Форум атеистов Рунета

Бой Кухулина с Фердиадом.

Герой из героев, славный воин древнего Ульстера, первый среди воинов Красной Ветви короля Конхобара, бесстрашный уладский пес - так называли Кухулина его друзья и враги.
И был еще только один воин в пяти королевствах древней Ирландии, или, как тогда говорили,-в Эрйне, который мог сравниться с Кухулином в отваге и боевом искусстве.
То был Фердиад, сын Дамона.
Эти два славных героя - Кухулин и Фердиад - были назваными братьями и друзьями. Они вместе росли, вместе обучались приемам боевой силы и мужества у грозной воительницы Скатах на острове Скай. Там прошла их юность, там они познали любовь и возмужали, оттуда, рука об руку, отправились на ратные подвиги в чужие, далекие страны.
Их преданность и верную дружбу скрепила кровь, пролитая во многих опасных битвах, боях и сраженьях.
Но случилось так, что, рассердившись на злого и коварного короля Конхобара, Фердиад вместе с другими воинами Красной Ветви покинул Ульстер и ушел на службу к гордой и жестокой коннахтской королеве Мав.
Как раз в ту пору Мав задумала идти войной на королевство Ульстер. Ей давно хотелось показать королю уладов Конхобару, что не он самый сильный король в Эрине.
Она собрала всех своих славных воинов и сама повела их на север в Ульстер. Время для войны она выбрала удачное - короля Конхобара и его воинов одолел тяжкий недуг. Это случалось с ними к началу каждой зимы - в наказание за
то, что однажды король Конхобар надсмеялся над богиней войны Махой.
И вот когда все уладские воины обессилели от недуга, королева Мав покинула Коннахт и подошла со своим воинством к самой границе Ульстера - к Северному Проходу.
Узнав, что на Ульстер идет могучее войско королевы Мав, Кухулин послал своего возницу Лойга к богине Махе с великой просьбой, чтобы она сняла свое проклятье с ула-дов. А пока силы к ним еще не вернулись, Кухулин один вышел защищать Северный Проход от врага.
Проклятье богини Махи его не коснулось: когда с улада-ми только случилось это несчастье, Кухулин еще не родился.
Не проходило дня, чтобы от руки Кухулина пало меньше ста воинов королевы Мав. Недаром шла о нем слава героя из героев, бесстрашного бойца, победителя во многих битвах.
Мало того, по ночам Кухулин незаметно подбирался к самому лагерю гордой королевы и камнями, метко пущенными из пращи, разгонял всю ее стражу. Так что никому не было от него покоя не только днем, но и ночью.
Тогда надумала королева Мав направить к Кухулину гонцов и послов. Гонцы бегали от нее к палатке Кухулина и обратно, передавая ее вопросы и его ответы. И было решено между ними, что не станет больше королева Мав продвигаться в Ульстер форсированным маршем, а будет каждый день посылать к Кухулину по одному воину для встречи в славном поединке. Условились они, что, пока он будет биться в поединке, она может идти со своим войском вперед, но как только воин ее будет убит - коли это случится,- она остановится до следующего дня.
"Лучше уж я буду терять в день по одному воину, чем по сто",-думала коварная Мав.
Но шел день за днем, и Кухулин убивал в честном поединке одного за другим лучших ее воинов. И настал день, когда королева Мав не знала, кто бы еще мог сразиться и выдержать бой с Кухулином.
Пришлось ей созвать большой совет мужей Эрина. Стали мужи Эрина думать и, подумав, сошлись на одном:
- Фердиад, сын Дамона! Ибо в битве, в бою и в сражении он один равен храбрейшему герою Кухулину. Вместе росли они, вместе обучались приемам боевой силы и мужества у грозной Скатах.
- Удачный выбор! - одобрила королева.
И послали гонцов и послов за Фердиадом. Но Фердиад отказался, отверг, отослал назад гонцов и послов королевы.Не пошел он на ее зов, ибо знал, чего хотят от него: чтобы вступил он в единоборство с милым другом своим, названым братом и соратником.
Тогда Мав послала к Фердиаду друидов и злых певцов, чтобы они спели ему три цепенящих песни и три злых запинания- на позор, посмеяние и презрение,- если Ферди-дд откажется к ней прийти.
На этот раз Фердиад пошел, ибо легче, казалось ему, пасть от копья силы, ловкости и отваги, чем от стрел стыда, позора и поношения.
Мав сама вышла к нему навстречу и приняла его с честью и приветом. Потом созвала своих вождей и военачальников и приказала им устроить в честь Фердиада пир.
За столом Фердиад сидел от нее по правую руку. А с другой стороны рядом с ним Мав посадила свою дочь Фйндабайр и наказала ей подливать в кубок героя лучшие вина, чтобы он никогда не оставался пустым.
Фердиад быстро захмелел и развеселился. Тогда королева стала восхвалять его отвагу, мужество и геройские подвиги и посулила ему несметные богатства, новые земли и свою дочь Финдабайр в жены, если он вступит в единоборство с Кухулином.
Собравшиеся за столом громко приветствовали такие слова королевы.
Все, кроме Фердиада.
Он один сидел молча. Горько было ему даже думать о бое со своим другом, товарищем и побратимом. Он сказал королеве:
- Твои дары поистине щедры и прекрасны, гордая Мав!
Но я недостоин их. Никогда я не приму их в награду за бой с милым моим другом Кухулином.
Еще он так сказал королеве:
И сердца наши бились рядом,И в лесах мы сражались рядом,
На постели одной спали рядом,
Устав, обессилев в жестоком бою...
И поняла тогда Мав, что такую преданность и любовь не разрушить ни лестью, ни подкупом. И задумала она иной план.
Когда Фердиад кончил песню об опасных делах, какие они свершали вместе с Кухулином, она, сделав вид, будто не слышала, что он только что говорил, обернулась к своим воинам и советникам и спокойно заметила:
- Пожалуй, теперь я готова поверить тому, что говорил о Фердиаде Кухулин.
- А что Кухулин говорил обо мне? - спросил Фердиад.
- Он сказал, что ты слишком опаслив и осторожен, чтобы выступить против него в поединке,- ответила Мав.
Фердиада охватил гнев, и он воскликнул:
- Не следовало Кухулину так говорить обо мне! Не мог он, положа руку на сердце, сказать, что хоть раз я был трусом или выказал недостаток храбрости в наших общих делах. Клянусь моим славным оружием, завтра же на рассвете я первый вызову его на бой, который мне так ненавистен!
И, не прибавив больше ни слова, Фердиад, печальный, вернулся в свою палатку.
В ту ночь не слышно было ни музыки, ни песен среди верных воинов Фердиада. Они видели, как вернулся с коро-левского пира их начальник и господин, и шепотом
вели беседу, с тревогой вопрошая друг друга, что же будет. Они знали, что Фердиад искусен и неустрашим в бою, но они знали, что не менее искусен и столь же неустрашим Кухулин.
Как им было не знать, что, когда встречаются в честном поединке два таких бесстрашных героя, одному из них суждено погибнуть!
Фердиад отдыхал до рассвета, а потом велел запрячь колесницу - он хотел явиться на место поединка раньше Кухулина.
Возница вывел коней, запряг колесницу и вернулся в палатку к Фердиаду. Он попытался уговорить своего господина не идти в бой на Кухулина. Фердиад не скрыл от него, как тяжело ему выступать против своего побратима, но уж коли он дал слово королеве Мав, он его сдержит.
Лучше б он не давал ей слова!
Печаль и гнев не оставляли Фердиада при мысли об этом. Он пришел в палатку уладских воинов и, повысив голос, громко сказал, чтобы слышали все:
- Пусть лучше мне погибнуть от руки славного Кухулина, чем ему от меня! А если падет от моей руки Кухулин, не жить и королеве Мав и многим из ее славных воинов. Виною тому обещание, какое она вырвала у меня, когда я был пьян и весел у нее на пиру. Верьте мне!
Потом Фердиад взошел на колесницу и устремился к броду через реку на место поединка. Там он заставил возницу распрячь коней и, разобрав колесницу, велел поставить для себя шатер и накрыть его шкурами. Землю застлали пледами, набросали подушек, и Фердиад лег спать до прихода Кухулина.
А пока он спал, верный Кухулину Фёргус тайно покинул палатку коннахтских воинов и отправился к Кухулину, чтобы сказать ему, с кем ему предстоит биться в грядущий день.
- Клянусь жизнью,- воскликнул Кухулин, услышав эту весть,- не такой разговор хотелось бы мне вести с моим другом и побратимом! Не из страха перед ним, но из любви
и нежной привязанности. Но раз уж так случилось, лучше мне погибнуть от руки этого славного воина, чем ему от меня!
И Кухулин лег спать и спал долго. Не хотел он рано вставать, чтобы коннахтские воины не сказали, что ему не спится из-за страха перед Фердиадом. Солнце стояло уже высоко, когда он наконец поднялся на свою колесницу и поехал к броду через реку на место поединка.
Фердиад уже ждал его и, как только Кухулин сошел с колесницы, приветствовал своего друга.
- Ах, Фердиад,- горестно сказал ему в ответ Кухулин,- раньше я верил, что ты приветствуешь меня как друг.Но теперь этой веры больше нет! Как мог ты променять нашу дружбу на лживые обещания вероломной женщины?
Уязвленный упреками Кухулина, Фердиад воскликнул:
- Не слишком ли затянулся наш разговор? Пора вступить в беседу нашим копьям!
И вот, сблизившись, славные воины стали метать друг в друга легкие копья. Словно пчелы в ясный летний денек, летали между врагами острые дротики, и горело солнце на их крыльях - наконечниках.
Так бились они целый день, время от времени меняя оружие. Но и в защите, и в нападении их искусство было равно, и какое бы оружие они ни выбирали, ни разу оно не обагрилось их кровью. Когда же спустилась ночь, они решили, что на сегодня поединок закончен и пора отдохнуть.
Побросав оружие своим возницам, отважные воины кинулись друг другу на шею и трижды по-братски нежно расцеловались.
Потом возницы приготовили для них постели из свежего камыша, для каждого на своем берегу реки: для Фердиада - на южном, для Кухулина - на северном.
Из Ульстера прискакали гонцы и привезли Кухулину целебные травы и снадобья, чтобы поднять его силы и избавить от боли и усталости его натруженное тело. Кухулин разделил все травы и все лекарства поровну и отослал половину Фердиаду.
А коннахтские воины принесли из лагеря для Фердиада еду и питье. Фердиад разделил тоже все поровну и отослал половину Кухулину.
Ночь их кони провели в одном загоне, а возницы - вместе у одного костра.
Наутро, как только засветило солнце, бойцы снова встретились у брода. На этот раз они сражались на колесницах, пуская в ход тяжелые копья. Бой шел весь день, и каждый получил немало жестоких ударов, прежде чем настала ночь и они решили передохнуть. На этот раз оба были так тяжкоизранены, что птицы могли влетать в их раны с одной стороны и вылетать с другой.
Но и эту ночь их кони провели в одном загоне, а возницы - вместе у одного костра.
Когда же наутро они встретились у брода, чтобы продолжать поединок, Кухулин увидел, что Фердиад уже не тот, что был прежде: и взгляд его стал мрачен, и не мог он уже прямо держаться, а шел сгорбившись, еле волоча ноги.
Великая печаль охватила Кухулина. Он перешел вброд реку и, приблизившись к Фердиаду, сказал ему:
- Друг мой, товарищ и побратим, вспомни, как мы любили друг друга, как вместе проливали кровь в жестоких битвах, боях и сраженьях. Послушай своего младшего брата: откажись от единоборства у брода!
На это Фердиад ниже опустил голову, чтобы не смотреть в глаза Кухулину, и сказал с грустью, что не может он нарушить свое слово, данное в злую минуту королеве Мав, и будет биться с Кухулином, пока один из них не победит. На этот раз они вместе выбрали оружие, и бой начался. Весь длинный день в полной тишине они метали тяжелые копья,
сшибались на острых мечах, рубили, кололи, резали и наносили прямые удары. Только темный вечер заставил их кончить единоборство.
Все так же молча побросали они оружие своим возницам и, не обнявшись, не сказав другу другу доброго слова, мрачно разошлись по своим палаткам.
Ту ночь их кони провели в разных загонах, а возницы- каждый у своего костра.
Рано утром Фердиад поднялся первым и надел свои самые прочные, самые тяжелые, непроницаемые боевы доспехи, чтобы защитить себя от ужасного рогатог копья - Га-Бульга, каким славился Кухулин в поединке у брода.
Вскоре вышел к реке и Кухулин, и бой разгорелся, свирепый и беспощадный.
Удары их копий были так сильны, что щиты бойцов про гнулись вовнутрь. Шум битвы их был так велик, что вспугнул всех демонов неба и заставил их носиться в воздухе с громкими криками. Так тяжела была поступь бойцов, что они вытеснили реку из берегов.
Уже близился вечер, когда Фердиад неожиданным выпадом жестоко ранил Кухулина, вонзив свой меч в его тело по самую рукоять, и кровь рекой полилась из раны и затопила брод.
Кухулин не успел ответить, а Фердиад следом за первым ударом нанес второй и третий.

Только тогда крикнул Кухулин своему вознице Лойгу, чтобы подал он рогатое копье Га-Бульгу. Прицелившись, он метнул его двумя пальцами ноги, и Га-Бульга, пробив тяжелые доспехи Фердиада, смертельно поразил его.
- Вот и пришел мне конец, мой Кухулин,- произнес
Фердиад и рухнул на землю.
Увидев, как падает на землю его друг и названый брат, Кухулин отбросил страшное свое оружие и кинулся к Фердиаду. Он склонился над ним, поднял его на руки и с осторожностью перенес через брод на северную сторону реки- сторону славных уладов. Не хотел он оставлять друга своих юных лет, своего названого брата, соратника в грозных битвах на земле врагов, на южном берегу реки.
Кухулин опустил Фердиада на землю, склонился над ним и стал горько его оплакивать. Забывшись в горе и не думая об опасности, Кухулин долго просидел так возле убитого друга, пока его возница Лойг не посоветовал ему уйти подальше от брода, где в любую минуту на него могли напасть коварные воины королевы Мав.
На слова Лойга Кухулин медленно поднял голову и сказал тихо, печально:
- Друг мой Лойг, знай и запомни: отныне и впредь любая битва, любой бой или сраженье покажутся мне пустой
шуткой, забавой, игрушкой после поединка с милым моемусердцу Фердиадом.
И такую песню сложил Кухулин, оплакивая убитого друга:
В играх, забавах мы были рядом,
Пока у брода не встретил ты смерть.
В ученье у Скатах мы были рядом -
У грозной наставницы юных лет
Вместе прошли мы науку побед...
И вот у брода ты встретил смерть.
В играх, забавах мы были рядом,
Пока у брода не встретил ты смерть.
В боях жестоких мы бились рядом,
И каждому щит был от Скатах в дар -
За первый успех, за верный удар...
И вот у брода ты встретил смерть.
В играх, забавах мы были рядом,
Пока у брода не встретил ты смерть,
Милый мой друг, мой светоч, брат мой,
Гроза врагов, славный герой,
Без страха ты шел в последний бой...
И вот у брода ты встретил смерть.

В играх, забавах мы были рядом,
Пока у брода не встретил ты смерть,
О лев свирепый, лютый и мудрый,
О вал морской, что о берег бьет,
С пути все сметая, ты шел вперед...
И вот у брода ты встретил смерть.
В играх, забавах мы были рядом,
Пока у брода не встретил ты смерть,
Любимый друг мой, отважный Фердиад,
Все смерти стоят твоей одной.
Вчера высокой ты был горой,
Сегодня у брода ты встретил смерть.

_________________
"спаситель наш - философия...водительница душ" (Цицерон "Тускуланские беседы" кн.5, II, 5.

Темный Патрик и Повелитель Ворон Кромахи.

Король Коннахта был добрый король, но у него было три беспутных сына, которые однажды накликали на него великую беду.
А вышло все из-за того, что они сыграли злую шутку с очень опасным человеком - самим Повелителем Ворон - Кромахи.
Кромахи был древним колдуном. Он жил в маленькой хижине в чаще леса, впрочем, не так уж далеко от королевского замка. На верхушках деревьев, что нависли над его хижиной, гнездились вороны. На самом-то деле это были не вороны, а злые духи, которые служили своему повелителю Кромахи.
И вот - как, наверное, сделали б и другие на их месте, когда всего вдоволь, а занятий никаких,-три королевских сына, Диклан, Дармид и Дати, решили в один прекрасный день просто так, забавы ради, сыграть над старым Кромахи одну из своих шуточек: засунули ему в дымоход каменную плиту. Ну, и колдун чуть не задохнулся от дыма.
Взбешенный Кромахи гнался за ними до самого замка и там в присутствии отца, у которого чуть сердце не разорвалось от горя, проклял их и предрек, что первый сын станет вором и его всю жизнь будет преследовать закон; второй сделается убийцей и всю жизнь не будет выпускать ножа из рук, а младший превратится в нищего и всю свою жизнь будет жить подаянием.
Потом он проклял и отца, который потакал сыновьям и сделал из них таких вот озорников и бездельников, и предрек, что король будет жить, чтобы видеть, как злая
судьба постигнет одного за другим всех трех его сыновей.
Бедный отец, убитый горем, сразу слег в постель. И в тот же миг в его спальню влетели четыре вороны, расселись на четырех столбах его кровати и принялись зловеще каркать: "Карр! Карр! Карр!"
Так они каркали день и ночь, день и ночь... И от этого карканья не только у короля расшаталось здоровье и помутился разум, страдали все, кто жил в замке или возле него. Король созвал всех мудрецов и ученых мужей королевства, чтобы они дали совет, как избавиться от такой напасти. Но безуспешно.
Наконец, эти дурные вести о болезни короля и его подданных долетели до Донеголских гор и достигли ушей Темного Патрика. Грустно сделалось у него на душе, и вот он захлопнул дверь своей хижины, перекинул через плечо красный узелок и зашагал в Коннахт.
Когда этот бедняк представился в замке и попросил отвести его в королевскую спальню, слуги хотели было напустить на него собак. Но королева услышала шум и спросила, что случилось. А так как сердце ее разрывалось от горя и она готова была испробовать любое средство, она сказала:
- Раз уж никто из наших мудрецов и ученых не сумел нам помочь, этот темный бедняк хуже все равно нам не сделает. Введите его, и будь что будет!
И Темный Патрик очутился в спальне короля, окруженного толпой философов, мудрых советчиков и докторов.Темный Патрик вошел, поклонился всем и попросил изложить дело, что было исполнено. Тогда он поглядел на черных ворон, рассевшихся на четырех столбах королевской кровати, и велел позвать трех принцев.
Первого, старшего, принца он спросил, как его звать.
- Меня зовут Дйклан.
- А какое проклятье наложил на тебя Кромахи?
- Он сказал, что я стану вором и всю мою жизнь меня будет преследовать закон.
Темный Патрик повернулся к королеве, дрожавшей от страха, и сказал ей:
-Тотчас отошлите Диклана в лучшую школу законов.
Пусть станет судьей, и ни один законник к нему не придерется!
И в тот же миг ворона, что сидела в изголовье на левом столбе кровати, испустила пронзительный крик, от которого Тогда Темный Патрик обратился ко второму принцу:
- А как тебя зовут?
- Мое имя Дармид.
- Какое ты заслужил проклятье?
- Я стану убийцей и всю мою жизнь не буду выпускать ножа из рук.
Темный Патрик повернулся к трепещущей королеве и сказал:
- Немедленно отошлите Дармида в лучшую медицинскую школу. Пусть учится и станет врачом! Тогда его нож не
будет ножом убийцы.
Тут ворона, что сидела в ногах кровати на правом столбе, издала пронзительный крик, от которого у многих замерло сердце, раскинула крылья и вылетела в окно.
Тогда Темный Патрик обратился к младшему принцу:
- Как твое имя?
- Дати.
- На какое проклятье обрек тебя Кромахи?
- Я буду нищим и всю мою жизнь буду жить подаянием.
Темный Патрик повернулся к задыхающейся от волнения королеве.
- Не теряя драгоценного времени,-сказал он,- отошлите этого юношу в университет. Пусть он станет поэтом, и все, что ему дадут за труды, он возьмет себе по заслугам!
Мерзкая ворона, сидевшая на левом столбе в ногах кровати, издала пронзительный крик, расправила крылья и улетела в окно.
Радость, постепенно заполнившая королевское сердце, заставила его подняться в постели и закричать от счастья. И в тот же миг четвертая ворона испустила душераздирающий крик, который наверняка уж разнесся на все четыре стороны коннахтского королевства, и тоже вылетела в окно.
Темный Патрик скромно отказался от всех почестей, которые король и королева на радостях предлагали ему. Он отверг и пост главного советчика, который все мудрецы, ученые и философы следом за королем и королевой просили его принять. Он сказал им, что он простой и темный горец и не привык жить при дворе, в замке, среди великих ученых мужей, что может быть счастлив только в своей убогой хижине в Донеголе, возделывая картофельное поле на склоне горы.
И, перебросив через плечо красный узелок, Темный Патрик пустился в обратный путь.
В старину говорили:
Трех вещей опасайся: копыт лошади, рогов быка и улыбки англичанина.

Мудрость Кормака

Когда в эпоху, давно минувшую, газеты потчевали нас шутливыми историями о королях, благополучно отцарствовавших когда-то, я каждый раз мысленно возвращался к королю Кормаку и к правдивым старинным летописям, которые сообщали мне и о нем, и о том раннем времени.
- О Кормак, внук Конала,- спросил Койрбре,- каковы были твои обычаи в юности?
- Нетрудно сказать,- отвечал Кормак.
-Я слушал лес,
я глядел на звезды,
я избегал тайн,
я молчал в толпе,
я говорил с людьми,
я был кроток на пирах,
я был горяч в бою,
я был нежен в дружбе,
я был великодушен со слабыми,
я был тверд с сильными.
Я не был высокомерен, хотя был силен;
я не обещал ничего, хотя был богат;
я не хвастал ничем, хотя был искусен во многом;
я не говорил плохо о том, кто отсутствовал;
я не поносил, а восхвалял;
я не просил, но давал,
ибо только эти обычаи делают юношу мужем и истинным
воином.
- О Кормак, внук Конала,-спросил Койрбре,-а каким обычаям следовать мне?
- Нетрудно сказать,- отвечал Кормак.-
Не смейся над старым, если ты молодой; и над бедным, если ты богатый; и над хромым, если ты проворный; и над темным, если ты ученый; и над тупым, если ты способный; и над глупым, если ты мудрый.
Не будь слишком умен, но и слишком глуп;
не будь слишком самонадеян, но и слишком застенчив;
не будь слишком горд, но и слишком скромен;
не будь слишком разговорчив, но и слишком молчалив;
не будь слишком суров, но и слишком добр.
Если ты будешь слишком умен, от тебя будут ждать слишком многого; если ты будешь слишком самонадеян, тебя будут избегать; если ты будешь слишком скромен, тебя не будут уважать; если ты будешь слишком болтлив, на тебя не будут
обращать внимания; если ты будешь слишком молчалив, с тобой не будут
считаться; если ты будешь слишком суров, от тебя отшатнутся; если ты будешь слишком добр, тебя растопчут.
- О Кормак, внук Конала,- спросил Койрбре,- а какие обычаи хороши для короля?
- Нетрудно сказать,-отвечал Кормак.-Для него лучше всего: твердость без гнева, настойчивость без спора, вежливость без надменности.
Пусть он охраняет древние науки, вершит правосудие, вещает истину, почитает поэтов, поклоняется всевышнему богу.
Ему следует быть честным с друзьями и мужественным с врагами, спрашивать совета у мудрого, оставаться глухим к клевете.
Пусть он будет нежен, пусть он будет суров, пусть он будет страстен, пусть он будет милостив, пусть он будет справедлив, пусть он будет терпим, пусть он будет упорен, пусть ненавидит ложь, пусть любит правду, пусть не помнит зла, пусть не забывает добро, пусть за столом его будет людей много, а на тайном совете мало, пусть союзы его будут тверды, пусть налоги его будут легки, пусть суждения и решения его будут быстры и ясны.
Ибо именно по этим качествам и узнаются истинные короли.

Лопата земли.

На самой границе горного Уэльса жил некогда старый, злой великан. И уж не знаю почему, но он просто терпеть не мог мэра и всех жителей города Шрусбери.
Долго он ломал себе голову, как бы им посильнее досадить, и наконец не придумал ничего лучше, как бросить полную лопату земли в реку Северн, чтобы ее запрудить.
"Ха, ха! - думал великан Рекин (так его звали - вполне приличное имя для старого и злого великана). - Пусть речка выйдет из берегов и затопит весь город вместе с мэром и всеми жителями. Весь-весь!"
И вот это низкое созданье в один прекрасный день отправилось в город Шрусбери с полной лопатой земли.
Не знаю уж, как так случилось, но по дороге он заблудился и пришел не к Шрусбери, а к Веллингтону. Уже вечерело, и великану хотелось скорей добраться до места, потому что ноша была тяжелая и он из сил выбился.
Совсем недалеко от города великан встречает сапожника с большим мешком на спине, в котором были старые башмаки да сапоги. Этот сапожник возвращался домой в Велин-гтон, где была его лавка, а шел он из Шрусбери, где и набрал все эти башмаки и сапоги для починки.
- Послушай! - окликнул его великан Рекин.- Далеко еще до Шрусбери?
- До Шрусбери? - переспросил сапожник, запрокидывая голову и глядя вверх. Выше, выше, пока где-то уже совсем высоко он наконец не разглядел то, что было
великановой головой, и она ему совсем не понравилась. Поэтому вместо ответа он спросил: - А что тебе там нужно, я имею в виду в Шрусбери?
- Видишь эту лопату земли? - спрашивает великан, и при этом голос его задрожал от злобы.-Я собираюсь бросить ее в Северн, чтобы река вышла из берегов и затопила весь Шрусбери: и мэра, и жителей, всех, всех!
Сапожнику такая затея пришлась не по душе.
"Ничего себе - затопить Шрусбери! - подумал он.- Вместе с мэром и всеми жителями. Ну нет, не выйдет!"
Так он подумал. Но на самом-то деле что мог поделать какой-то ничтожный сапожник с настоящим великаном?
Он опустил на землю мешок, поскреб в затылке и говорит:
- Так, значит, Шрусбери? До него еще порядком! Сегодня тебе туда никак не добраться. Да и завтра, пожалуй, тоже.
- Откуда ты знаешь? - спрашивает великан.
- Да я как раз иду из Шрусбери,- говорит сапожник и развязывает при этом свой мешок, чтобы великан увидел, что у него там. - Это очень далеко, поверь мне. Видишь, сколько башмаков и сапог я износил, пока шел оттуда?
- О горе мне! - вздохнул великан, и от его вздоха даже горы задрожали. - Тогда лучше я не пойду туда. Я и так совсем из сил выбился. Чтобы еще хоть немного тащить эту тяжеленную лопату с землей, нет уж!
- Если б немного! - подхватил сапожник. - Но туда еще идти и идти!
- Раз так,-говорит великан,-тогда мне, пожалуй, умнее всего сбросить эту землю прямо здесь и вернуться домой.
Сапожник промолчал: он боялся, как бы великан не разгадал его хитрость. Но великан так устал, да и вообще-то был глуповат, что ничего даже не заподозрил. Он опрокинул лопату с землей на том месте, где стоял, вычистил о край лопаты свои сапоги и зашагал прочь в валлийские горы. И больше о нем в Шрусбери не было ни слуху ни духу.
А если вы не верите, что все так и случилось, ступайте по дороге из Шрусбери в Веллингтон и, не доходя до города, сами увидите на том месте, где великан опрокинул лопату земли, высокий холм, который так и называется Рекин, а рядом холмик - поменьше - из той земли, которую великан счистил со своих сапог.

_________________
"спаситель наш - философия...водительница душ" (Цицерон "Тускуланские беседы" кн.5, II, 5.

Кузнец и сиды.

Некогда жил в Кроссбриге кузнец по имени Мак Экерн. У него был единственный ребенок, мальчик лет тринадцати-четырнадцати, веселый, сильный и здоровый. Неожиданно он заболел, прилепился к своей постели и целыми днями хандрил. Никто не мог сказать, что с ним случилось, и сам мальчик не мог или не хотел сказать, как он себя чувствует. Он быстро исхудал, стал щуплым, сморщенным, желтым; отец и все его друзья боялись, что он умрет.

Наконец однажды, после того как мальчик пролежал в таком состоянии долгое время, не становясь ни лучше ни хуже, все время неразлучный с постелью, зато необычайно прожорливый, — однажды, когда кузнец, с грустью обдумывая все это, праздно стоял у своего горна и не лежало его сердце к работе, он был приятно удивлен, видя, что в его кузницу заходит один старик, хорошо известный ему своей проницательностью и мудростью в необычайных вещах. Тотчас кузнец рассказал ему о происшествии которое омрачило его жизнь.

Старик хмурился, когда слушал; и, после того как он долго просидел, размышляя надо всем что услышал, высказал такое мнение: "Тот, кого ты получил, — не твой сын. Мальчика утащили сиды, а вместо него они оставили подменыша". — “Увы! Что теперь мне делать? — спросил кузнец. — Как мне снова увидеть моего сына?” — "Я скажу тебе, как, — отвечал старик, — но сначала, чтобы увериться, что тот, кого ты получил, не твой сын, возьми побольше пустых яичных скорлупок, сколько сможешь раздобыть, пойди с ними в комнату, старательно разложи их у него на виду; затем возьмись черпать ими воду и переносить их по две в руках, как если бы они были очень тяжелы, чтобы когда закончишь, расположить их со всяческим старанием вокруг огня".

Послушавшись, кузнец собрал столько битой яичной скорлупы, сколько смог найти, пошел в комнату и делал все так, как его научили. Он не долго пробыл за работой — с постели раздался взрыв смеха, и мальчик, казавшийся больным, воскликнул: “Мне нынче восемьсот лет, а я никогда не видел ничего подобного!”
Кузнец возвратился и рассказал все старику. "Ну что ж — ответил ему мудрец, — не говорил ли я тебе, что это подменыш; а твой сын находится в Брорра-хейл, в самой глубине, — это круглый зеленый холм, облюбованный сидами. Избавься как можно скорее от этого втируши, и, думаю, я могу тебе обещать твоего сына.
Ты должен разжечь перед постелью, в которой лежит этот чужак, большой и яркий огонь. Он спросит тебя: “На что нужен такой огонь?” Сразу отвечай ему: "Ты сейчас увидишь!", а потом хватай его и бросай в самое пламя. Если тот кого ты получил, — твой собственный сын, он взмолится о помощи, но если — нет, он вылетит сквозь крышу".

Кузнец вновь последовал совету старика; разжег большой огонь, ответил на заданный вопрос, как его научили, и, схватив ребенка, швырнул его в огонь. Подменыш издал ужасный вопль и выскочил сквозь крышу в дыру для дыма.

Старик сообщил ему, что в такую-то ночь зеленый круглый холм, где сиды держали мальчика, будет открыт. И в эту ночь кузнецу имея при себе Библию, нож и горластого петуха, следует приступить к холму. Он услышит звуки пения, танцев и всякого веселья, что происходит там, но он должен смело идти вперед. Библия, которую он понесет, будет ему верным оберегом против любой опасности от сидов. Входя в холм, ему следует воткнуть нож в порог, чтобы помешать холму закрыться за ним.

"И потом, — продолжал старик, — ты попадешь в просторное помещение, красивое и чистое, и там увидишь своего сына, стоящего поодаль и работающего у горна. Когда тебя спросят, скажи, что пришел, чтобы найти сына и не уйдешь без него".
Время прошло быстро, и кузнец отправился в путь, подготовленный так, как его научили. Действительно, когда он приблизился к холму, там был свет, — как изредка бывал виден и прежде.

Вскоре после этого до встревоженного отца донеслись с ночным ветром звуки волынки, плясок и радостного веселья. Преодолевая страх, кузнец мужественно приблизился к порогу, воткнул в него нож, как было указано, и вошел. Защищенного Библией, которую он нес на груди, сиды не могли его тронуть; однако они спросили его с изрядной долей неудовольствия, что ему тут надобно. Кузнец отвечал: "Мне надобен мой сын, которого я вижу вон там в глубине, и я не уйду без него!"

Услышав это, вся ватага издала громкий смех, который разбудил петуха, дремавшего в его руках. Тот мигом вскочил ему на плечи, бодро захлопал крыльями и загорланил — громко и протяжно. Раздраженные сиды схватили кузнеца с его сыном, вытолкали из холма и вслед за ними вышвырнули нож; в одно мгновение все стало темно.

В течение одного года и одного дня мальчик ни разу не шевельнул пальцем и едва ли произнес хоть слово. Но вот однажды сидя рядом с отцом и наблюдая, как тот довершает меч, который делал для одного вождя и над которым особенно корпел, — мальчик вдруг воскликнул: "Это нужно делать не так!" и, взяв оружие из рук отца, сам стал работать вместо него, и вскоре отделал меч так, что подобного ему в тех местах никогда еще не видели.

С того дня юноша постоянно работал вместе с отцом и стал изобретателем исключительного, прекрасно закаленного оружия, выделкой которого занимались оба кузнеца, отец и сын, трудившиеся не покладая рук. Слава о них распространилась вдаль и вширь, и теперь они могли жить так, как загадывали раньше, — в ладу со всем миром и очень счастливо друг с другом.

Примечания:

"Кузнец и сиды" — история из коллекции Дж. Ф. Кэмпбелла с острова Айлей. Она целиком находится в русле кельтской традиции с ее представлениями о "расе холмов", то есть о сидах или фэйри и об их взаимоотношениях с людьми. Сюжет истории также традиционен и является в кельтском мире, что называется, "бродячим". Подобные истории можно было услышать в разных частях Ирландии и Шотландии вплоть до середины XX века.

Перевод выполнен по изданию: Scottish fairy and folk tales. Selected and edited, with an introduction by Sir George Douglas, hart. London, 1896.

Кроссбриг — местечко в графстве Аргайлшир, на западе Шотландии.

...вместо него они оставили подменыша.
— Роберт Чэмберс писал: "Хорошо известно, что у них в обычае регулярно воровать детей из люлек смертных матерей с целью воспринять их как собственное потомство, вскормить их в Чудесной Стране и сделать их частью сообщества фэйри... Эти приемные дети, вероятно, остаются среди них только в качестве друзей, платонических любовников или прислуги, и после нескольких лет испытания им позволяют вернуться на землю в лучшем виде, чем прежде, и пользоваться их дарами. Не следует забывать, что, когда они крадут детей, в люльку обычно кладется какой-нибудь из их собственных отпрысков".

Еще в древнеирландских "Историях о Монгане" рассказывалось, как ребенок, родившийся у жены одного короля от бога Мананнана, когда ему минуло три дня и три ночи, был унесен Мананнаном в Чудесную Страну, где воспитывался до двенадцати лет.

Что же касается "подменыша", то он, как правило, всегда ненриятен на вид и скверного характера.

...делал все так, как его научили. — Описанный способ разоблачения "подменыша" с использованием яичной скорлупы хорошо известен в гэльской традиции. Суть этого способа — провокация: абсурдность поведения хозяина должна спровоцировать "подменыша" произнести те самые слова, которые он произносит в данной истории, с признанием своего настоящего возраста. Почему при этом традиционно используется яичная скорлупа, трудно сказать.

...бросай в самое пламя. — Известно, что гэлы "сохраняли суеверное благоговение перед стихией огня; отсюда пословица, что от него не происходит вреда". Очистительное и целебное действие костров, зажженных на праздники кельтского календаря, прежде всего— на Бельтан (1 мая), признавалось и использовалось еще в древней Ирландии.

...и выскочил сквозь крышу... — Джон Рамсэй в начале XIX века писал, что в некоторых местах Шотландии — в Морвене, Бредалбане и на острове Малл — пользовались другим способом избавления от "подменыша": его относили на вершину близлежащего сида и оставляли там на всю ночь. Считалось, что это должно заставить фэйри забрать своего отпрыска и вернуть украденного ребенка. Некоторые холмы особенно часто посещали с этой целью.

...воткнуть нож в порог... — "Считалось также, что феи испытывают сильное отвращение к железу, поэтому в случае крайней нужды этот металл использовался для зашиты от них... В одной из легенд говорится, что некто, решивший пробраться в королевство фей, специально подпер железной палкой дверку тайного входа, чтобы та не захлопнулась за ним навсегда".

Дело в том, что феи не могут прикасаться к железным предметам. Отвращение фей к железу связано с тем, что люди с его помощью умерщвляют природу. Есть, однако, еще одно объяснение, на которое знатоков натолкнули частые находки в горной Шотландии странных камней, похожих на треугольные наконечники стрел.

Джон Френсис Кэмпбелл писал: "Кем были эти силы зла, которые не могли противостоять железу, эти фэйри, что стреляли стрелами из камня и являлись врагами человеческого рода? ,Не есть ли все это лишь смутное, зыбкое воспоминание о войне между людьми, которые обладали железным оружием, и расой, не имевшей его, — расой, следы которой находят по всей Европе?".

Так или иначе, в горной Шотландии считалось добрым знаком, если кому-то перед началом дела посчастливилось найти кусочек железа. Меч или другую железную вещь клали также под подушку роженицы, — как оберег от фей.

...работающего у горна. — Мальчик понадобился фэйри, чтобы работать с железом, которое они не переносят. Представление о том, что "чудесные мечи" и другое оружие кельтской традиции делается в Ином Мире, является очень древним и живучим.

_________________
"спаситель наш - философия...водительница душ" (Цицерон "Тускуланские беседы" кн.5, II, 5.

Дик и его жена Морская Дева

«В одно прекраснейшее летнее утро, незадолго до восхода солнца,
молодой ирландец Дик Фицджеральд стоял на берегу моря близ Смервикской
гавани. Солнце стало всходить из-за громадной скалы и красными лучами
своими прогонять седой туман, еще лежавший над волнами. Вскоре все море
засияло на солнце, как громадное зеркало, в которое спокойно гляделись
окрестные берега.
Дик с восторгом любовался чудной картиной солнечного восхода, а сам
думал: «Как грустно смотреть на все это одному, когда нет ни души живой
возле, с которой бы можно было поделиться дорогим впечатлением, передать
свои мысли, свои чувства, а кругом меня, — сказал он, оглядываясь, — все
пусто, ни живой души, — одно только эхо отозвалось, может быть, на слова
мои...»
И он вдруг остановился. Невдалеке от себя, у подошвы утеса, увидел он
женщину ослепительной красоты; она сидела на берегу и медленно, грациозно
поднимая руку, белую, как снег, расчесывала золотым гребнем свои длинные,
ярко-зеленые волосы.
Дик, еще будучи ребенком, слыхал от матери, что если у морской девы
(а он, конечно, тотчас же понял, что это не кто иная, как морская дева)
отнять ее маленькую островерхую шапочку, то дева теряет способность
возвращаться в свое подводное царство, пока не вернуть ей ее шапочки. В
голове Дика тотчас созрел план: подкрасться тихонько к морской деве и
овладеть шапочкой, лежавшей возле нее на песке. Придумано — сделано.
Но едва успел Дик спрятать шапочку в карман, как морская дева
обернулась в его сторону, потом закрыла лицо руками и горько-прегорько
заплакала. Дик, понимавший очень хорошо, что причиной этих слез была у
бедной феи мысль о вечной разлуке со своей родиной, подсел к ней поближе,
взял ее за руку и стал утешать, как мог. Но фея продолжала плакать
попрежнему; однако же ласки взяли свое: она, нако-нец, подняла голову,
взглянула на Дика и сказала ему:
— Человек, скажи, пожалуйста, ты хочешь съесть меня?
— Съесть? — с удивлением спросил Дик. — Да помилуй! С чего это те-бе в
голову пришло? Уж не рыбы ли выставили людей в глазах твоих в таком дурном
свете?
— Так что же хочешь ты со мной сделать, коли не съесть меня? — спросила
его фея, не спуская своих глаз с его лица.
— Что? — повторил Дик. -- А вот что. Скажи мне: хочешь ли ты быть моей
женой? И если ты согласна, так вот тебе мое честное слово, что не далее,
как сегодня же вечером, ты будешь носить мое имя!
— А что это такое деньги? — с удивлением спросила морская дева.
— О! Деньги — это такая вещь, которую очень хорошо иметь, когда в
чем-нибудь нуждаешься или хочешь ни в чем себе не отказывать.
— Мне и без того не приходилось себе отказывать ни в чем: чего бы я ни
пожелала, стоило только приказать рыбам, и они тотчас же все исполняли.
После этого разговора на берегу Дик повел свою невесту домой — в тот
же вечер с ней обвенчался.
Зажил Дик со своей женой припеваючи: все ему удавалось и счастливилось, а
у нее все домашняя работа спорилась и кипела в руках, как будто она всю
жизнь свою прожила на земле между людьми, а не между странными существами
подводного царства. Через три года у Дика было уже трое детей: двое
мальчиков и одна девочка. Можно сказать наверное, что он бы пресчастливо
прожил всю свою жизнь с милой феей, если бы человек мог не забывать в
счастье о мерах благоразумной предосторожности. Но —увы! — чем более Дик
жил со своей женой, тем более забывал о ее происхождении и о том, что у
нее когда-нибудь может явиться желание вернуться опять на свою родину. Он
даже не позаботился спрятать ее шапочку куда-нибудь подальше, а просто
бросил ее под кучу старых сетей, лежавших в темном углу его хижины.
Однажды, когда Дика не было дома, жена его, строго следившая за
чистотой, захотела вынести из хижины все лишнее и прибрать ее к приходу
мужа получше. Она подошла к старым сетям, лежавшим в углу, сдвинула их с
места и вдруг увидела на полу свою дорогую волшебную шапочку. Тысячи новых
мыслей и старых воспоминаний тотчас же зароились в голове ее; она подумала
о своем отце, о своих подругах, о родине... По-том пришли ей на память муж
ее. Дик, и маленькие детки, которым еще так нужны были и ласки, и заботы
матери. Однако же она подняла свою шапочку, повертела ее в руках, подошла
к колыбели, где спал ее младший сын, поцеловала его, простилась с
остальными детьми и, утешая себя мыслью, что она может сойти в море лишь
на время и всегда вернуться к своему милому Дику, медленно направилась к
берегу.
Дик вернулся домой вечером и, не видя своей жены, стал спрашивать о
ней у своей маленькой дочки, но та ничего не могла ему сказать. Тогда он
отправился к соседям и узнал от них, что те видели, как жена его ходила по
берегу и что на голове у нее была какая-то странная шапочка. Тут уж он
бросился в угол своей хижины, стал рыться между старыми сетями и, не найдя
заветной шапочки, догадался, в чем дело.
Разлука с феей было страшным ударом для Дика. Он не мог утешить-ся и
ни за что не хотел слышать о женитьбе, уверенный в том, что его жена и
мать его детей должна к нему когда-нибудь вернуться.
Но год шел за годом, а морская царевна все не выходила на берег.
Никто не видел ее с того времени, как она исчезала, но память о доброй,
услужливой и кроткой фее еще живет между жителями окрестностей Смервикской
гавани».

Морская дева и слепой свирельщик Коннор.

«Коннор был лучшим из всех свирельщиков; а это не малость. Он умел
играть всякие песни и народные гимны, нимало не затрудняясь. Это бы еще
все ничего, да ходил про него в народе слух, что он не одну простую музыку
знает, а и такую, которой может заставить плясать все кругом себя. Ни одна
ярмарка, ни одна свадьба, ни один приходский праздник не обходился без
слепого Коннора и его свирели. Старушка-мать водила несчастного слепца под
руку с одного места на другое.
Случилось им однажды прийти в Ивераг, приморский городок, известный
во всей Ирландии своими бурными берегами. В тот день был в городе праздник
и все жители гуляли на лужайке, которая простирается за городом от подошвы
высоких и крутых гор до самого моря. Чуть только явился слепой свирельщик,
все тотчас его окружили и заставили играть. Начались танцы. Долго играл
свирельщик, и все слушавшие музыку его и плясавшие под такт ее
беспрестанно говорили: «Вот музыка, так музыка!»
Всех больше восхищался ею один горбатый и старый танцмейстер. Когда,
наконец, Коннор остановился, чтобы перевести дух, тот не вытерпел,
подбежал к нему и, дружески ударив по плечу, сказал:
— Славно ты играешь, дружок! Только ведь сухая ложка рот дерет. Ты, верно,
не откажешься выпить?
— Ну, конечно, — ответил Коннор, — если только будет на то ваша милость.
— Чего же ты хочешь?
— Да я, сударь, не разборчив. Но уж если вы так добры, что осведомляетесь
о моем вкусе, так пожалуйте мне стакан виски.
— Что стакан! Я тебе целую бутылку подать велю.
Коннор, конечно, не отнекивался от такого угощения, а, напротив того,
поблагодарив за него очень вежливо, скоро осушил бутылку и, поставив ее на
стол пустую, очень весело сказал:
— Хорошо было виски!
Он посидел несколько минут молча, потом улыбнулся и, обратившись к
танцмейстеру, сказал:
— Ну, друг, потешил ты меня, теперь моя очередь тебе потешить! — и прежде
чем кто-нибудь успел понять настоящий смысл этих слов, он вдруг схватился
за свою свирель и заиграл заветный волшебный мотив, о котором ходило в
народе так много разных толков.
Все, что было на лужайке: старики и молодые, дети и почтенные матери
семейств, столы и скамейки, кружки и бутылки, — все заплясало, закружилось
в самом бешеном порыве. Мало того, море заволновалось, и вызванные дивной
музыкой на поверхность стали приплывать к берегу всевозможные рыбы и
приплясывать, и подпрыгивать в такт волшебному мотиву. Толстопузые крабы и
остроголовые раки выходили из воды и, переплетаясь своими широкими
клешнями, составляли самые уморительные хороводы. Тощие миноги и жирные
угри то свивались под музыку в кольца, то расползались по песку
прихотливыми и разнообразнейшими фигурами. Сам Коннор, наконец, не усидел
на месте и пошел рядом со своей старухой-матерью переминаться с ноги на
ногу и подпрыгивать среди дикой всеобщей суматохи...
И вдруг из вод показалась женщина дивной красоты. Длинные чудные
зеленые волосы ее, падавшие густым покровом на спину и плечи и
спускавшиеся до самых колен, были прикрыты маленькой вострой шапочкой.
Из-за коралловых губок выглядывали два ряда жемчужных зубов. Светлые
глаза глядели весело из-под тонких бровей, а стройное тело было покрыто
белой, легкой одеждой, разукрашенной кораллами, цветами и раковинами. Едва
появившись над водой, она стала легко и грациозно приплясывать под музыку
Коннора и быстро приближаться к берегу. Вот вышла она на берег, подошла,
танцуя, к Коннору, который выделывал ногами самые неистовые прыжки и
фигуры, потрепала его по плечу и сказала:
— Я знатная дева подводного царства; я живу на дне моря. Пойдем со мной,
друг мой Коннор; будь мне супругом. Ни в чем не будет тебе отказа, ты
будешь есть и пить на золоте и серебре и, женившись на мне, станешь царем
над всеми рыбами.
Коннор в ответ на это отыскал ее руку, поцеловал и, продолжая играть и
плясать, стал за ней идти к морю. Все кругом по-прежнему плясало в
каком-то странном и непонятном неистовстве, решительно не замечая ни
морской девы, ни того, что Коннор, взяв ее под руку, направлялся с ней к
морю. Одна только старуха-мать заметила с ужасом, что морская дева
увлекает ее сына в свое подводное царство, и подняла страшный крик:
— Сын мой, сын мой! Что ты ее слушаешь! Зачем идешь ты к ней? На кого ты
меня покидаешь? Даты подумай хоть о том, что если ты на ней, язычнице,
женишься, так ведь внучата у меня будут рыбы, наверное рыбы! Проверь своей
матери, вернись, пока не поздно!
Коннор стоял уже в это время в воде по колено и приплясывал,
по-прежнему опираясь на руку прелестной морской девы. Когда голос матери
достиг его ушей среди всеобщего гама и шума, он обернулся в сторону матери
своей и закричал ей:
— Не беспокойся, матушка: там мне будет получше, чем на земле. А чтобы
давать тебе знать, что я еще жив, каждый год буду я тебе к этому месту
берега присылать по волнам обожженное бревно.
Тут снова заиграл он на своей свирели и пошел по воде далее. Огромная
пенистая волна медленно придвигалась навстречу ему. Морская дева быстро
накрыла его своей одеждой, и они исчезли под волной...
Старуха-мать умерла вскоре с горя по своему сыну, не дождавшись вестей
от него. Если же верить старожилам тех мест, то с лишком лет сто сряду в
назначенное время и к назначенному месту постоянно приплывало большое
обожженное бревно, да вот только недавно приплывать перестало».


Король птиц.


Ты ведь знаешь, что крапивник подлая птица — хуже, много хуже даже летучей мыши,— что он просто отъявленный обманщик, а потому и нечего удивляться, что мы охотимся за ним и ловим его. Несмотря на то, что величиной он всего с ваш палец, крапивник считается королем птиц — титул, который он получил с помощью низкой хитрости.
В дни великого Кольма Килла, святого и пророка, птицы со всего света слетелись, чтобы выбрать себе короля. Но так как каждый метил на этот высокий пост, птицы не смогли прийти к согласию, и очень скоро между ними разгорелась настоящая война — кровавая битва, которая в течение трех лет бушевала во всех лесах света.
Наконец старая мудрая ворона предложила всем предоставить выбор святому Кольму Киллу.
Все согласились, и вот со всех концов земли слетелась тьма-тьмущая птиц, так что от них даже почернело небо над Донеголом, где жил этот святой. Святой вышел к ним из своей маленькой хижины и спросил, чего они хотят. Птицы ему все рассказали и обещали подчиниться его решению.
Тогда Кольм приказал им
спуститься и рассесться на земле. И они опустились и покрыли все холмы и долины, и ручьи, и даже озера,— ведь их была тьма-тьмущая. И, обращаясь к ним, святой молвил:
— Самая лучшая и самая сильная птица та из вас, которая сможет взлететь выше всех. Она и должна считаться королем птиц!
Все согласились, что такое решение будет мудрым и справедливым. А затем святой сказал, чти подаст им знак, когда взлететь, и та птица, которая поднимемся выше всех, по возвращении станет величаться Королем Птиц.
Как только святой подал знак, все птицы взвились вверх, и люди, которые наблюдали их, увидели, как сначала одна из птиц устала и упала вниз; затем другая, бедняжка, устала и упала вниз; потом третья устала и упала вниз, и так все, одна за другой, уставали и падали вниз, пока наконец не осталась одна-единст-венная птица, которая все еще парила в вышине.
Это был орел.
Но орлу, из тщеславия, показалось мало подняться лишь чуть-чуть выше остальных птиц, чтобы опуститься на землю королем. В своем тщеславии он продолжал взмывать все выше и выше, пока наконец не мог уж подняться еще хоть на дюйм и не в силах был еще хоть раз взмахнуть крыльями.
И когда он замер в воздухе, гордый своим полетом и уверенный, что на землю он опустится Королем Птиц, с его спины вдруг взлетел маленький крапивник — он все время сидел там,— поднялся вверх еще на один фут, а затем опустился на землю Королем Птиц!
Святому пришлось сдержать свое слово и пожаловать королевский титул этому жалкому негодяю. Но он был так разгневан на него за эту низкую хитрость, что наложил на него проклятье никогда впредь не взлетать над землей выше, чем он поднялся в тот день над орлиным крылом.
И с того самого дня по сию пору мы можем сами видеть, как крапивник перелетает с куста на куст, с одной изгороди на другую, никогда не взлетая над землей выше нашего колена,— это прибивает его к земле тяжесть святого проклятия.
В старину говорили:
Часто за наш язык мы расплачиваемся разбитым носом.

_________________
"спаситель наш - философия...водительница душ" (Цицерон "Тускуланские беседы" кн.5, II, 5.

кельтские сказания великолепны но страдают одним пороком:

Дед приложил к губам чимбук и затянул «Скитания Якова» – могучую балладу, за много веков существования так и не встретившую того, кто сумел бы дослушать ее до конца.(С)

_________________
Апостол Пётр, спасаясь от креста,
три раза отрекался от Христа.
И всё же ты Петра не презирай —
иначе он тебя не пустит в рай.

Кэдуладер и козы

Жил в горах Уэльса пастух по имени Кэдуладер. У него было большое стадо горных коз. Самую красивую его козу звали Дженни.
Ни у одной козы не было такой гладкой, шелковистой шубы, как у Дженни, потому что каждую пятницу и субботу сами феи расчесывали и приглаживали ее шерсть. И в воскресенье, когда Кэдуладер пригонял своих коз домой, лучше Дженни не было козы в целом стаде.
Если ж говорить об уме, то Кэдуладер считал, что умней Дженни он не встречал никого, не только среди коз, но и среди людей. Поэтому и удивляться нечего, что он души в ней не чаял, да и она платила ему тем же.
Но, как говорится, всему приходит конец. Дженни, видно, тоже так думала и потому в один прекрасный день показала своему хозяину хвост да ускакала в горы.
Кэдуладер кинулся за ней в погоню. Он карабкался вверх по крутым горным тропам и звал ее сначала нежно и ласково, потом с угрозами, а затем уж у него совсем не стало духу звать ее, и он лишь кое-как поспевал за козой.
Горы в этих местах крутые, тропы обрывистые, и только Кэдуладер готов был схватить козу за хвост - хоп!-Дженни перескакивала на другую скалу. Хоп! - и она уже на соседнем утесе, а Кэдуладер опять в дураках.
Дженни словно дразнила его, и это еще больше злило Кэдуладера. И, уж конечно, от синяков, какие он набивал себе, стукаясь об острые камни, настроение у него лучше не
становилось. А горные ручьи и водопады, обдававшие его холодными брызгами, и совсем выводили его из себя.
В конце концов Кэдуладер очутился на узком уступе отвесной скалы. Напротив возвышалась такая же крутая скала, а между ними лежала бездна.
Прямо перед ним стояла Дженни и вызывающе глядела на него. По ее насмешливому взгляду Кэдуладер понял, что сделай он еще хоть полшага - она перемахнет через бездну и оставит его с носом, тогда уж навсегда.
- Ну, Дженни,- с трудом переводя дыхание, сказал Кэдуладер,- я бы еще мог простить тебе синяки и шишки, но вот то, что ты дурачишь меня, я никогда тебе не прощу! Коза отпрыгнула от него в сторону, и он, не подумав, что делает, бросил в нее камнем. Дженни громко вскрикнула и упала вниз на выступ скалы.
Кэдуладер бросился на то место, где она лежала. От его гнева и злости не осталось и следа. Их сменили жалость и горе. Дженни часто дышала и, когда он дотронулся до нее, подняла голову и лизнула ему руку.
- Что я наделал! - воскликнул в отчаянии Кэдуладер. Из глаз его брызнули слезы. Он сел рядом с Дженни и положил ее голову к себе на колени. Вскоре стемнело, но он все сидел там и гладил, и целовал ее шерсть, прислушиваясь к ее тихому дыханию.
Неожиданно из-за гор выплыла яркая полная луна. Она осветила все вокруг, и тут, к своему изумлению, Кэдуладер вдруг увидел, что Дженни из козы превратилась в прекрасную девушку с длинными шелковистыми волосами и нежными карими глазами. Она уже не казалась умирающей, а, наоборот, довольной, словно кошка, налакавшаяся сливок. Он очень удивился - а как же мог он не удивиться? - когда она вдруг заговорила с ним человеческим голосом.
- Мой милый Кэдуладер,- сказала она со вздохом,- неужели я поймала тебя наконец?
Кэдуладеру стало как-то не по себе, он совсем не хотел, чтобы кто-нибудь поймал его, да еще таким нелепым образом. К тому же он никак не мог решить, называть ли ее по-прежнему Дженни, и чувствовал себя ужасно неловко. Поэтому он даже обрадовался, когда она встала и, взяв его за руку, повлекла за собой в горы.
Но вот что было странно и даже как-то не очень приятно: рука у Дженни была как рука и кожа мягкая, нежная, а все-таки ему казалось, что он держит не руку, а копыто. Да еще в голосе ее, хотя она говорила с ним очень нежно, пожалуй даже слишком нежно, нет-нет да и проскальзывало козлиное "бе-е-е!", от чего у него мурашки по спине забегали.
"Все ясно,- сказал он себе, глядя на ее белые ножки, скачущие по скалам,- я попал в дурное место. А впереди, наверное, будет еще хуже".
Очень скоро он убедился, что правильно угадал. Они с Дженни очутились на широком плато, расположенном на самой вершине горы, и тут же их окружило несчетное стадо горных коз. Кэдуладер в жизни своей не видел таких рогов и бород и не слышал такого блеяния.
Однако Дженни спокойно провела его сквозь стадо, отвечая направо и налево то по-козьи, то по-человечьи. Наконец они остановились перед самым большим и самым старым козлом. Дженни
низко поклонилась ему, словно королю.
- Это и есть тот человек? - спросил Козел-король.
- Тот самый,- ответила она.
- Да-а, я ожидал лучшего,- сказал король.- Для человека и то он выглядит довольно жалко.
- После он будет выглядеть лучше, - уверила Дженни короля.
"После чего?" - удивился Кэдуладер, хотя вопрос этот оставил при себе.
- Ну как,-спросил Козел-король, глядя на него красными глазами (вернее, глазами с красными ободками), - согласен ты вступить в нашу компанию?
"Ах, вот почему она сказала, что после я буду выгля деть лучше! - подумал Кэдуладер.-После того, значит, как меня превратят в козла".
- Никак нет, ваше величество! - одним духом выпалил он.-Я не хочу превратиться в козла и вообще не хочу боль ше иметь ничего общего с козами!
- Не хочешь стать козлом? - взревел Козел-король.- Ах ты, жалкое созданье! Да это мы, хозяева земли, не желаем иметь ничего общего с ничтожными людьми вроде тебя!
И с этими словами Козел-король одним ударом могучих рогов сбросил Кэдуладера со скалы.
Уже настало утро, когда Кэдуладер очнулся и обнаружил, что лежит под высокой скалой головой в кустах, а ногами в болоте. Ярко светило солнце, в небе носились птицы, но Кэдуладеру хотелось одного - скорее домой!
Стоит ли говорить, что свою Дженни он больше в глаза не видывал. Да это и не имело такого уж значения, потому что с того дня у него совсем пропал интерес к козам. Он распродал свое стадо и вместо коз купил овец. Так что если бы мы захотели рассказать вам новую историю про Кэдуладера- но не бойтесь, мы не хотим! - ее бы пришлось, наверное, назвать: Кэдуладер и овцы.

Королева Планет.

«Некогда жили человек и его жена. Мужа благословлял всякий, но его жену не благословлял никто.

Такой была она жестокосердной.

Муж был первым из них, кто умер. И если бы соседи не были ему так благодарны, его не смогли бы похоронить совсем: таким дождливым и грозовым был день похорон.

Его жена умерла какое-то время спустя, и ей достались для бдения над ней и похорон два лучших дня, что когда-либо сходили с небес.

Люди были этому очень удивлены, зная, что она не имела ни от кого доброго слова. Их сын сказал, что он не будет спать две ночи в одной постели и дважды есть за одним столом, пока не выяснит, почему это его отцу, которого благословлял всякий, достался дурной день для похорон, а его матери, которую не благословлял никто, достался прекрасный день.

Он отправился в странствия.

Он был довольно далеко от дома, когда дошел до жилья и получил там место на ночь. Это был дом вдовы, которая имела трех дочерей. После еды вдова спросила его, куда он идет, и он ей все рассказал.

«Хорошо, — сказала она, — если ты получишь ответ на свои вопросы, не выяснишь ли ты, почему ни один человек не хочет жениться на моей старшей дочери? Все они хотят жениться на двух других, а на старшую не хотят даже смотреть. Я не знаю, почему это так». — «У меня довольно моих собственных забот, — сказал юноша, — чтобы брать себе на плечи еще, но если я добуду хоть слово для тебя, я принесу его сюда».

Он покинул дом на следующее утро и шел, пока его не застигла ночь. Он пришел к жилищу кузнеца и получил место на ночь. Кузнец, как и вдова, спросил его, куда он идет, и он рассказал ему о своем отце и матери.

«Если можешь, постарайся принести мне какую-нибудь весть о том, что заботит меня», — сказал кузнец.

«Какие у тебя заботы?» — спросил юноша.

«Хорошо, — сказал кузнец, — я работаю здесь в своей кузнице с утра до ночи, с понедельника до субботы и не могу выручить ни гроша. Под конец я так же беден, как всегда».

«Я сделаю что смогу, — сказал юноша, — но не думаю, что я когда-нибудь вернусь».

Он вышел на дорогу следующим утром и шел по ней весь день. Он получил место на ночь в доме крестьянина. Когда они сидели у огня, крестьянин, как и те двое, спросил его, куда он идет. Он рассказал ему о своем отце и матери.

«Если ты можешь принести мне хоть слово, я надеюсь, ты принесешь, — сказал крестьянин. — Там у двери есть кусок крыши, через который всегда проходит дождь. Я звал лучших кровельщиков, но они не могут заделать ее».

«У меня сейчас с избытком забот, чтобы думать о них, — сказал юноша. — Я не получил ответа на мои собственные вопросы, но каждый допытывается про свои. Я сделаю что смогу, и если я добуду какие-нибудь вести для тебя, я принесу их сюда, встречай».

Он отправился вновь на следующее утро и шел весь день, не встретив жилища. Пришла ночь, когда наконец он увидел свет в доме, стоявшем в стороне от дороги. Он приблизился к дому и нашел дверь перед собой настежь раскрытой. Кухня была просторной, чистой и теплой; в очаге был хороший огонь, а перед ним большое кресло. Но нигде там не было признаков человека.

Он сел в кресло, и через какое-то время в дверь вошла прекрасная женщина. Она учтиво и ласково приветствовала его, и он отвечал ей тем же образом. Она приготовила для него еду, и это не затруднило ее. Он сел и досыта наелся. Потом она дала ему воды, чтобы он вымыл после пути свои ноги. Он снова сел у огня и стал с ней беседовать. Она была самой ласковой женщиной из тех, что он когда-либо встречал.

Когда они пробеседовали так довольно долго, она сказала, что ему пора идти спать, что он за день устал.

Его комната была в конце кухни, с дверью, через которую он мог видеть кухню со своей постели. Там на огне был большой КОТЕЛ воды, готовой закипеть. Юноша вытянулся на постели, но, хоть и был он совсем усталый, заснуть не мог. Вскоре он увидел, что котел на огне закипел, но женщина оставила его кипеть. Затем он увидел, как она кладет свою ГОЛОВУ в кипящий котел. Она опускалась все ниже, ниже, ниже до конца, пока он не увидел две ее ноги, торчащие над краем котла. Наконец они исчезли.

Он мог все это ясно видеть через дверь комнаты, лежа в постели. Он не думал, что это сон. Он был изумлен и устрашен тем, что видел. Когда он подумал, что она пробыла достаточно долго в кипящем котле, чтобы расплавиться в нем, она вдруг мало-помалу стала выходить из него обратно, так же как в него погружалась, такая же бодрая, какой была прежде. Человек был вконец запуган собственными мыслями. Он думал, что следующим в котле будет он сам.

Затем она достала веревку, сделала на конце петлю и набросила ее на одну из балок кухни. Она встала на стул, положила свою голову в ПЕТЛЮ и повесилась. Так она висела, брыкаясь на весу, пока наконец не перестала двигаться. Когда он подумал, что она, должно быть, совсем мертва со своим языком, торчащим изо рта, как вдруг она вышла из петли такой же живой и бодрой, какой была всегда.

Потом она достала БРИТВУ и перерезала себе горло. Кровь хлынула, как будто из быка; затем она опустилась на пол и легла там, стуча пятками, причитая и постанывая. Наконец она совершенно затихла.

«Она кончилась теперь или никогда», — сказал человек сам себе, съежившись в постели.

Мысли его вертелись, отыскивая, как ему лучше поступить. Все, что он видел, было так странно.

Вскоре она затеяла другую выходку. Она пошла, принесла мешок и положила его на стол. Она выдвинула стол на середину пола и начала пересчитывать золотые и серебряные ДЕНЬГИ, которые были в мешке. Она занималась этим долго, пока весь запас не был пересчитан; потом она собрала их все вместе и положила обратно в мешок.

Затем она достала шелковое платье, надела его, извлекла КНИГУ и долго читала ее. Ровно столько, сколько провела в котле, в петле, на полу с перерезанным горлом и считая деньги. Почитав книгу, она перешла к человеку в комнату.

«Ты спишь?» — спросила она. Он не дал ответа.

«Я знаю, что ты не спишь, — сказала она. — Ты далек от того, чтобы спать. Ты видел, — спросила она, — все, что я делала этой ночью?»

«Видел».

«Слышал ты когда-нибудь о Королеве Планет?»

«Слышал», — сказал он.

«Это я, — сказала она. — Ты видел, как долго я была в кипящем котле?»

«Видел».

«Это смерть, которая уготована для всякого ребенка, который пришел в это время в мир. И ты видел, как долго я была повешенной?»

«Видел», — сказал он.

«Это смерть, которая уготована для всякого ребенка, родившегося в это время. Ты видел, сколько я пролежала на полу с перерезанным горлом, истекая кровью?»

«Видел».

«Это смерть, которая уготована для всякого ребенка, родившегося в это время. Ты видел, сколько я потратила времени, считая деньги?»

«Видел».

«Это жизненный путь, который уготован для всякого ребенка, родившегося, пока я считала. И ты видел, сколько я провела времени, читая книгу?»

«Видел».

«Это жизненный путь, который уготован для всякого ребенка, родившегося в это время. Я знаю, что привело тебя сюда, — ты пришел разузнать о твоем отце и матери. Его благословлял всякий. В чистилище он пробыл только те два дождливых грозовых дня своих похорон.

Твоя мать никогда не слышала благословения от бедного, и все, что было уготовано для нее, — это два прекрасных дня, когда ее хоронили. Однако завтра ты повстречаешь свою мать с разинутым ртом, и ее будут преследовать два МАСТИФА.

Вот медное ЯБЛОКО. Им ты должен бросить в нее, и если только оно не влетит ей прямо в рот, она пожрет тебя, чтобы помешать тебе принести домой вести о ее злосчастии.

Скажи вдове, которая беспокоится о своей старшей дочери, что, если дочь дважды отнесет ее к воскресной службе на своей спине, каждый будет иметь о ней высокое мнение.

Скажи кузнецу, что удача НИКОГДА не следует за теми, кто корпит с раннего утра понедельника до поздней ночи субботы!

Что же до крестьянина, скажи ему, чтобы вернул обратно соломенную кровлю, которую он своровал для своей крыши, и его дом будет сухим».

Юноша провел эту ночь в доме женщины и отправился домой на следующее утро. Он не ушел далеко, когда увидел свою мать, идущую к нему с разинутым ртом и преследуемую двумя мастифами. Он бросил в нее медным яблоком, и оно вошло ей в рот. Она пала на дорогу ниц в виде груды студня, а два мастифа убежали. Он отправился домой, передавая по дороге советы Королевы крестьянину, кузнецу и вдове. Все они последовали им и потом всегда преуспевали.

Вот вам рассказ о Королеве Планет».

Записано в 1930 г. от 55-летнего сказителя в графстве Керри.

Источник: «Лики Ирландии»/Сост. С. В. Шабалов. СПб.: Летний сад, 2001. Серия «Anima Celtica».

_________________
"спаситель наш - философия...водительница душ" (Цицерон "Тускуланские беседы" кн.5, II, 5.

Вкратце никак не получится, а ссылки представлю.

_________________
"спаситель наш - философия...водительница душ" (Цицерон "Тускуланские беседы" кн.5, II, 5.

Посмотри выше, Евгений вкратце изложил свой пост.