Между тем, Оля уже могла проанализировать результаты своих наблюдений. Недостатком было то, что большинство жильцов знали друг друга, да и какая-то старуха всё время выглядывала (даже в бинокль) из окна третьего этажа. Так что сойти за "недавно поселившуюся" не вышло бы. Преимуществом же было, что за несколько часов нужный подъезд посетило множество посторонних. Несколько «коммивояжеров» (а если сказать проще – впаривателей всякой ненужной фигни), трое проповедников, двое нищих, один доставщик пиццы и одна мошенница, выдававшая себя, судя по всему, за сотрудницу социальных служб. Не появлялось только сборщиков средств на очередную детку, больную какой-нибудь бессмысленно-смертельной пиздецомой. Утром Оленька видела таких на улице, когда (даже без бабушкиного напоминания) бегала в магазин. Скауты (разве что в модно-национальном духе, именовавшие себя «державниками»), в куцей форме и с трехцветными галстуками маячили на каждом углу с копилками, плакатик на которых призывал: «Сбор средств на оздоровительный тур с дельфинотерапией для Ванечки Хлюпина, страдающего аутизмом, атрезией, нарушением слуха и зрения, и синдромом Кабуки». Душещипательный этот плакатик Оленька, уже не привыкшая к бумажным носителям, предусмотрительно сфотографировала, хотя первоначально и с совсем иной целью: все эти жуткие симптомы попробуй запомни. По возвращении пробив их в сети, только усмехнулась и грустно пошутила: «Пода-айте слепому коту Базилио на цветной телевизор, а хромой лисе Алисе на пуанты». Однако сейчас это было именно то, что нужно: ведь скаутская форма, как помним, ей уже однажды пригодилась, оставалось только распечатать плакатик. Только что отзвонился и Арнольдик: "Значит, так, видео-очко уже готово, заберешь его в нашем доме номер три. Лично не могу. Бегу. Дела, да еще какие!" Кодовое слово "дом" означало "тайник", а номер три - тайник за вынимающимся кирпичом - третьем слева в пятом ряду в стене восьмого справа гаража в соседнем дворе. В это время дна там почти никого не бывает. В другое время умница Арнольдик воспользовался бы другим тайником: он их много понаделал сразу же по принятии решения об уходе в киберпартизаны. Ведь не всё и не всегда можно хранить дОма, а тут вот и пригодилось. Зато с проникновением в подъезд возникли трудности: как уж Оленька ни убеждала по домофону ту самую ворчливую старуху (просто больше никто не ответил) в точности теми же словами, которые выкрикивали на улице скауты-державники ("держо-морды" - сокращенно прозвала их Оленька): «Ведь как только мы не будем проявлять сострадание, немедленно наступит какой-нибудь ужасный фашизм!». А та ни в какую: "Не пущу, и всё! Мы все в ответе и за дом, где живем, и за всё прочее важное". Хотя по сути и сама Оленька так думала (думай она иначе - не стала бы и киберпартизанить). За другие старухины аргументы она тоже готова была просто обнять эту ворчунью - есть же еше адекватные люди, неравнодушные, рассудительные, не умеющие и даже не желающие притворяться православными великоросскими соборянами... Другое дело, что это могло повредить выполнению очень важного задания. Но тут из-за угла появилась блондинка с визжащим ребенком, милостиво бросила в оленькину копилку стертый гривенник и назидательно разъяснила своему малышу: «Видишь, надо быть сострадательным даже ко всяким уродам!», открыла магнитным ключом дверь и царственно проплыла на лестницу. Оленька незаметно пристроилась за ней - да и чтО бы та заметила при столь поднявшемся ЧСВ и при такой увлеченности размышлениями на тему "Я добра и сострадательна, я красива, я мудра"... Теперь оставалось только прилепить самоклеящееся «волшебное очко» к дверному глазку квартиры Кривулякина, через небольшую антеннку транслировать изображение с планшета, который под прикрытием благотворительной копилки держала в руках Оля, позвонить в звонок и быстро-быстро спуститься на предыдущую лестничную площадку – ведь заранее неизвестно, насколько крепки нервишки у Кривулякина, и соответственно, сколько времени займет трансляция… … «Если это еще один торгаш – я его пришибу, а скажу, что таковой оскорбил мои религиозные чувства. Проповедника - тем более!» - пробормотал Степан Кривулякин, даже руки потёр в предвкушении (надо же злость с похмелья на ком-то сорвать, а тут такая возможность), и заглянул в дверной глазок. Взору его предстал ухмыляющийся оружейник Просперо с растрепанной гривой и всё в той же рваной рубахе, как в фильме. «Полёт летучий мыш над мокрый крыш, Над мокрый крыш летит летучий мыш, От водка из киш-миш совсем бухой!» - Глубоким басом напевал проклятый оружейник. На какой-то жутко знакомый, но явно нерусский мотив, который играл на флейте лохматый и ушастый сладенький блондинчик поразительно небогоугодного вида, если не сказать еще хуже – содомского, уж больно походил на девку (притом девку типа не то военного, не то спортивного – но это же еще греховнее). Непатриотичной музыке задумчиво вторил на губной гармошке не менее мерзкий толстый бородатый карлик в рабочей каске, другой рукой опиравшийся на слишком большую по его росту пилу-болгарку. «А ну вон отсюда! Здесь приватная территория!» - как можно грознее выкрикнул Кривулякин. Он всегда так встречал любых непрошенных визитеров. Но Просперо это не смутило, и он продолжал петь: «Два зомби заглянули в мой духан, С пустой карман. Хотели в долг стакан, А я не дал. Вай, алкаши! Я их метлой. Ой-ой»… «Изыди, изыди, сатана» - отчаянно закрестился Кривулякин, но – о, ужас! – это ни в малейшей степени не подействовало. «Сам же виноват. Чёрта ли тебе приспичило корректировать меня в исламиста-тырарыста? Вот и слушай теперь капкасский акцэнт, - резонно возразил Просперо, - Продолжим, кстати, тоже в соответствующих традициях – террористических то есть. Наш же фильм ты порэзал и обрэзал, так что сейчас и сам атвэтишь симмэтрично!»… - с этими словами Просперо вынул из ножен на поясе огромные ножницы и помахал ими перед самым глазком. «Благодетель мой драгоценный, кто там?» - раздался за спиной Кривулякина ласковый голос его благоверной Клавки, которая по обыкновению выскочила из кухни босая, в засаленном фартуке и со сковородкой (попробовала бы сказать иначе! За эти годы он ее вышколил безукоризненно). «Вот и выход! - облегченно подумал Кривулякин. – Сейчас выяснится, что это всего лишь моя очередная белочка. Первый раз, что ли?» - а вслух рявкнул: «Сама посмотри». К его удивлению, Клавка предельно точно описала ему незванных визитеров. Притом при упоминании о блондинчике с флейтой голос ее как-то недопустимо дрогнул. Более того: мерзавка даже рискнула полюбопытствовать: «Это что ж, твои прежние приятели-циркачи? А у меня как раз гусик на газу! Вот только водку ты вчера потребил всю, да ведь магазин рядом, я мигом». В другое время Кривулякин не потерпел бы такой дерзости: ведь всё и всегда в этом доме решал только он. Но сейчас, потрясенный ужасом происходящего, он только и мог, что стоять на коленях, и с криком: «Каюсь!» биться лбом об пол. «Зря ты это, Кривулякин, - нисколько не сердясь и не повышая голоса произнес Просперо., - Мы живем в другом измерении, в сказочном, основанном на фантазии и надеждах, которые и читателям, и зрителям нашим дают уверенность в себе, готовность работать и бороться ради своей мечты. Не действуют на нас молитвы, тем более - замешанные на страхе, бессилии и ненависти». - «Эдак-эдак, - подхватил бородатый карлик. - Так что лучше не кобенься, а прими неизбежное. Быстрее же всё закончится, и дверь вскрывать не придется, всё ж таки экономия! - он показал на свою чудовищную пилу. – Короче, даем три минуты. Время пошло», - и многозначительно посмотрел на старомодные, с фосфорными цифрами часы-луковицу, цепочкой привязанные к широкому поясу-патронташу. Тут, кажется, нехороший смысл происходящего начал доходить и до Клавки: «Ишь ты, это кому же ты так дорогу перешел?» - «Бабам слова не давали!» - процедил Кривулякин, и даже поднялся на ноги, чтобы влепить оплеуху распоясавшейся мерзавке, но она – впервые за многие годы, не только не замолчала, и не затряслась, а продолжала, - «Должна же я знать, кто собирается ворваться в родную нашу приватную квартиру. И только ли за тобой, либо за нами всеми? И что будет тебе, а что нам?» Произнести ожидаемое вслух Кривулякин не рискнул, но вдруг, в неожиданно проснувшемся в нем истерически-героическом порыве, наверняка посещавшем всех святомучеников (ежели они существовали, конечно) воскликнул: «Ну да, да, они пришли сделать мне… в общем совсем нехорошее. Но не имея больше… э-э… возможности размножать ряды православных, я смогу удалиться в монастырь. И ты удалишься в монастырь. И наши возлюбленные чада в монастырский приют. И мы умрем в один день как Петр и Феврония! И сполземся в один гроб! И нас объявят святыми! А поелику ничто на свете не происходит без воли Всевышнего, примем же таковую с благоговением!» - и уже, с молитвой «Спаси, Господи, люди твоя!» потянулся к дверной цепочке. Но как видно, даже он не всё знал в доме своем ака малой церкви. Клавка хотя и глядела покорной дурой, но даже и за все эти годы какое-то подобие здравомыслия сохранила. Ей вовсе не улыбалось в монастыре окончить жизнь, и без того-то невеселую. И уж тем более, она достаточно знала порядки в монастырских приютах, чтобы не желать этого своим детям. Потому, недолго думая, со всей копившейся все эти бесконечные годы силой и страстью, с размаху треснула стервеца Стёпку сковородкой по башке. Хотя при этом во все стороны разлетелись по светлому линолеуму коридора пассерованные овощи, а некоторые кусочки даже прилипли к обоям – да ладно, то ли теряем? Но терять жарившегося в духовке гуся (судя по запаху, уже намеревавшегося подгореть) Клавдия явно не желала. И потому совершила очередной за этот день отчаянно-небогоугодный поступок: оставив своего благодетеля валяться у порога, и крикнув в сторону двери: "Он вас уже не слышит, в обмороке!" отправилась на кухню, по обыкновению рассуждая вслух, как делала всегда, когда муженек ее не мог слышать (уж очень он на такое гневался, аж бить уставал). - В конце концов, ежели они прямо сейчас не ломятся и больше ничего такого не орут – значит, и намерЕния такого не имеют, пугают только. Может, это месть у них такая затейливая, за какую-нибудь прошлую подлянку. Он же их и узнал, и напугался до нехорошего. Знала кошка, значит, кому нагадила. Правду, значит, они сказали, чего-то когда-то он им там порезал. Это он запросто. Шторы же раз так ободрал и пропил, правда? То и есть, что правда. Тогда его как раз с дворничества при универмаге попёрли, и пить больше было не на что. Так что попугают сколько им надо и уйдут. Слышали ведь, как он тут молился, вопил, и как потом упал с грохотом, значит, и мне поверят. К тому же, про этнические банды по телевизору говорили, и прочих там гостей-рвайтеров, которые у старух сумки рвут из рук. Про земляческие банды тоже бывало – про всякие одессские, пермские, житомирские, да прочих люберов и солнцевских. А вот про банды артистов и тому подобных циркачей - никогда ничего. А если чего не кажут по телевизору, того же и на свете не бывает, правда? Ясно дело, правда. Да и то: у бандитов у всех и рожи должны быть бандитские, как всегда по "Криминальным новостям", а тут что ж? - мужики как мужики, двое вроде как нормальные работяги, не вовсе алкаши даже. Зато третий... ах! – такой заинька, ну где мои семнадцать лет? Интересно тоже, он в цирке кто? - небось акробат или канатоходец какой, а то и вовсе фокусник? Конники же они все черномазые, а этот хорошенький такой, беленький, как тот артист, прибалтийский, кажется. С белой лошадью который... ну вот, забыла фамилию, лет-то сколько прошло... прошло, да. А куда прошло, и зачем? Хотя как это оно зачем? Муж есть, хоть и гад, да теперь хоть деньги в дом носить начал. Дети есть, хоть Алёшка странный какой-то и часто совсем невпопад отвечает, а Фроська от чего ни попадя со страху под кровать прячется. Но зато - дети, и пусть все безмужние да бездетные завидуют... А что этот стервец еще не очухался, так тоже хорошо. Хоть пообедать можно наспокое. Он бы всенепременно присвоил бы себе лучшие куски. Хотя конечно, очухавшись, за дерзость такову может и укокошить, но вкусно поесть никогда не лишне, даже и перед смертью. Говорят, на гнилом и развратном Западе приговорённым специально дают вкусно поесть, и даже стакашку наливают. Был такой фильм. Значит, так и в жизни Когда же гусю в духовке, наконец, перестала угрожать безвременная и незаслуженная гибель, Клавка осторожно подкралась к двери и глянула в глазок. На лестнице никого не было. Ну точно, попугали и ушли. «Не смотрела ты еще «Бэтмена» - насмешливо подумала Оленька, отклеивая от глазка исправно послуживший диверсионный прибор и запихивая его в кармашек скаутской курточки. На лестнице - тоже к счастью - ей никто не встретился. Вот только никак почему-то не вспоминалось: банда циркачей и клоун этот жуткий – это "Бэтмен-2» иди «Бэтмен-3»… впрочем, неважно. Но могла ли она предвидеть, какой неожиданный оборот примет дальше история воцерковленного гопника Степки Кривулякина? О нет, этого не мог бы предсказать даже Гэндальф. Или, если угодно, «Та, что грезит» из другого любимого Оленькиного фильма.
_________________ Пока нас окружает ложь, в этом мире возможно всё. Значит, и для нас нет ничего невозможного
Последний раз редактировалось Миклован 26 янв 2016, 15:14, всего редактировалось 3 раз(а).
|