которые возникали в их сознании как серия образных ситуаций. История о человеке, нашедшем труп, развивается в миниатюрную кинодраму:
И спросили люди в селении:
«Кто же убийца, как не ты?»
В дальнейшем вопрос заключался в том, чтобы сделать наглядными ситуации, которые могут возникнуть, но сам диалог и конкретные детали заставляют современного читателя переживать текст закона как повествование о чем-то, что уже произошло. В еще большей степени это касается часто цитируемого примера из закона провинции Даларна, — о нанесении человеку телесных повреждений домашними животными:
Многое может причинить вред.
Даже петух способен убить человека.
Висит на стене топор,
Петух взлетел и сел на него,
Топор упал и вонзился в живот человеку,
И человек тот умер от раны.
Здесь описывается исключительный случай, который вряд ли происходил в действительности более одного раза. Но именно поэтому он может служить прецедентом, когда необходимо было определить меру ответственности владельцев домашних животных в более «нормальном» причинении вреда: если бодался бык, лягался конь, кусалась собака и пр. Однако история о петухе, благодаря ее особенному стилевому характеру, легко отпечатывалась в памяти как поговорка. Можно даже задаться вопросом, не являлись ли законы и пословицы одним и тем же жанром в древнескандинавской традиции: во всяком случае, они близки друг к другу. Стиль пословиц преобладает и в таких определениях, как это, из старшего вестготского закона:
Тот владеет зайцем, кто схватил его.
Тот владеет лисом, кто поднял его.
Тот владеет волком, кто загнал его.
Тот владеет медведем, кто связал его.
Тот владеет лосем, кто свалил его.
Тот владеет выдрой, кто поймал ее.
Такая аллитерационная скороговорка называется на древнеисландском «пула» и часто встречается в Эдде. Попадаются пулы и в ранних текстах законов многих других германских государств. Они относятся к той ушедшей эпохе, когда поэтический язык еще влиял на формулирование юридических понятий, причем в такой мере, что действительность подчас просто растворялась в метафорах. Ибо что, на самом деле, означает «схватить зайца»? Даже древние толкователи законов, скорее всего, находили, что эти выражения больше поэтические, нежели юридически точные. И напротив, вряд ли вызывало сомнение содержание этого общего правового принципа, который обрамлен выразительной скороговоркой: охотник имеет право на свою добычу (а не владелец земли, феодал охотника или же, к примеру, охотничье общество, к которому тот принадлежит).
От вестгётского закона к основному закону страны
Запись устных провинциальных законов началась в западной Швеции, вероятно, под влиянием аналогичных тенденций в Дании и Норвегии. Самым ранним из письменных законов был старший вестгётский закон, составленный, очевидно, в 1220-е годы лагманом Эскилем, высокообразованным знатным человеком, имеющим хорошие отношения как с правителями страны, так и с иноземными культурными кругами. В своей усадьбе в провинции Вестергётланд он принимал самого Снорри Стурлусона, мастера исландской скальдической поэзии. Составление Эскилем законов, — эта искусно взвешенная смесь местной правовой традиции и заморской премудрости, — сделалось образцом для подражания у лагманов других провинций. После того как началась запись законов, текст лагмана Эскиля оброс различными приложениями, и уже в конце XIII века его сменила новая редакция, младший вестгётский закон.
Среди прочих провинциальных законов следует отдельно упомянуть эстгётский закон (т.е. провинции Эстергётланд; его первая редакция относится примерно к 1250 году), закон Упланда (составлен в 1296 году), закон Даларны и закон Сёдерманланда (оба составлены примерно в начале XIV века). Черты эпического повествования особенно явно прослеживаются в текстах законов Свеаланда, т.е. центральной части Швеции. Наряду с этим можно встретить следы иноземного влияния, особенно в законе Упланда: среди составителей этого закона были такие ученые и образованные церковники, как настоятель собора в Упсале Андреас Анд, магистр Парижского университета.
Особняком стоит закон Готланда, который был составлен еще в начале XIII века под датским влиянием и который тесно связан с «Сагой о гутах».
С появлением основного закона Магнуса Эрикссона все провинциальные законы около 1350 года утратили свое значение, однако закон страны заимствовал из них многие старинные формулировки, и прежде всего из Упландского закона. Некоторые из этих формулировок вошли даже в современные сборники правовых актов и отчасти определяют нашу юридическую терминологию и особый синтаксис языка законов. В этом смысле можно сказать, что родовое общество все еще продолжает жить в законах современного шведского общества всеобщего благоденствия. К сожалению, образные поэтические выражения исчезли без следа под тяжестью канцелярского языка поздних веков.

_________________
"спаситель наш - философия...водительница душ" (Цицерон "Тускуланские беседы" кн.5, II, 5.

От скальда к поэту
В древнешведском языке нет слова, которое соответствовало бы современному «писатель»: похоже, что такого понятия тогда не существовало. В то же время имелись другие слова, обозначавшие в той или иной степени сходные понятия, относящиеся к культурной традиции.

Почтительное обращение «скальд» возникло именно в эпоху древности, но изначально этим словом, вероятнее всего, называли «хулителей», «сочинителей хулы», которые «поносили» других в поэтической форме (ср. англ. «scold», нем. «schelten»). В эпоху викингов словом «skald», т.е. его западноскандинавской формой, — называли поэтов, в особенности исландских, которые входили в свиту скандинавских конунгов и сочиняли как хвалебные песни, так и хулительные, или ниды. В шведских рунических надписях слово «скальд» иногда употребляется как прозвище, например, «Ульф-скальд», но после введения в стране христианства оно исчезает и появится вновь только после ётского возрождения XVII века, когда оно и приобретет свое нынешнее, обобщенное значение.

Средневековая церковь ввела в обиход слово «поэт» (шв. «diktare»), происходящее от латинского и означающее кого-то, кто предписывает, диктует (слово «диктатор» — родственное ему). В церковной среде часто бывало, что клирик диктовал свой текст, — обычно по-латыни, — писцу. Библия тоже была «продиктована» по вдохновению свыше, наитием Святого Духа, и записана пророками, евангелистами и апостолами. Лишь к концу средних веков глагол «диктовать» приобрел современное значение «сочинять», «творить», а слово «сочинитель», «поэт» стало означать человека, который занимается творчеством. На протяжении средних веков «поэты», как и писцы, принадлежали в основном к церковным кругам.

В придворных же кругах были в ходу такие слова, как «шут», «певец-сказитель», «актер». Эти люди веселили знать на празднествах и пирах. Социальное положение шутов было низким, во всяком случае в раннее средневековье. Многие из них, скорее всего, были чужеземцами, часто немцами по происхождению, странствующими по миру и живущими милостыней от своего шутовства. Эрикова хроника, повествуя о княжеской свадьбе, упоминает, что шуты на ней получили прекрасных скакунов и другие щедрые дары, — так что можно предположить, что по крайней мере некоторые из них приобретали впоследствии определенный статус при рыцарских дворах.

Итак, древнескандинавская церковная и аристократическая среда, каждая на свой лад, породила литературное (и отчасти музыкально-театральное) ремесло: виды его существовали отдельно друг от друга. Во всяком случае, шведское средневековье не знает примеров, когда бы одно и то же лицо выступало в разных ролях; эти виды искусства относились к разным социальным мирам.

Скандинавское язычество и христианское средневековье
В своем труде о Гамбургском епископстве (около 1070 г.) немецкий церковный деятель Адам Бременский рассказывает следующее о Языческом храме древних свеев в Упсале:
«У их богов есть свои жрецы, которые совершают жертвоприношения. В случае чумы или голода они приносят жертву Тору, в случае войны — Одину, а если празднуют свадьбу — то Фрейру. Каждый девятый год они имеют обыкновение собираться в Упсале на общее празднество, где участвуют люди из всех шведских земель. Никому не позволено пропускать это празднество. Конунги и племена, вместе и по отдельности, посылают свои дары в Упсалу, а те, кто принял христианскую веру, обязаны откупиться от участия в праздничных церемониях, и это угнетает больше, чем любое другое наказание. Ритуал жертвоприношения происходит следующим образом: каждого живого существа мужского пола жертвуется по девять, и кровь их должна умилостивить богов. Тела принесенных в жертву подвешиваются в роще близ храма. Эта роща считается у язычников священной, а каждое ее дерево — имеющим божественную силу от жертвенных тел, которые здесь разлагаются. Рядом с человеческими телами висят там и собаки, и лошади; один из крещеных рассказывал мне, что сам видел, как в роще висели сразу семьдесят две жертвы. Участники ритуала поют, как обычно, разные песнопения, которые непристойны, а потому лучше о них умолчать».

Это описание часто цитировалось в различных трудах о древней Скандинавии, но оно больше говорит нам о средневековой христианской среде самого Адама Бременского, чем о язычниках. Очевидно, что автор труда никогда не бывал в Упсале: он опирается на устные рассказы, которые истолковывает при помощи римской мифологии и христианской литературы, где языческие ритуалы вызывают отвращение. И так как миссией Гамбургского епископства, согласно Адаму Бременскому, было обращение свеев, то в его изображении Упсальский храм стал демонической противоположностью собору, в котором он сам служил. Образ языческого капища был впоследствии перенят многими писателями и художниками и дополнен еще более грубыми подробностями. Однако археологи не смогли найти подтверждения тому, что в Упсале в таком количестве совершались жертвоприношения; даже не найдены следы упомянутого храма. Скорее всего, языческий культ отправлялся под открытым небом и в более скромных и обыденных формах. Профессиональных жрецов в древнюю эпоху тоже не было. И напротив, известно, что культ Фрейра действительно сопровождался непристойностями, которые могли вызвать отвращение христиан. Для нас так и останется неясным, сколько же древнешведских языческих песен исчезло из устной традиции по причине своего «непристойного» содержания.

Генеалогия литературной знати
Письменная культура, существовавшая вне церкви, создавалась очень небольшим кругом знати при королевском дворе. Ниже изображено генеалогическое древо, которое свидетельствует о том, что наиболее известные литературные произведения XIII–XIV веков создавались членами самого знатного рода в стране, который ошибочно назван династией Фолькунгов.
Литература, написанная членами этого рода, тем не менее распространялась далеко за пределами семейного крута, особенно после того, как в XIV веке в Швеции сложилась читающая публика. Законы провинций обращались, конечно же, к местным кругам, тогда как Эрикова хроника и основной закон Магнуса Эрикссона адресовался уже жителям всей страны. Наконец, святая Биргитта писала для всего католического мира, и поэтому ее «Откровения» были переведены на латинский язык.

Женщины и жанр плача
Древнескандинавская поэзия восхваляет воинские доблести и мужскую честь. Искусство скальдов — это искусство для мужчин. Женщины получают в поэзии право голоса только в тех немногих случаях, когда надо оплакать павшего супруга или сына и вместе с тем призвать живых сородичей к отмщению. В Эдде встречаются подобные песни-плачи. «Плач» — их особое жанровое определение, и в названиях их стоят женские имена: «Плач Оддрун», «Плач Марии».

На месте древнего тинга в Бэльсте, в районе Валлентуны, в провинции Упланд, стоят два камня с длинной рунической надписью, которая может истолковываться как подобный женский плач. Камни воздвигнуты в честь хёвдинга У льва из Скольхамры, — могущественного в тех местах примерно в 1000 году. Поэтическая надпись гласит:

Ни одно надгробие
не сравнится с тем,
что воздвигли
сыновья Ульва,
отважные дети —
своему отцу.
Поставили они камни,
врыли высокий столб,
в знак памяти.
Также и Гюрид
любила супруга.
Она в своем плаче
чтит его память.
Гуннар высек руны на камне.

Последовательность действий всех родичей павшего Ульва представляется следующей. Его сыновья воздвигли два камня, а также ныне пропавший деревянный столб в честь отца. Их мать, Гюрид, сочинила плач в память мужа. А затем надпись была высечена на обоих камнях профессиональным резчиком, Гуннаром.

Если это истолкование правильно, то камни из Бэльсты — наш самый древний известный пример женской литературы.

Перевод со шведского Т. Чесноковой

Источник: «Мед Поэзии», М., Терра, 1998


Инфа отсюда: https://norroen.info/articles/lennurt.html

_________________
"спаситель наш - философия...водительница душ" (Цицерон "Тускуланские беседы" кн.5, II, 5.

ну Эдда вроде как вообще учебник поэзии причем поздний-но сохранилось не мало его..
исламские саги произведения очень смешные своеобразные-такое ощущение что главная цель это кто кому сват брат и отец и дед и родич через какое колено
зато фантастический элемент подается так скучно так обыденно как нигде..типо такой то и такой то был оборотнем-и вечерами часто ходил в волчьем обличье..говорится между делом и без последствий для сюжета

мол подумаешь волком бродил-да таких может не в каждом селении а через одно
ну оборотень-ну бывает

_________________
Апостол Пётр, спасаясь от креста,
три раза отрекался от Христа.
И всё же ты Петра не презирай —
иначе он тебя не пустит в рай.

Германо- скандинавская мифология:
Германцы, как и другие индоевропейские племена, появились в Европе в конце II тысячелетия до н. э. и первоначально расселились на территориях, граничащих с юга и запада с кельтами, а с востока, примерно по границе реки Эльба (Лаба), со славянами. Впоследствии судьбы разных германских племен складывались неодинаково. В период раздела Римской империи франки и другие племена продвинулись на запад и создали новую этническую общность, позже ставшую французским народом. Англы и саксы вторглись на Британские острова, но полного господства на острове установить им не удалось, и они влились в состав этноса, образовавшего народ Англии. Некоторые племена основались на территориях, ставших Германией, другие же, отправившиеся на север, образовали особую группу скандинавских народов. Процесс христианизации Европы не позволил континентальным германцам письменно зафиксировать развитую мифологию. Однако археологические находки и свидетельства историков древности позволяют сделать ряд выводов.
Римский историк Тацит в своей «Германии» (I век н. э.) сообщает о почитании германцами Меркурия, Марса, Геркулеса и Исиды. Как и в случае с кельтами, собственно германские имена богов не приводятся, но можно предположить, что имеются в виду Водан, Тиу, Донар и Фрейя. Этот вывод делается на основании посвященных этим богам дней недели и аналогий с верховной троицей кельтских божеств в интерпретации римских авторов. Полагают, что Тиу покровительствовала жрецам и надзирала за соблюдением правопорядка; До-нар, в соответствии с существующими теориями, должен был бы воплощать функцию бога-воина, однако, как полагают, со временем Водан стал высшим божеством, приняв на себя функции Тиу. К Донару же перешла и функция защиты мира людей от чудовища.
Тацит сообщает и о наличии культа Нертус — богини плодородия и, вероятно, земли. Существует ряд германских текстов, относящихся к Х веку, где верховным богом называется Водан, а также упоминается Фрия (Фрейя), которой сопутствует сестра Фолла. Однако подобные сведения скудны, и потому делать окончательные выводы о единой развитой мифологической системы у континентальных германцев невозможно. Германские племена, жившие на территории Скандинавии, вели относительно замкнутый образ жизни, сохраняя и развивая древнейшие верования, а переход к христианству произошел весьма поздно (Исландия была христианизирована лишь в 1000 г.), при этом древние языческие верования не истреблялись огнем и мечом, а постепенно становились сагами, легендами.
В 1643 году исландский любитель старины епископ Брюньольв Свейнссон обнаружил рукописный сборник древних песен, составленный, судя по всему, в Исландии в XIII веке. Эта рукопись хранится в Королевской библиотеке в Копенгагене, и в специализированных работах ее принято обозначать как «Королевский кодекс» 2365. Другое, более известное название этого произведения — «Старшая Эдда».
Исландский политический деятель, ученый и поэт Снорри Стурлусон (1178–1241) составил сборник, являвшийся своего рода учебником поэтического искусства скальдов, в котором была отражена и скандинавская языческая мифология. Поскольку в «Эдде» у Снорри многие сюжеты в точности совпадали с соответствующими местами «Королевского кодекса», то Брюньольв предположил, что найденная им рукопись является подлинной, первоначальной «Эддой», послужившей источником для пересказов и цитат Снорри. Таким образом, за анонимным «Королевским кодексом» укрепилось название «Эдда» или «Старшая Эдда», а за сборником Снорри — название «Младшая Эдда».
Часть песен «Старшей Эдды» была обнаружена в рукописях, названных «Малая Эддика», так возникло понятие — эддическая поэзия. При этом значение слова «эдда» не установлено: иногда его интерпретируют как «книга из Одди» (название местности, где провел детство Снорри), иногда как «прабабка» или «поэзия».
Песни «Эдды» расположены в определенном порядке: сначала — песни о богах (их называют мифологическими), а затем — о героях. У континентальных германцев не обнаружено аналогов мифологическим песням «Эдды», хотя большинство имен богов нетрудно идентифицировать. Например, Водан — Один, Донар — Тор и т. д. Исключением здесь является Локи — бог, сходство которому в мифах континентальных германцев подобрать не удалось; Локи играет огромную роль в скандинавской мифологии.
Хотя принято говорить о стройной системе скандинавской мифологии, эта системность скорее вторичная, выявленная исследователями с использованием множества дополнительных источников и отсутствующая в самой «Эдде». К повествовательному жанру, излагающему цепь событий, относится лишь «Песня о Трюме» и «Песня о Хюмире», в которых воспеваются приключения бога Тора в стране великанов.
-«Речи Высокого», то есть Одина, содержащие советы житейской мудрости в форме близкой к народным пословицам.
-«Речи Вафтруднира» — это диалог между Одином и великаном Вафтрудниром, состязающихся в мудрости и хитрости.
-«Речи Гримнира» — монолог Одина, обращенный к юному Агнару, проявившему щедрость к Одину, когда тот явился перед юношей под видом жаждущего путника.
-«Прорицание Вёльвы» — это миф о происхождении мира, поэтическая картина грядущей его гибели, изложенная пророчицей Вёльвой.
-«Песня о Харбарде» близка по характеру к комедии; в ней Один, принявший облик перевозчика, высмеивает стоящего на берегу реки могучего громовержца Тора.
-«Перебранка Локи» — наиболее часто публикуемый фрагмент «Эдды», в котором рассказывается, как хитроумный Локи является на пир богов незваным гостем и начинает уличать их в трусости и разврате, якобы присущими богиням.
Из этих и других песен, не вошедших в «Эдду», можно создать достаточно стройную картину космогонии и пантеона богов скандинавских германцев.
Анализ «эддической» мифологии выделяет в ней системы пространственные (горизонтальную и вертикальную) и системы временные (космогоническую и эсхатологическую).
Горизонтальная строится на противопоставлении средней, огороженной части земли Мидгард тому, что находится вне этой ограды, в сфере неокультуренной, неосвоенной, по аналогии свое–чужое, центр–периферия. В этой плоскости небо земле не противопоставляется, и жилище богов Асгард упоминается наряду с жилищем людей Мидгард.
Мидгард окружает широкий океан, в котором живет Ёрмунганд, некая хаотическая сила, временно обузданная богами, но потенциально опасная.
Где-то на краю земли, в дикой скалистой местности находится страна великанов — Ётунхейм. (Понятие Ётунхейм близко к понятию Утгард, то есть то, что находится вне ограды.) Мифологическое местонахождение страны великанов восток или север.
Именно в горизонтальной плоскости разыгрывается противостояние асы (группы скандинавских богов) – великаны (ётуны, турсы) и асы – карлики (цверги, черные альвы). Тор занят непрерывными походами на восток, где он сражается с великанами, ему приходится биться и с мировым змеем Ёрмунгандом. Борьба с великанами чаще всего ведется за женщин и за различные магические предметы, созданные кузнецами и карликами. Бог-плут Локи все время снует между богами, великанами и карликами, и исследователи различных школ единодушны в том, что его роль близка к роли шамана.
В этой же плоскости находятся и представления о четырех карликах, поддерживающих края неба по углам Вселенной и которых зовут по названиям стран света.
В вертикальной плоскости принято рассматривать концепцию мирового древа — ясеня Иггдрасиля, соединяющего небо, землю и подземный мир.
На верхушке древа находится жилище богов — Асгард, воздвигнутое, как передает «Младшая Эдда», неким великаном, которому помогал конь. В уплату за работу боги должны были отдать великану Солнце, Луну и богиню Фрейю, однако коварный Локи, принявший образ кобылы, постоянно отвлекал коня-помощника от работы, и поэтому великан не успел закончить ее в срок, за что и поплатился головой. Там же, на верхушке древа, находится и верхнее царство мертвых Вальхалла, куда попадают воины, павшие в бою. Оценкой подвига воина занимается Один, помогают ему валькирии — в буквальном переводе «выбирающие мертвых». Эти девы подхватывают павших в бою храбрых воинов, уносят их в Вальхаллу и там прислуживают им.
В обеих «Эддах» есть перечень валькирий, и имена некоторых из них расшифровываются: Херфьётур — «путы войска», Хильд — «битва», Хлёкк — «шум битвы», Христ — «потрясающая», Мист — «туманная»…
Люди, умершие смертью обычной, попадают в подземный мир мертвых, Нифльхейм, куда падает роса с рогов оленя, объедающего листья с Иггдрасиля. Этим нижним подземным миром заправляют девы-норны, определяющие судьбу людей при рождении. Вместе с валькириями они входят в категорию низших женских божеств дис. На верхушке мирового древа сидит орел, а у корней — змей Нидхёгг. На среднем уровне — четыре оленя, поедающие листья с древа и роняющие росу со своих рогов в подземное царство. Белка, снующая по дереву, своеобразный посредник между верхом и низом. Космогоническая мифология «Эдды» раскрывает процесс формирования мира из пустоты Гиннунгагап, преобразующейся в космос путем заполнения. Мир его был создан из тела антропоморфного великана Имира, который был двуполым. В темном мире Нифльхейме из потока Хвергельмир вытекали многочисленные ручьи, а из огненного мира исходил жар и огненные искры. Из застывших рек образовался иней, заполнивший мировую пустоту Гиннунгагап, который под влиянием тепла стал таять, и из него-то и возник Имир. Выкармливала этого великана корова Аудумла, и из соленых камней, которые она лизала, возник Бури, отец богов. Из подмышек Имира родились мальчик и девочка, а из ног — сын Трудгельмир, породивший Бергельмира. Бури породил Бора, у которого было три сына: Один, Вили и Ве. Один с братьями убили Имира, и из его тела сотворили мир. Плоть Имира стала землей, кровь — морем, кости — горами, череп — небом, волосы — лесом, а ресницы — стенами Мидгарда.
Сыновья Бора подняли землю, устроили на ней Мидгард, а затем оживили деревянные изваяния людей, населив ими свое царство. В мифе говорится, что поначалу люди были бездыханны и не имели судьбы. Оживили их боги, но дали судьбу людям норны. Боги устроили небесный свод и определили роли Солнца и Луны, упорядочив движение этих светил и, таким образом, установив смену суток и месяцев. На этом этапе обустройства мира боги, к тому же, обуздывают змея Ёрмунганда, волка Фенрира и хозяйку царства мертвых Хель. Сведения об этапах сотворения и обустройства мира изложены в основном в одной из песен «Эдды» — в «Прорицании Вёльвы» и частично дополняются иными источниками. «Прорицание» описывает наступившую эпоху как «золотой век» (все — из золота, боги развлекаются играми и «радостны»). Век счастья длится недолго, и вскоре наступает первая смерть — коварное убийство юного бога Бальдра, возвещающее грядущие катаклизмы, которые превратят космос в хаос. В «Прорицании» описываются содрогания Мирового древа, высвобождение некогда усмиренных богами чудовищ, появление корабля мертвецов, великанов и иных злых сил. В последней битве боги и чудовища погибают, а мир поглощается огнем и инеем, то есть приходит в исходное состояние. Ряд подробностей конца света, гибели богов, известной как Рангарёк, мы рассмотрим чуть позже, в рамках пантеона богов.
Основная группа богов скандинавской мифологии называется асы и возглавляет ее Один, который и является отцом богов. К асам следует отнести Одина, Тора, Ньёрда, Тюра, Браги, Хеймдалля, Хёда, Видара, Вали, Улля, Форсети, Локи, Бальдра, Фрейра, Магни, Моди, Хёнира. «Младшая Эдда» перечисляет также четырнадцать богинь семейства асов: Фригг, Сага, Эйр, Гевьон, Фулла, Фрейя, Сьёвн, Ловн, Вар, Вёр, Сюн, Хлин, Снотра, Гна. Кроме того, часто встречаются имена жен асов Сив, Идунн и Скади.
Другая группа богов — это ваны, боги плодородия. К ним относятся в основном Ньёрд и его дети Фрейр и Фрейя. Фрейр, являющийся по происхождению ваном, после войны асов с ванами был взят заложником и стал «числиться» по ведомству асов; Хёнир же перешел к ванам, став их заложником от асов.
Поводом к войне между асами и ванами стало появление злой колдуньи Хейд, в отношении которой применяется эпитет Гулльвейг, что, видимо, означает «сила золота» (хотя и имеются иные этимологии). Войну начал Один, однако наступающие ваны стали угрожать месту обитания асов Асгарду, и асы были вынуждены заключить мир, обменявшись заложниками.
Один — верховный бог скандинавской мифологии, которому в мифологии континентальных германцев соответствовал Водан (Вотан). Имеются археологические свидетельства, а также тексты, говорящие о широком распространении культа Водана у франков, англов, саксов, готов, вандалов. «История Лангобардов» (VII век) рассказывает, как жены воинов этого племени, зная, что Водан предскажет победу тем, кого заметит на поле битвы первыми, сделали для мужей из своих волос бороды, и с тех пор воины этого племени стали зваться «лангобардами» — длиннобородыми. Полагают, что Один (Водан) символизировал в верованиях германцев мудрость и верховную власть, оттеснив на второе место традиционно главенствующего у индоевропейских народов бога-громовержца Тора, одновременно взяв на себя значительную часть его функций покровителя воинов. Предполагают, что процесс превращения в верховное божество пантеона, именно Одина, сформировался в Скандинавии.
В скандинавской мифологии Один является сыном Бора и Бестлы, дочери великана Бёльторна. Скандинавский Тор также считался сыном Одина; другими его сыновьями были Бальдр, Вали и Видар. Атрибут Одина — Гунгнир — копье, не дающее промаха, символ его военной власти и военной магии.
Один часто является сеятелем раздоров и распрей. Именно с его броска копьем начинается разрушившая золотой век война между асами и ванами. Он же виновен в распре между конунгами Хёгни и Хедином.
В «Речах Высокого», в «Старшей Эдде», описывается жертвоприношение Одина, которое совершает он сам, когда, пронзенный собственным копьем, он девять дней висит на древе Иггдрасиль, а затем его дед, великан Бёльторн, приносит ему мед для утоления жажды и вручает руны — символ мудрости. Описание данного ритуала исследователи почти единодушно считают совпадающим со схожими инициациями шаманов у северных народов. Нет ничего удивительного, что Один считается знатоком колдовства и магических заклинаний, и эти его свойства частично объясняются действием священного меда, называемого иногда «медом поэзии».
Естественна и функция покровительства Одина певцам, поэтам, скальдам.
Мудрость Одина не ограничивается знанием магических искусств, поскольку он, имея руны — священные письмена, владел знаниями о судьбах мира. Соревнуясь в мудрости с мудрейшим из великанов Вафтрудниром, Один побеждает его. Один участвует в первичном поднятии земли, в устройстве Мидгарда, является одним из трех богов, нашедших изваяния людей Аск и Эмбла на берегу моря в виде деревяшек и ожививших их. В «Прорицании Вёльвы» говорится о последней битве богов с силами зла, где Один сражается с волком Фенриром и проигрывает этот поединок. В большинстве мифов Один выступает в паре с Локи, и их близость неоднократно отмечалась исследователями.

_________________
"спаситель наш - философия...водительница душ" (Цицерон "Тускуланские беседы" кн.5, II, 5.

Локи— один из асов, бог с причудливым, необычным характером, которому трудно подобрать аналоги в иных мифологиях. Он самый оригинальный и популярный герой скандинавского эпоса, оставивший память о себе в самых различных жанрах фольклора, вплоть до пословиц и поговорок. Противоречивость его образа породила множество теорий, объясняющих сущность данного бога. Из всех божеств пантеона он единственный, кто связан чуть ли не со всеми мифологическими героями: он состоит в кровном родстве с Одином и является постоянным спутником Тора. Однако родственниками его были и великаны, и другие демонические существа; Локи участвует в создании людей и построении Асгарда, он же одновременно способствует разрушению сотворенного им мира; втягивает богов в авантюрные приключения и выручает их из самых безвыходных ситуаций, обманывая своих родственников — великанов.
Локи сам создает тяжелейшие ситуации и с трудом, как правило, не без жертв, выбирается из них. Главное в Локи — ум, а точнее — хитрость, коварство, изворотливость и чувство юмора, хотя довольно злого. Эта сложность образа, видимо, не является результатом слияния различных персонажей и сюжетов из каких-то праисточников, но отражает сам тип озорника-трикстера.
Отец Локи — великан Фарбаути, мать — Лаувей, а жена — Сигюн. И в «Младшей», и в «Старшей Эдде» говорится о кровном родстве Локи и Одина. От Локи Сигюн родила двух сыновей — Вали и Нари, или Нарви, а великанша Ангрбода родила от него Хель — хозяйку царства мертвых, волка Фенрира и мирового змея Ёрмунганда. Сам Локи, превратившись в кобылу, родил восьминогого коня Слейпнира. Вместе с Одином и Хёниром Локи борется с великаном Тьяци, который, превратившись в орла, не давал изжариться мясу быка, которое пыталась приготовить себе троица странствующих асов. Локи ударил орла палкой, но палка и руки приросли к телу орла; великан согласился отпустить Локи лишь в обмен на богиню Идунн и ее золотые яблоки, обеспечивающие вечную молодость. Локи удалось обманом передать богиню во власть Тьяци, однако боги, оставшиеся без чудесных яблок, начали стареть. Тогда Локи, взяв у Фрейи соколиное оперение, похитил у Тьяци Идунн и привез ее в Асгард, а преследовавшего их орла боги убили. Пришедшая мстить за отца дочь Скади потребовала возмещения — ей должны были дать мужа и рассмешить. Второе условие выполнил Локи, приспособивший к своим половым органам козлиную бороду. С теми же богами Локи добывает сокровища карлика Андвари. У водопада выдра ела лосося, и Локи убил ее камнем. Но выяснилось, что эта выдра — Отр — была сыном Хрейдмара, приютившего асов, так что богам пришлось откупиться золотом. Локи удалось поймать сетью карлика Андвари в образе щуки и отобрать у него драгоценные сокровища, хранившиеся в скале. Среди сокровищ оказались кольца, на которые карликом было наложено проклятие, впоследствии это проклятие перешло на сыновей Хрейдмара — Фафнира и Регина, а далее — на Сигурда и Нифлунгов. Дальнейшим развитием этого сюжета является скандинавская версия «Сказания о Нибелунгах».
«Песня о Трюме», входящая в «Старшую Эдду», рассказывает о том, как Тор с помощью Локи вернул себе молот — Мьёлльнир, похищенный великаном Трюмом.
По инициативе Локи Тор отправляется в страну великанов в одежде богини Фрейи, в обмен на которую Трюм согласился вернуть его молот. Сам Локи переодевается в одежду служанки богини. Трюм удивляется проявленному невестой обжорству и ее злобному взгляду. Однако Локи удается убедить великана в том, что все эти признаки лишь проявление тоски влюбленной в него Фрейи. Когда приносят молот, с помощью которого должны освятить свадебный обряд, Тор хватает молот, избивает им великанов и благополучно возвращается в Асгард.
Дружба с Тором не мешает Локи срезать у его жены Сив золотые волосы. Боясь мести Тора, Локи вынужден добывать точно такие же волосы и для этого бьется о заклад с карликами-цвергами, что они не выкуют изумительных сокровищ, и поставил в заклад свою голову. локи проигрывает в заклад, но пускается в бега в башмаках, дающих возможность необычайно быстро передвигаться по воде и по воздуху. Попав в руки Тора, Локи соглашается, чтобы ему отрезали голову, не прикасаясь к шее, поэтому карлику пришлось зашить Локи рот.
Еще одну историю, связанную с Локи и изложенную в «Перебранке Локи», считают неиспользованным шансом скандинавской поэзии создать жанр комедии. Событийно сюжет небогат: на пиру богов у морского великана Эгира Локи нарушает спокойствие, убивает слугу, а затем начинает обличать присутствующих, обвиняя богов в трусости, а богинь — в распутстве. Боги решают примерно наказать Локи, и хотя он, превратившись в лосося, прячется в водопаде Франангр, асы ловят его и связывают кишками его собственного сына Нарви. Дочь великана Тьяци Скади, не забывшая старую обиду, вешает перед лицом Локи змею, яд которой мучает его. Содрогания Локи вызывают землетрясения. Столь трагический (изложенный прозой) финал второй части не соответствует настрою первой части — поэтической песни, где Локи блистает юмором и язвительностью.
В варианте «Младшей Эдды» рассказу о ловле Локи предшествует мотив изобретения им первой рыболовной сети. Хотя Локи предусмотрительно уничтожает ее, боги восстанавливают сеть по ее отпечаткам. До сих пор не утихают дискуссии, предметом которых является интерпретация образа Локи. Его имя связывают через народную этимологию со словом «лог» — «огонь», и в свое время Я. Гримм, а вслед за ним и другие исследователи предлагали считать Локи богом или демоном огня, а далее — его добытчиком, культурным героем вроде Прометея. Позже имя «Локи» стали рассматривать как производное от глагола «лукан» — «запирать» и считать Локи богом, созданным для инициации «схлопывания мира» — то есть его конца и возвращения к исходному хаотическому состоянию. Связывали Локи с фигурами греческих титанов, с Люцифером, с различными демонами мифологии континентальных германцев; искали корни его происхождения от паука, сети которого на шведском языке обозначаются словом, близким к имени этого бога. Следов культа Локи не обнаружено ни в Скандинавии, ни в местах расселения континентальных германцев.
Тор (Донар) — в германо-скандинавской мифологии бог грома, грозы, плодородия, защищающий богов и людей от великанов и иных злых сил. На европейской территории расселения германских племен ему был посвящен тот же день недели, что в Риме — Юпитеру. Однако в отличие от иных богов-громовержцев Тор не является полновластным главой пантеона германо-скандинавских божеств, поскольку ряд его функций в мифологии приняли на себя Один и Тиу (Тюр). Тор, в скандинавской мифологии имеющий прозвище Веор, Вингнир, Хлорриди, а в метафорических определениях скальдов «сын отца человечества», «управляющий козлами», «друг бога и людей», «крушитель головы Хрунгнира», «ужас турсов», относится к асам, будучи сыном Одина и Ёрд, что буквально означает «земля» (либо Хлодюн, Фьёргюн). Жилище Тора на небесах — Трудхейм, неотъемлемый атрибут его — молот, который первоначально, очевидно, был каменным, но в «Младшей Эдде» описывается железный молот, изготовленный карликами-цвергами в числе других-сокровищ асов. В песнях скальдов его молот часто называют золотым, скорее всего это просто поэтический эпитет. Этого оружия Тора боятся все злые силы, а особенно великаны-ётуны, стремящиеся похитить этот молот либо сделать так, чтобы Тор оказался в их власти без молота и пояса силы. Другой постоянный атрибут Тора — повозка, запряженная козлами. Наиболее развернутая история «Эдды», касающаяся Тора, — это «Песнь о Хюмире». Тор в сопровождении Тюра отправляется к великану Хюмиру за котлом для варки пива для предстоящего у Эгира — морского великана — пира. Получению котла предшествуют серьезные испытания, главное из которых — рыбная ловля. Для этого Тору приходиться победить могучего быка и сделать из него наживку для ловли рыбы. Во время рыбалки Тор достает со дна моря самого мирового змея; потом Тору приходится перенести ладью великана, а затем (по совету жены великана) он разбивает о его лоб кубок. На обратном пути один из козлов Тора охромел, однако в «Эдде» этот мотив не развернут.
Рыбная ловля Тора упоминается в поэзии скальдов, в так называемых «Щитовых Драпах» — стихотворениях, в которых описываются картины, изображенные на драгоценном щите, который подарил скальду конунг. Отметим, что у скальдов картина рыбной ловли более живописна, чем в «Эдде»; Тор и змей обмениваются друг с другом взглядами; Тор сверху, из лодки, замахивается молотом, а змей снизу, из моря, изрыгает на него яд; подчеркивается сила Тора, ужасный вид змея, безобразие великана и чувство взаимного гнева всех трех героев.
В «Младшей Эдде» «рыбалка Тора» описана как самостоятельный эпизод, включающий новые подробности. Когда Тор бросает в змея свой молот, перепуганный великан перерезает леску, и Тор бьет его по уху, от чего великан падает за борт. В другом месте рассказывается, отчего стал хромым козел Тора. Оставшись ночевать у какого-то крестьянина, Тор жарит на ужин своих козлов, а когда все присутствующие насыщаются, воскрешает животных. Однако один козел оказывается хромым, так как Тьяльви, сын хозяина, во время ужина, несмотря на предупреждение Тора, желая полакомиться костным мозгом, повреждает кость козла. В качестве возмещения ущерба Тор берет к себе в услужение Тьяльви и его сестру Рёскву.
В сопровождении новообретенного слуги Тор отправляется в Етунхейм к великану Хрунгниру, который похвалялся, что убьет богов и уведет богинь Фрейю и Сив. Тор победил великана, разбив ему голову своим молотом. Тьяльви опрокинул глиняного великана Мёккуркальви, специально слепленного для борьбы с Тором. Сам Тор был ранен в голову жерновом, а нога убитого Хрунгнира придавила ему горло. Магни — могучий сын Тора освобождает отца от придавившей его тяжести, а волшебница Гроа почти вынимает осколок камня из головы раненого, однако не довершает дела, бросив свои заклинания на полпути, когда узнает о скором возвращении своего мужа.
В том же источнике рассказывается о том, как Локи был пойман великаном Гейррёдом и в обмен на свободу соглашается заманить Тора без молота, без пояса силы во владения великана. По пути Тор останавливается ночевать у великанши Грид, матери одного из асов — Видара Молчаливого. Грид одалживает ему пояс силы, железные перчатки и свой жезл (посох). Тор в сопровождении Локи переправляется с помощью заклинаний через реку Вимур, которую заставляет переполняться стоящая у ее истока дочь великана Гейррёда. С помощью даров Грид Тор избегает смерти на заколдованной скамье — троне великана, а затем хватает железными рукавицами раскаленный кусок железа и убивает Гейррёда.
В другом месте «Младшей Эдды» говорится о приключениях Тора, странствовавшего в сопровождении Локи, Тьяльви и Рёсквы в Утгарде, у великана Скрюмира. Тор и его спутники остаются ночевать в рукавице великана, приняв ее за хижину; Тор не может развязать мешок великана; удары его молота великан принимает за шум падающих листьев и желудей; громовержец даже с третьего раза не может выпить до дна наполненный водой рог великана и не может приподнять большого серого кота, принадлежащего хозяину.
Не лучшим образом показывают себя и его спутники: Локи ест медленнее, чем его соперник Логи, а Тьяльви бежит медленнее, чем Хуги. В конце концов выясняется, что Тор пытался бороться с тем, что сильнее бога, — с основными элементами мироздания: Хуги — это мысль, Логи — огонь, Элли — старость, кот — мировой змей. Кубок же великана соединен с самим мировым океаном, а удары молотом Тор наносил по твердой скале. Свой успех (как-никак ему удается слегка поколебать основы самого мироздания) Тор по незнанию воспринимает как поражение. В подавляющем большинстве сюжетов Тор производит впечатление простодушного и благородного силача, недостаток ума которого восполняют его спутники. Однако в «Речах Альвиса», в «Старшей Эдде», Тор проявляет хитрость и коварство, устраивая проверку знаний по мифологии сватающегося к его дочери карлика Альвиса. Экзамен затягивается до рассвета, и при первых лучах солнца карлик превращается в камень.
В некоторых источниках Локи называется братом Тора, но именно по отношению к нему Тор однажды проявляет решительность и суровость: в «Перебранке Локи» не в меру расшутившегося бога может остановить только громовержец угрозой применить для наведения порядка свой страшный молот.
Тюр (германский Тиу) исходно, вероятно, соответствовал греческому Зевсу и был богом неба. Тацит описывает его под именем Марса, а «Младшая Эдда» воспевает его мудрость и смелость в поединках. В мифе об обуздании асами волка Фенрира Тюр теряет в пасти зверя свою руку, и отсюда эпитет — Однорукий. В процессе эволюции религиозного мировоззрения Тюр, видимо, растерял значительную часть своих функций, и в мифологии ему уделяется весьма незначительное место. Он сопровождает Тора в походе к Хюмиру за котлом для пива, а во время последней битвы, предшествующей концу света, Тору предстоит сразиться с демоническим псом Гармом, двойником волка Фенрира, который вырвется из пещеры Гнипахеллир. В этой битве они оба падут.
Хеймдалль. В скандинавской мифологии упоминается с эпитетами «светлейший из асов», «предвидящий будущее», прозвища его — «златорогий» и «златозубый». Появляется он обычно на коне «с золотой челкой». Хеймдалль живет в Химинбьёрге (на небесных горах), расположенном у моста Биврёст. Это место примечательно. Мост-радуга между небом и землей станет местом последней битвы перед концом света. Когда сыны Муспелля для схватки с богами перейдут мост, он рухнет. Еще в «прологе конца света» Хеймдаллю предстоит схватиться с Локи, с которым они сражались, приняв обличье тюленей, за драгоценности Фрейи — Брисингамен. Трактовка этого бога сложна из-за отрывочности сведений о нем в мифологии, и со временем она изменялась. Хеймдалля считали персонификацией радуги, Млечного пути, солнечным, лунным божеством, приравнивали то к архангелу Михаилу, то к различным демонам. Несомненна лишь его роль бога-стража, охраняющего от незваных пришельцев обиталище других богов. Предполагают, что его прозвище «златорогий» может быть связано с первоначальной зооморфностью этого бога, а образ Хеймдалля, трубящего в рог и возвещающего о конце света, может быть более поздней трактовкой, которая появилась уже во времена христианства.
Хёнир. После войны асов и ванов он был отдан ванам в качестве заложника. В мифах упоминается о его участии в оживлении деревянных изваянии людей, а также в истории с похищением Идунн, когда он принимал облик орла. Согласно «Прорицанию Вёльвы», после гибели богов и мира Хёнир останется жить в обновленном мире.

_________________
"спаситель наш - философия...водительница душ" (Цицерон "Тускуланские беседы" кн.5, II, 5.

Бальдр— любимый сын Одина и Фригг, прекрасный юный благостный бог, живущий в чертогах Брейдаблик, где нет дурных мыслей и поступков.
Несколько источников дают примерно одинаковую историю Бальдра, согласно которой еще в юности ему стали сниться вещие сны, предсказавшие угрозу его жизни. Узнав об этом сне, асы решили оградить юного бога от опасностей, и Один отправляется в царство мертвых Хель, чтобы узнать там у провидицы Вёльвы судьбу Бальдра. Выясняется, что ему предстоит умереть от руки слепого бога Хёда. Мать Бальдра Фригг берет клятву со всех живых существ и со всех предметов, что они не принесут вреда ее сыну. Богиня не приняла во внимание лишь омелу. И однажды, когда боги развлекались тем, что стреляли из лука в ставшего неуязвимым Бальдра, Локи, узнавший о недосмотре Фригг, подсунул слепому Хёду вместо обычной стрелы прут омелы, которая принесла смерть Бальдру. Тело Бальдра принесли к морю, положили в ладью и сожгли вместе с ней. Смерть Бальдра является предвестием гибели богов и всего мира. В мире новом, которому суждено возникнуть после гибели старого, Бальдру суждено возродиться и помириться со своим убийцей Хёдом. Есть и другой вариант смерти Бальдра, где он, юный полубог, влюбился в Нанну, сводную сестру Хёда. Хёд убивает Бальдра мечом Миммингом, и за погибшего героя мстит сын богини Ринд и Одина.
Фрейя. Будучи дочерью Ньёрда, она по происхождению относится к ванам, однако живет в общине асов, являясь женой Ода (возможно, Од — ипостась Одина). Фрейя оплакивает отправляющегося в странствия мужа, а затем начинает разыскивать его различных краях. Как и другие ваны, она владеет секретами магии, но наряду с этим исполняет и функции валькирии, отбирая вместе с Одином наиболее достойных воинов, чье место в Вальхалле, где они станут эйнхериями — членами дружины Одина. В «Саге об Олаве Трюггвасоне» рассказывается о том, как Фрейя (здесь она прямо называется женой Одина) получила от цвергов изготовленное ими чудесное драгоценное ожерелье, поступившись за него супружеской честью. Прознавший о случившемся Локи отправляется с доносом к Одину, и тот велит ему похитить это ожерелье — Брисингамен. Локи превращается в блоху, кусает спящую Фрейю и заставляет ее повернуться так, чтобы снять с богини украшение. Один соглашается вернуть Фрейе ожерелье с условием, что она превратит поединок между Хёгни и Хедином в бесконечную битву.
Ожерелье Фрейи упоминается в «Песне о Трюме», где Тор надевает его, наряжаясь невестой. Есть упоминание об этом ожерелье в «Беовульфе», а в одном из источников Локи называется «Похитителем пояса Брисингов». Это ожерелье стало атрибутом Фрейи. Тацит, упоминая о почитании германцами Исиды, вероятно, имел в виду именно Фрейю, хотя не исключено, что речь идет о близкой к ней по функциям богине.
Фригг. Фрейю принято считать богиней плодородия, любви и красоты, а Фригг в скандинавской мифологии — богиня брака, любви, семейного очага, деторождения.
В германской мифологии в качестве подруги Водана она упоминается в «Истории лангобардов» и в сходных обстоятельствах — в «Старшей Эдде». Фригг — мать Бальдра, пытавшаяся уберечь сына от смерти, а потом горько оплакивающая его. Прислужница Фригг — Фулла — дева с распущенными волосами и с золотой повязкой на голове. Иногда ее считают сестрой Фригг.
Ньёрд — бог из числа ванов, отец Фрейра и Фрейи, после войны асов и ванов стал заложником у асов и женился на Скади — богине-охотнице и лыжнице. В «Старшей Эдде» рассказывается о том, что в конце света говорится ванам. Сам бог живет вместе с асами, но не теряется связь с миром средним. Ньёрд властвует над морем, ветром и огнем, покровительствует мореплаванию, рыбной ловле и охоте на тюленей. Как и остальные ваны, Ньёрд является и божеством плодородия.
Скади, явившаяся мстить за отца-великана, убитого асами, согласилась заключить с ними мир при условии, что они рассмешат ее (это удалось, как уже упоминалось, Локи) и дадут мужа. По условию мужа следовало выбирать по ногам, и Скади, думая, что перед ней прекрасный Бальдр, выбрала на самом деле Ньёрда.
Идунн — в скандинавской мифологии — обладательница золотых яблок, благодаря которым боги остаются вечно молодыми. Иногда считают, что Идунн является одной из богинь плодородия.
Миру асов в скандинавской мифологии отчетливо противопоставлен мир ётунов (великанов). Главным соперником великанов является Тор, который защищает от них Асгард. Земля великанов представляется каким-нибудь одним ётуном (Гейррёд, Имир, Скрюмир, Суттунг, Хюмир, Хрунгнир), именем которого и названы соответствующие сюжеты.
С внешней стороны великаны описываются без особых подробностей, разве что указывается необычно большой рост Скрюмира, а в истории с Хрунгниром сообщается о необычайной величине глиняного чудовища с сердцем кобылы, специально созданного для борьбы с Тором.
Неприглядны места обитания великанов: Хюмир входит в свой обледеневший дом; Хрунгнир, живущий в каменистой местности, обладает сердцем и головой из камня. Спутницы великанов — безобразные старухи. Возле них находятся самые разные чудовища. Жена Хюмира красива, приветлива и помогает асам, но она скорее всего не великанша и, возможно, по крови своей происходит из асов.
В мифологии упоминаются связи и браки асов с дочерьми великанов, и примером этого могут служить близкие отношения Одина с Гуннлёд, необходимые для того, чтобы добыть священный меч, и брак Ньёрда и Скади.
Между асами и великанами постоянно ведется борьба за различные волшебные предметы: молот Тора, священный мед, яблоки Идунн и т. д. Великаны чаще стремятся похитить женщину асов, а асы — добыть чудодейственные вещи, хотя частенько это просто возвращение ранее похищенного у них же.
Великаны нередко вторгаются в Асгард, преследуя асов на конях или в облике птиц, асы же отправляются в страну великанов, «странствуя», причем во время этих странствий необходимо пройти через какое-нибудь испытание, продемонстрировав свою силу или хитрость.
Другая ось конфронтации — асы и карлики. Великаны действуют поодиночке или с помощниками, а карлики, как правило, вдвоем или вчетвером. При этом великаны являются лишь хранителями изначально имеющихся или похищенных сокровищ, а карлики сами создают эти чудесные предметы и чаще всего они — искусные кузнецы.
Карлики делятся на альвов и цвергов. Предполагают, что в древней скандинавской мифологии альвы были низшими природными духами, может быть, душами мертвых, имевшими отношение к плодородию. С другой стороны, цвергов иногда называют «черными альвами», в отличие от других альвов — «светлых». «Младшая Эдда» делит альвов на «темных», живущих в земле, и «светлых». «Старшая Эдда» называет чудесного кузнеца Вёлунда властителем альвов. Вёлунд, захваченный во сне королем нияров Нидудом, невероятным образом улетает от него по воздуху, предварительно убив сыновей Нидуда. Правда, в других вариантах сказания говорится, что Вёлунд спасается на летательном аппарате, сделанном из перьев птиц.
В более поздних скандинавских поверьях альвы смешиваются с цвергами, иногда называемыми «черными альвами», и другими природными духами. Согласно «Младшей Эдде», первоначально цверги были червями в теле великана Имира, от которого и произошел весь сущий мир.
В «Младшей Эдде» цверги играют исключительно важную роль. Являясь искусными кузнецами, они мастерят для асов их главные сокровища и атрибуты: золотые волосы для богини Сив, копье Гунгнир для Одина, волшебный корабль Скидбладнир, ими же изготовлен молот Мьёлльнир для Тора, ожерелье Брисингамен для Фрейи, а также вепрь Гуллинбурсти с золотой щетиной для вана Фрейра. На этом вепре Фрейр скачет на похороны Бальдра.
Кроме копья Один получил от карликов золотое кольцо Драупнир.
Четыре цверга, поддерживающие четыре угла неба, называются в соответствии со странами света: Нордри, Судри, Аустри, Вестри.
Весьма значительную роль в мифологии играет карлик Квасир — маленький мудрый человечек, созданный из слюны богов; первоначально, видимо, он был персонификацией хмельного напитка. «Младшая Эдда» повествует о том, как из крови Квасира, убитого цвергами, был изготовлен Мед Поэзии.
В «Младшей Эдде» бог-скальд Браги подробно излагает историю изготовления Меда Поэзии и то, как мед достался Одину.
Заключив мир после войны асов и ванов, боги смешали в чаше свою слюну и сотворили из нее Квасира. Цверги Фьялар и Галар зазвали в гости Квасира, убили его и из его крови, смешанной с медом, приготовили Мед Поэзии. Затем в качестве выкупа за убийство великана Гиллинга и его жены цверги отдали Мед Поэзии сыну великана Суттунгу. Хранительницей меда стала Гуннлёд, дочь Суттунга. Один, который стремился завладеть медом, устроил так, что работники Суттунга передрались и поубивали друг друга; тогда Один под чужим именем поступил в услужение к брату Суттунга Бауги, потребовав в качестве платы глоток меда.
Суттунг не согласился выполнять условия договора, и тогда Один принял облик змея, прополз в отверстие, просверленное в скале Хнитбьёрг, где хранились три сосуда с медом, провел три ночи с Гуннлёд и получил у нее разрешение сделать три глотка меда. За три глотка Один выпил весь мед из трех сосудов и, превратившись в орла, улетел в Асгард, где выплюнул мед в чашу.
Мед был отдан асам и поэтам.
В скандинавской мифологии мед — важный элемент, символизирующий мудрость, экстаз, магические силы, обновление. Поэтическое искусство называется «находкой Одина», «глотком Одина», «даром Одина», «глотком асов». Медвяной росой покрыто древо мира — Иггдрасиль, и корни его находятся в медвяных источниках. Павшие воины поддерживают в Вальхалле свои силы медвяным молоком козы Хейдрун. Возможные объяснения имени бога Браги скальды иногда ищут в менее священном эквиваленте хмельного меда — в браге. Имя Квасира связывают с тем же корнем, от которого происходит русское «квас». Заметим по этому поводу, что у поляков, проживающих в непосредственном соседстве с германцами, словом «квас» обозначается «кислота», так что подобные аналогии еще не являются доказательством происхождения имени бога Браги.
«Низшая» германо-скандинавская мифология

В каждой мифологии наряду с представителями «большой» мифологии — богами и героями, существуют и персонажи так называемой «низшей» мифологии. Они гораздо менее значительны и масштабны, но ближе к людям, теснее связаны с повседневностью, и потому были народу понятнее. Именно они сохранились в фольклоре, в суевериях и дошли в поверьях народов до наших дней.
Далеко не каждый знает, кто такой Локи, зато всякому ребенку известны эльфы. Первые сведения об этих существах восходят к германо-скандинавским альвам. Как и их предшественники альвы, эльфы делятся на «светлых» и «темных». Светлые эльфы средневековья — это маленькие человечки в шапочках из цветов, которые водят хороводы при луне под музыку, заставляющую танцевать даже неодушевленные предметы. Светлые эльфы занимаются прядением и ткачеством, летающая в воздухе паутина — их пряжа. Светлые эльфы в средневековье считались духами воздуха, эфира, света.
К эльфам темным относятся гномы, подземные кузнецы, унаследовавшие свое магическое мастерство от древних цвергов. Они бдительно охраняют спрятанные под землей, чаще всего в горах, сокровища. Иногда эльфов считают собирательным образом всех низших духов природных стихий: саламандра — огонь, сильфы, или сильфиды, — воздух, гномы — земля и ундины — вода. Ундины — девушки с рыбьими хвостами, обычно в ожидании жертвы расчесывающие волосы на берегу; в мифологии христианского времени они получили возможность обрести бессмертную человеческую душу, если родят ребенка. Сюжет «Русалочки» Андерсена отчасти основан на этом поверье, несколько видоизмененном автором.
Близки к ундинам никсы — тоже представительницы племени русалок. Они живут в роскошных подводных дворцах, куда самыми разными способами заманивают свои жертвы и губят их. Они способны принимать облик как безобразных старух, так и юных прекрасных девушек. Никсы могут иметь смертных мужей и некоторое время жить полноценной человеческой жизнью. Однако каждой из них нужна хотя бы одна жертва в год.
Среди немцев бытовало поверье, что никсы, способные довольно далеко отходить от воды, иногда развлекались тем, что подменяли новорожденных.
Тролли — это великаны, которые в отличие от противников богов ётунов, весьма глупы и уродливы, хотя и обладают огромной силой. Они живут в горах. По отношению к людям тролли ведут себя враждебно. Похищают скот, а иногда занимаются и людоедством. Обитая в горах, тролли бдительно охраняют свои сокровища, и потому, в более поздний период, появились легенды об их связях и сотрудничестве с гномами.
Феи — сверхъестественные существа, волшебницы, обитающие в лесах, в реках, в горах. Как правило, это красивые женщины, чаще миниатюрные, порой с крыльями, способные принимать иной облик. Большей частью феи благожелательно относятся к людям хотя встречаются и злые феи.
О популярности «низшей» мифологии говорит и то, что в эпоху средневековья сложился общеевропейский «малый пантеон нечистой силы», где практически невозможно отличить германо-скандинавское, кельтское западнославянское происхождение персонажей, в то время как «большая» мифология этих народов, несмотря на некоторое взаимопроникновение, осталась все-таки достаточно обособленной.
Одним из довольно убедительных примеров «обобществления» мифа может служить знаменитая легенда о фее Мелюзине. По своему происхождению легенда скорее всего кельтская, а по разработке и развитию сюжета — общая для всей Европы.

_________________
"спаситель наш - философия...водительница душ" (Цицерон "Тускуланские беседы" кн.5, II, 5.

В «Старшей Эдде» песни о героях достаточно четко отделены от песен о богах. Промежуточной, переходной между ними можно считать «Песнь о Вёлунде», кузнеце-волшебнике, образ которого никак не связывался с какой-то исторической реальностью, однако действие разыгрывается в мире людей и, видимо, отражает борьбу между финским и германским племенами (Вёлунд — сын конунга финнов, а его соперник Нидуд — из Швеции).
Вслед за «Песней о Вёлунде» следуют три песни о Хельги, одном из главных героев скандинавской мифологии и эпоса. Сведения о нем противоречивы; и только в пределах одной «Старшей Эдды» можно выделить, по крайней мере, четырех Хельги, у трех из них возлюбленные — валькирии, а четвертый (самого древнего происхождения) женат на собственной дочери и является отцом Хрольва Краки. Исследователи находят ряд общих черт между образом скандинавского Хельги и русского былинного Вольги.
Первая песнь «Эдды», посвященная Хельги, называет его убийцей Хундинга; в ней же герой является сыном Сигмунда, и в то же время братом Сигурда — другого важного персонажа цикла скандинавских песен о героях. Главный мотив этих песен — воинские подвиги Хельги, родовая месть, покровительство валькирий. Ряд признаков указывает на тенденцию возводить роды германских и скандинавских королей и знати — к асам. Отсюда берутся архаические мотивы для биографии героев.
В первой песне говорится, как к только что родившемуся Хельги являются норны и предрекают мальчику великую судьбу, предназначение быть славным воином и одновременно сообщают о трагичности его судьбы. Во второй песне Хельги называют сыном Хьёрварда, и происхождение его описывается достаточно подробно. Конунг Хьёрвард дал обет жениться на самой красивой женщине в мире, этой женщиной была дочь конунга Свафнира Сигрлинн.
Сын его ближайшего помощника Атли идет сватать Сигрлинн для своего хозяина, но получает отказ. Во второй раз конунг со своими воинами отправляется в дом Сигрлинн и с боем берет невесту. Далее рассказывается, что сын Хьёрварда и Сигрлинн был высоким и красивым, однако был он молчалив, и у него не было имени. Однажды, когда он сидел на кургане, ему явились девять валькирий, и самая статная из них нарекла его именем Хельги, предсказала великое будущее и указала, где найти волшебный меч. Из дальнейшего текста следует, что валькирия была дочерью конунга Эйлими по имени Свава. Добыв меч, на который указала Свава, Хельги вместе с Атли отправился в поход, совершив множество подвигов, в том числе убив Хродмара, некогда захватившего богатства предков Хельги и сидевшего на горе великана Хати.
Совершив эти подвиги и не поддавшись искушению колдуньи Хримгерд, дочери Хати, Хельги сватается к дочери конунга Эйлими Сваве. После обмена обетами Свава осталась дома с отцом, а Хельги вновь отправился воевать.
Как-то Хедин, брат Хельги, встретил женщину-тролля, ехавшую на волке и использовавшую змей вместо удил. Женщина предложила Хедину сопровождать ее, а когда тот отказался, заявила, что он за это поплатится.
Как-то вечером привели жертвенное животное и стали давать обеты. Хедин, сам того не желая, дал обет жениться на невесте своего брата Сваве.
При встрече с братом Хедин рассказал о случившемся, а Хельги заявил, что, быть может, обет вовсе не означает кровавого раздора между братьями, поскольку ему предстоит отправиться на битву, в которой, как он предчувствует, ему суждено умереть.
И действительно, в бою с сыном Хродмара по имени Альв Хельги получил смертельную рану. Умирая, он уговаривал Сваву стать женой его брата Хедина. Хедин же попросил Сваву поцеловать его и сказал, что не вернется на родину до тех пор, пока не отомстит за своего брата.
Песнь заканчивается строкой, в которой сообщается: «Говорят, что Хельги и Свава вновь родились».
Во «Второй песне о Хельги Убийце Хундинга» рассказывается, как Хундинг преследовал Хельги, как Хельги скрывался, переодевшись рабыней и занимаясь перемалыванием зерна. Сообщается о том, что у конунга Хегни была дочь Сигрун — валькирия, носившаяся по воздуху и морю, на самом деле она была вновь родившейся Свавой. Хельги приходится бороться за любимую, которая обещана другому. В конце концов, он женится на ней, и у них рождаются сыновья. В этой песне Хельги погибает от копья своего зятя Дага, и вдова Хельги проклинает своего брата.
Когда Хельги попадает в Вальхаллу, Один предлагает ему править миром наравне с ним. Хельги в иносказательной форме отвечает, что следовало бы вначале рассчитаться с делами земными, а уж потом думать об иных занятиях.
Через некоторое время служанка сообщает Сигрун. что видела Хельги, который ехал верхом в сопровождении вооруженных воинов. Сигрун идет на курган, где захоронен Хельги, встречает его и говорит, что согласна вместе с ним отправиться в загробный мир. Хельги заявляет, что ее удел — до поры жить с живыми, а ему и после смерти приходится выполнять свой долг воина. Вскоре Сигрун умирает от скорби и печали. В конце песни есть разъяснение: «В древнее время верили, что люди рождаются вновь, но теперь это считают бабьими сказками. Говорят, что Хельги и Сигрун родились вновь. Он звался тогда Хельги Хаддингияскати, а она — Кара, дочь Хальвдана, как об этом рассказывается в «Песне о Каре». Она была валькирией» (пер. с древнеисландского А. Корсуна).
В «Песнях о Хельги» исторические и мифологические имена часто смешиваются и украшаются эпитетами. Полагают, что датское происхождение сказаний о Хельги несомненно; однако выяснить, является ли окончательный, весьма путаный, вариант его приключений результатом слияния всевозможных сказаний о разных, попросту одноименных, персонажах, либо напротив — результатом ветвления некогда единого образа, — трудно.
Следует заметить, что с именами собственными, с географией и временем «песни о героях» не очень церемонятся. Подвиги и деяния героев могут совершаться на Рейне, в стране гуннов, в стране готов, однако эти топографические и этнические координаты имеют мало общего с реальной географией. Время действия этих песен некое далекое славное прошлое, без всякой хронологической последовательности. Герои существуют как бы одновременно друг с другом, погибают и мотивированно или немотивированно вновь воскресают, чтобы продолжить свои похождения. Правда, изредка указывается конкретная эпоха: Фроди, согласно «Младшей Эдде», правнук самого Одина, наследует отцу «в те времена, когда Август Кесарь водворил на всей земле мир. Тогда родился Христос». Считают, что этот эпизод — более позднее добавление.
Вообще граница между мифом и эпосом зачастую весьма расплывчата. Родословные едва ли не всех германских и скандинавских королей восходят в соответствии с этими песнями к асам. Герои, павшие на поле боя, попадают в верхнее царство мертвых Вальхаллу, где Один создает из них воинство, которое должно сразиться с силами тьмы в грядущей битве, предваряющей конец света. Как видно из песен о Хельги, эти воины не пребывают в расслабляющем безделье, а иногда поднимаются из загробного мира на землю, чтобы поддержать свою боевую форму.
Иногда мертвых воинов — эйнхериев из Вальхаллы и сопровождающих их валькирий можно в переломные исторические моменты увидеть проносящимися по небу среди облаков.
Наиболее заметное место в германо-скандинавских мифологии и эпосе занимает Сигурд (германский Зигфрид). Целый ряд песен «Эдды» посвящен жизни и подвигам этого героя. В «Пророчестве Грипира» в сжатом виде излагается его биография в форме прорицания, сделанного юному Сигурду, которого называли «мудрым конунгом», Грипиром, зовущимся «мудрейшим из людей», «знающим будущее».
Между пророчеством и отдельными версиями о жизни Сигурда существуют противоречия, а в эддических песнях есть пробел биографии героя, восстанавливаемый по иным письменным памятникам.
Как правило, Сигурда называют сыном Сигмунда и внуком Вёльсунга — последнее имя часто идентифицируют с Одином. Сам Сигурд предпочитает заявлять, что был он «всю жизнь сыном без матери; нет и отца, как у людей, всегда одинок». В «Речах Регина» рассказывается о том, как Сигурд выбрал себе коня, назвал его Грани и познакомился с Регином, сыном Хрейдмара, искуснейшим из людей, ростом с карлика, который был «мудр, свиреп и владел колдовством». Именно он рассказал Сигурду историю о сокровищах, изложенную нами в отрывке, посвященном Локи. Отр, плававший в воде в образе выдры и убитый Локи, был братом Регина. Провинившиеся асы решили возместить Хрейдмару смерть его сына Отра, предложив ему золотой выкуп, добытый Локи. При расплате, однако, Локи утаил одно золотое кольцо, и карлик, у которого было отнято золотое кольцо, проклял эту драгоценность и предрек, что
Золото это,
Что было у Густа,
Братьям двоим
Гибелью будет,
Смерть восьмерым
принесет героям;
богатство мое
Никому не достанется.
После выплаты выкупа сыновья Хрейдмара Фафнир и Регин потребовали у отца отдать им золото, но тот отказался. Фафнир пронзил спящего отца мечом и забрал золото. Свою долю наследства потребовал Регин, но Фафнир не дал ему ничего.
Об этом Регин рассказал Сигурду и далее, как это дважды подчеркивается в «Речах Регина», стал подстрекать Сигурда убить Фафнира.
Сигурд согласился отправиться на поиски Фафнира, принявшего облик змея. Его ужасный шлем наводил ужас на все живое. Для предстоящей битвы Регин выковывает Сигурду меч, которым была рассечена пополам наковальня. Меч получил название Грам.
Обнаружив след Фафнира, Сигурд выкапывает большую яму и делает возле нее засаду. Когда Фафнир проползает над ямой, Сигурд вонзает ему в сердце свой меч. Однако чудовище умирает не сразу. Оно успевает произнести несколько монологов; эти монологи изложены в «Речах Фафнира». Фафнир напоминает Сигурду давнее пророчество, что «золото звонкое, клад огнекрасный погубит тебя».
Когда Сигурд стирает с меча кровь, является Регин, и, воздав должное храбрости воспитанника, говорит, что прежде чем предпримет дальнейшие действия, отдохнет. Сигурд начинает поджаривать сердце Фафнира; когда кровь из сердца попала ему в рот, Сигурд начинает понимать речь птиц. Беседующие между собой птицы говорят о том, что Регин задумал зло и собирается, убив Сигурда, завладеть сокровищами.
Сигурд отрубил Регину голову, съел сердце Фафнира и выпил кровь обоих убитых им братьев. Потом по следу Фафнира Сигурд добрался до его логова и забрал там два сундука золота, ужасный шлем, золотую кольчугу, еще один меч — Хротти, — а также и другие сокровища. Далее, следуя указаниям синиц, он отправляется на юг, в страну под названием Фраккланд, и там находит спящую красавицу, одетую в кольчугу. Сигурд рассек кольчугу своим мечом «от ворота вниз и еще поперек по обоим рукавам» и снял ее с красавицы. Проснувшись, она обратилась к Сигурду с речью.
Выяснилось, что зовут ее Сигрдривой, и некогда она была валькирией. Во время боя между «двумя конунгами она ослушалась указаний Одина и даровала победу сопернику любимца этого бога. Один в отместку за это уколол ее шипом сна и сказал, что более никогда она не победит в битве и будет выдана замуж.
Затем Сигрдрива дает Сигурду ряд мудрых советов, в частности, сообщая, каким именно образом следует пользоваться рунами — магическими письменами — в разных ситуациях, чтобы получить удачу в боях, в путешествиях, успешно врачевать и владеть даром красноречия.
Далее в «Старшей Эдде» имеется пробел о жизни Сигурда и говорится лишь о его смерти; при этом появляется новая героиня — Брюнхильд (германская Брунгильда) и Гудрун, оплакивающая Сигурда. Другие источники позволяют восстановить обстоятельства, связывающие Сигурда с этими персонажами.
В некоторых легендах Брюнхильд отождествляется с Сигрдривой, в других — Сигурд сватается к Брюнхильд по поручению короля бургундов Гуннара. Сигурд и Брюнхильд обмениваются друг с другом клятвами верности. Однако Сигурд забывает об этом, когда Гримхильд (германская Кримхильда) дает ему испить напиток забвения. Забыв о своем обручении с Брюнхильд, Сигурд женится на Гудрун и торжественно братается с Гуннаром и Хёгни — братьями невесты. Гуннар отправляется свататься к Брюнхильд, но она может выйти замуж только за того, кто способен одолеть огненный вал, окружающий ее чертоги. Лишь Сигурд оказывается способным на такой подвиг, поэтому на время испытания он меняется обличьем с Гуннаром. Проникнув в чертог, он проводит с Брюнхильд три ночи (по версии самой Брюнхильд — восемь ночей), положив между нею и собой обнаженный отравленный меч. О своем обручении с Брюнхильд Сигурд вспоминает только после свадьбы своего названого брата и Брюнхильд.
Вскоре начинается спор между Гудрун и Брюнхильд, в ходе которого выясняются обстоятельства обмана. Брюнхильд, оскорбленная клятвопреступлением бывшего жениха, подстрекает Гуннара убить Сигурда, и это ей удается. Впрочем, в «Эдде» о смерти Сигурда сообщается следующее: «Здесь в этой песне рассказывается о смерти Сигурда и говорится, что он был убит вне дома, но некоторые говорят, что он был убит в постели спящим. А немецкие мужи говорят, что он был убит в лесу. В древней «Песне о Гудрун» говорится, что Сигурд и сыновья Гьюки ехали на Тинг, когда его убили. Однако все говорят единогласно, что убийцы нарушили верность ему и напали на него лежащего и не готового к защите».
Гудрун, сидевшая над мертвым Сигурдом, «не плакала, как другие женщины, но грудь ее разрывалась от горя». Потом она ушла в лес, в пустыню, а затем уехала в Данию, где жила «семь полугодий».
Брюнхильд после смерти Сигурда не хочет жить. Она велит убить восемь рабов и пять рабынь и пронзает себя мечом. Ее тело сжигают на погребальном костре, разложенном рядом с костром, где предают огню мертвого Сигурда.
Жизнь Гудрун не кончается со смертью мужа. Во «Второй песне о Гудрун» сообщается, что золото, отнятое Сигурдом у Фафнира, досталось Гуннару и Хёгни.
Вражда между представителями их рода и великим царем Атли (его прообраз — Аттила, царь гуннов, 434–453 гг.), который, в соответствии со скандинавским вариантом истории, взял в жены Гудрун. Для того чтобы получить ее согласие на брак, пришлось предварительно опоить ее напитком забвения.
Желая завладеть сокровищами, Атли пригласил к себе в гости Гуннара и Хёгни. Гудрун же, зная о коварных замыслах супруга, предупредила об этом братьев, сообщив рунами о грозящей им опасности. В качестве знака она послала Хёгни то самое кольцо, которое некогда было проклято карликом Андвари, обвязав кольцо волчьим волосом.
Несмотря на предостережение Гудрун, братья приезжают к Атли. и тот жестоко расправляется с ними. Гудрун, мстя за них, убивает своих детей от брака с Атли, приготавливает из их сердец блюдо, угощает им своего супруга, а потом убивает Атли и сжигает его дом вместе со всеми его обитателями.
В другом варианте Гудрун принимает участие в схватке своих братьев с гуннами и подает Атли пиво с кровью убитых детей.
Месть Гудрун может показаться излишне жестокой, но если принять во внимание судьбу ее братьев (у живого Хёгни вырезают сердце, а Гуннара бросают в ров, наполненный змеями), то ее поступки кажутся почти адекватными.

_________________
"спаситель наш - философия...водительница душ" (Цицерон "Тускуланские беседы" кн.5, II, 5.