Никогда бы не подумал, что мне придется гореть в аду. Вот как все вышло. Для начала мне, разумеется, пришлось умереть, а уж как это произошло, хоть убейте – не помню. Я не молод и не стар, особенно не болею, образ жизни веду умеренный – так что, скорее всего, я попал под машину, ну или мне, как говорится, на голову свалился кирпич. В общем, не знаю. Ну, умер и умер, дело, в конце концов, житейское. А как умрешь, первая забота – куда попадешь: в рай или в ад – греться, так сказать, на солнышке или жариться, некоторым образом, на сковородке. Вот я и сижу в чем-то наподобие приемной, ко мне подходит кто-то вроде ангела и ведет меня к чему-то вроде двери, на которой написано что-то вроде слов – «Страшный суд». Смотрю, а дверей-то не одна, а две. На одной написано – «Этический страшный суд», на другой – «Эстетический страшный суд». Я вопросительно посмотрел на ангела (если это ангел), ангел вопросительно посмотрел на меня (если это еще я), явно ожидая, когда я совершу свой приневоленный выбор. Я задумался: чего мне так уж бояться этического суда? Я в своей жизни совершенно точно никого не убил, кажется, никого не ограбил, и даже, увы, ни с кем не прелюбодействовал. А все ж-таки, знаете, скребут на душе какие-то кошки, неспокойно как-то. Мало ли? А вот что если завернуть в эстетическую секцию? Что такое эстетический суд? Не физиономию же мою будут оценивать? В любом случае «эстетический» звучит как-то не так страшно, как «этический». В общем, я еще какое-то время поразмышлял и сделал свой первый посмертный шаг, который оказался роковым… Сделав этот шаг, я очутился в просторной зале и прошел на что-то похожее на небольшой помост с кафедрой. Более всего эта кафедра напоминала место лектора, стоящего перед возвышающейся на много рядов аудиторией. Зал был переполнен и шумен, но видеть я никого не мог - все кругом тонуло в какой-то дымке. Некоторое время я просто стоял и собирался с мыслями, думая о том, что от меня ожидается в данных обстоятельствах. Вдруг глубокий и мелодичный голос из тумана задал мне самый неожиданный вопрос: - Читали ли вы «Преступление и наказание» Достоевского? - Читал – удивленно ответил я. По залу пробежал одобрительный, как мне показалось, гул. - А «Анну Каренину»? - Достоевского? - Ха-ха, я попросил бы вас временно воздержаться от плоских шуток, а то скоро вам станет не до смеха. Не время юморить на пороге вечности (замечу, что мелодичности в голосе заметно поубавилось, зато отчетливо проявилась суровая властность). Итак, читали ли вы «Анну Каренину» Толстого? - Читал и «Анну Каренину» - и именно Толстого. - И помните эпизод с художником, с которым Анна и Вронский встретились в Италии? - К чему эти вопросы? - К чему задаются все эти вопросы вам станет ясно, когда мы получим на них исчерпывающие ответы. И я во второй и последний раз попросил бы вас отнестись ко всему происходящему всерьез - иначе дальнейшее для вас превратится в молчание. Вы этого хотите? Я этого определенно не хотел, соответственно и ответствовал: - Нет. - Хорошо. Надеюсь, Мне не надо спрашивать, какие ассоциации пробудила у вас фраза «Дальнейшее для вас превратится в молчание»? - Не надо. - И все-таки я спрошу: какие? Здесь мне очень захотелось пошутить и ответить в духе: «И все же спрашивать не надо», но урок пошел впрок, и я ответил: - «Дальнейшее – молчание» - это фраза Гамлета из «Гамлета»… Шекспира. Фраза дана в переводе Пастернака, в оригинале она звучит: «The rest is silence». Одобрительный гул в зале. - Я рад, что вы читали «Гамлета» (и даже как минимум заглядывали в оригинал), хотя если бы вы его не читали, то и никакого разговора между нами быть бы и в принципе не могло. А читали ли вы «Кориолана»? - «Кориолана», признаюсь, не читал. - Не читали… Но вернемся к «Анне Карениной». Итак, спрашиваю еще раз: помните ли вы эпизод с художником, Анной и Вронским? - Помню и, кажется, неплохо. Снова одобрительный гул. Голос продолжал вещать: - Перескажите вкратце, заодно и проверим, насколько неплохо вы его помните. - Анна и Вронский уехали за границу, так как их положение в России было сомнительным (Анна так и не развелась с мужем, но это отдельная история). За границей Вронский, от нечего делать, занялся живописью и принялся за портрет Анны, а потом им встретился известный художник, которого они также попросили написать портрет Анны. Художник согласился, но дружеские отношения с заказчиками у него так и не завязались. Более того, и Вронский и его знакомые полагали, что живопись Вронского мало чем уступит живописи признанного художника, у художника же любительские потуги балующегося живописью путешествующего аристократа вызывали лишь досаду. Вронскому же казалось, что тот ему просто завидует – ведь он запросто справляется с тем, на что художник потратил всю свою жизнь. В итоге портрет Анны был написан и вручен, расстались довольно холодно. Художник остался наедине с искусством, Вронский – наедине с Анной. Вообще же Вронский довольно скоро охладел к живописи, осознав все трудности, с которыми ему придется столкнуться. Если вкратце, то – все, могу припомнить и подробности. - Не стоит (голос снова стал мелодично-доброжелательным). Мы видим, что вы действительно читали «Анну Каренину». Кстати, а не припомните ли вы фамилию этого художника? - Фамилия… Вот, вылетела из головы. Иванов? Нет, Иванов – это настоящий художник, написавший «Явление Христа народу», а этот художник тоже писал Христа, потому у меня и возникла ассоциация… Как же его фамилия? Чартков? Нет, это художник из «Портрета». Точно помню, что заканчивается на -ов. Простая какая-то фамилия, а попробуй вспомни, прямо Овсов какой-то… Нет, не вспомню. - Его фамилия – Михайлов, но по ходу воспоминаний вы продемонстрировали эрудицию, которая вполне компенсирует незнание этой фамилии. К тому же суть важнее буквы, знание же фамилий не равноценно знанию текста. И все же ключевые фамилии в ключевых текстах знать полагается – это играет определенную роль при распределении посмертного эстетического блаженства – пусть незначительную, но играет. - Буду знать – ответил я, начиная понимать, что здесь, не более не менее как определяется моя будущность на ближайшие лет этак миллиард. Голос же продолжил свой эстетический опрос-допрос: - Конечно же вы читали «Историю Тома Джонса, найденыша»? - Да уж конечно – ответил я, хотя читал эту книгу довольно давно и только один раз и не сказать, чтобы хорошо помнил подробности, так что я весьма опасался, что и здесь меня попросят припомнить какую-нибудь сцену, но этого, слава небу, не произошло. - А читали ли вы «Джен Эйр»? - Читал - здесь я был значительно увереннее в своих воспоминательных силах, но уточнений опять, и на этот раз – увы, не последовало. - А «Моби Дик» Мелвилла? - Читал, но не до конца. - Не до конца…. – теперь в мелодичном голосе послышалась явственная насмешка. - Но хоть до половины дочитали? - Чуть-чуть не дошел. - Хм… Ну ладно. Опрос в этом духе продолжался еще некоторое время, и я демонстрировал поочередно то свою начитанность, то (значительно реже) свое невежество и, наконец, после того, как я вполне внятно припомнил один яркий эпизод из пьесы «Мещанин во дворянстве» (а именно тот, где спорили учителя музыки, танцев, фехтования и философии), голос произнес: - Мне кажется, дорогие друзья (голос теперь явно обращался не ко мне, но ко всем тем, кто таился от меня под туманной завесой), что этот человек заслуживает хорошей участи; я вижу в нем внимательного читателя, хотя и упустившего кое-что в своем самообразовании… но я думаю, что мы поможем ему восполнить его культурные пробелы, ведь перед ним теперь открывается целая вечность времени для чтения. Из трех кругов посмертного эстетического блаженства созерцания я рекомендую отправить его в круг второй - с надеждой когда-нибудь добраться и до третьего, где он присоединится к духам таких великих читателей как … и … . Круги с четвертого по седьмой, увы, недоступны для тех, кто не является творцом, но только созерцателем творений[1]. Круг же второй как раз предназначен для внимательных читателей, имеющих в своем читательском опыте некоторые довольно серьезные пробелы. У кого-нибудь есть возражения? Возражений не было. Я уже полагал свою будущность обеспеченной и предвкушал неведомое мне при жизни блаженство, но тут зазвучал, а точнее задребезжал новый и крайне неприятный голос, я бы назвал его глумливо-насмешливым. - С Вашего позволения, я тоже хочу задать один вопрос… Мои осведомители донесли до меня факт, которому я, конечно, отказываюсь верить, но пусть подсудимый сам скажет за себя... - Так в чем твой вопрос, о, вечно сомневающийся и все толкующий в дурную сторону? - Вопрос мой таков (теперь этот неприятный голос обращался ко мне): читали ли вы Чейза? - Читал, - ответил я. По залу снова пронесся гул голосов, но на этот раз я не услышал в нем и тени одобрения. Неприятный голос продолжил: - Уточню для порядка: речь идет о Джеймсе Хедли Чейзе, авторе низкопробных детективных романов, годных лишь на то, чтобы убивать в человеке всякую мысль, если она вдруг случайно завелась в его голове? - Речь действительно идет о Джеймсе Хедли Чейзе, и я действительно читал его для разгрузки мозга, так сказать. - Было бы что разгружать… Читали ли вы Чейза только в юношестве или и в зрелом возрасте тоже? - В зрелом возрасте тоже. - Как много романов Чейза вы прочли? - Да думаю с десяток. - Больше вопросов не имею – торжествующая глумливость в голосе в этот момент явно перевесила насмешливость. Все голоса вдруг утихли, после чего зазвучал первый, - ранее доброжелательный ко мне голос. Он сохранил свою мелодичность, но теперь в нем снова доминировала властность, разбавленная нотками сожаления. - Увы, но Чейз входит в число авторов, совершенно неприемлемых с эстетической точки зрения и, запятнав себя чтением сего автора, вы надолго лишили себя надежды увидеть свет. Каждый прочитанный вами роман Чейза потребует искупления: по одному году ада за каждую прочитанную страницу. Надеюсь, вы хотя бы не читали книг, которые исключают даже и возможность искупления. Но к этому мы вернемся позже… Пока же вы отправляетесь в не самое приятное из путешествий и пусть утешением для вас послужит то, что в свое время его совершил и Данте. И вот уже более ста лет я в аду - искупаю свою «вину». Сто лет – а я еще ни искупил даже и чтения одного романа (в нем было 123 страницы) - одного только Чейза! Но чего я только не читал в течение жизни (я уж не говорю – чего я только не смотрел – о кино речь еще не заходила, но вдруг зайдет?) - если придется давать отчет за каждую прочитанную страницу и каждый просмотренный кадр чепухи, то гореть мне еще и гореть. Нет, уж лучше бы я выбрал этический суд!
_________________ Апостол Пётр, спасаясь от креста, три раза отрекался от Христа. И всё же ты Петра не презирай — иначе он тебя не пустит в рай.
|